Роман Ирины Одоевцевой «Ангел смерти» (1927 г.) – яркий памятник ранней эмигрантской литературы. Его можно было бы назвать дамским романом, если бы не воплощение в нём лучших стилистических практик Серебряного века, а также декадентского пафоса, тоже свойственного Серебряному веку.

Да даже если бы он был чисто дамским романом, что, собственно говоря, плохого? На протяжении всей книги я почти не вылезал из женских спален, наблюдал, как героини-женщины переодеваются, обсуждают туфли и иные шмотки, надевают и стягивают чулки, душатся. Офигенно же!

Кто-то знает Ирину Одоевцеву прежде всего как жену поэта Георгия Иванова. Но она и сама была крупной поэтессой, признанной при жизни. А помимо этого, ещё и прозаиком.

Образ ангела смерти отсылает к стихотворению Лермонтова – автора, который по понятным причинам был близок литераторам Серебряного века с их декадентским настроем.

Кстати, это только первая часть большой трилогии Одоевцевой «Ангел смерти» – «Изольда» – «Зеркало».

Сюжет «Ангела смерти» строится на истории семьи русских эмигрантов во Франции — мать и две дочери. Отца расстреляли большевики. Центральный персонаж романа – младшая дочь Люка (полное имя – Людмила). Вместе со старшей сестрой Верой они влюблены в одного мужчину – таинственного и порочного Арсения Николаевича. Это с самого начала заметно усложняет их отношения, которые и без того непростые. Вот только если Вера – взрослая, то Люка – подросток, школьница. Казалось бы, вообще не соперница, ничего серьёзного. Вера тоже поначалу ничего не может подозревать. Для неё Люка – лишь ребёнок, который мешает её свиданиям с мужчиной только тем, что всё время путается под ногами. Но нельзя недооценивать чувства подростков на стадии полового созревания (один из главных мотивов книги, между прочим). Да и Арсений Николаевич, вполне возможно, окажется далёк от соблюдения моральных устоев.

Мой второй роман находится на той стадии, когда мне не нужно уже заниматься, собственно, написанием текста. Но я считаю, что полноценная творческая работа в жизни автора должна присутствовать постоянно. Поэтому я уже начал писать свой третий роман. Творчество – это наркотик, попробуй слезь! Да и не нужно с него слезать.

Третий роман будет фантастическим. В последний раз к жанру фантастики я обращался очень давно – тринадцать лет назад, когда написал рассказ «Склеп». Он был опубликован только на Прозе.ру, но на Прозе.ру получил рекордное количество положительных отзывов от читателей. В принципе, это был повод задуматься: «А не фантаст ли я»?

Предстоит очень много «ресёрча». То есть поиска фактической информации, необходимой для воплощения задумки. У меня уже целый список одной только художественной литературы, с которой нужно ознакомиться. А ведь надо будет ещё штудировать научные исследования – если не трактаты, то хотя бы научно-популярные лонгриды.

Надо сделать оговорку, что это будет не научная фантастика. Не-научная через дефис. То есть даже антинаучная. Мой старый добрый «Склеп» тоже такой. Научную фантастику у меня нет желания даже пытаться осилить, потому что я не технарь. Но то, что существует в выбранной мной сфере достоверного и научного, тоже надо по возможности узнать.

Есть люди, которых раздражает «слёзовыжималка» в искусстве. Когда я учился в Литинституте, на нашем творческом семинаре это называли «спекуляцией». Умирающие на страницах папы и мамы, изображение страдающих от жестокого обращения животных – всё это считалось плохим приёмом.

По-настоящему аргументированного объяснения, почему так делать нельзя, я не услышал ни разу. «Между строк» в речах обличителей можно было разглядеть такую позицию: это ложный, нечестный приём, психическая атака на читателя вместо подлинной художественности. Литературное мастерство оказывается на заднем плане, произведение становится ярким и запоминающимся другим, спекулятивным путём.

Я с этим сейчас в корне не согласен.

Фильм «Вор» Павла Чухрая держится на этой самой «спекуляции». На эффекте слёзовыжималки. Но это великий фильм.

Кульминационная сцена фильма «Зелёная миля» – это просто апогей слёзовыжималки. Но это классика кинематографа.

Можно вспомнить замусоленную школьниками «Телеграмму» Паустовского. Тоже слёзовыжималка. Да, возможно, это не «Война и мир» и не роман Тургенева. Но всё-таки это сильный рассказ, написанный всё-таки классиком. И даже слёзовыжималка выглядит вполне умело использованным художественным приёмом.

Вспомнил тут совершенно неожиданно писателя Юрия Казакова. Мне презентовали его в своё время как второго Чехова. Помню, как был поражён, когда большинство его рассказов мне не зашли, более того, вызвали отторжение какой-то ванильностью и слащавостью. Поклонники Казакова, не спешите проматывать пост или ставить мне краснорожий смайлик, – я ещё скажу об этом авторе добрые слова.

Но пока продолжу ныть. Такое было впечатление, что я читаю не классика русско-советской литературы, а детского писателя или автора охотничьих рассказов из школьной программы, который выпил водки и впал в хмельную сентиментальность, не вызывающую понимания у трезвого человека.

Тем это было поразительнее, что Василий Аксёнов в передаче «Школа злословия» говорил: «Лучший писатель – это Юрий Казаков». Большинство из того, что я читал у Казакова, максимально далеко от Аксёнова. Просто как пингвин и белый медведь, который обязательно съест пингвина, если телепортируется из Арктики в Антарктиду. Я имею в виду, что проза Аксёнова уест Казакова.

С другой стороны, ведь если Аксёнов и Казаков настолько разные, но Аксёнов называет Казакова лучшим, значит, в прозе Казакова всё-таки есть какой-то потайной реактор. Если писатель хвалит кого-то очень не похожего на себя, это весит гораздо больше, чем когда он восхваляет эстетического единомышленника.

Я думал, может, я читаю какие-то периферийные рассказы. Но нет, я прочёл именно хрестоматийные вещи.

И всё-таки тогда же, восемь лет назад, я нашёл у Казакова этот самый реактор. Рассказ «На полустанке». Рассказ маленький, просто микроскопический. И в него втиснута огромная трагедия. Почти как Чехов втиснул свои трагедии в микроскопические текстики «Ванька» и «Спать хочется». Никаких сентиментальных длиннот – просто диалог на полустанке в провинции. Парень, уезжающий в большой город, чтобы начать карьеру профессионального спортсмена, прощается со своей деревенской подругой. Она понимает, что он, скорее всего, никогда не вернётся, хотя он уверенно и зло говорит, что вернётся. Ну и развязка… не буду говорить, какая.

После этого рассказа я готов считать, что не понравившиеся мне тексты Казакова я просто не видел и не читал. Никакого это не имеет значения.

Прохожу отличный курс от Band по писательскому маркетингу, ведёт Дарья Буданцева. Частью одной из домашек было составить небольшую самопрезентацию. Не любил я их прежде. Предпочитал только сухо перечислять медальки на своей брежневской груди (какие форумы посещал, в какой шорт-лист вошёл, какую стипендию получил), а ещё упоминать о возрасте и образовании.

Сейчас тоже очень не хотел писать что-то, уходящее за пределы анкетных данных. Но вдруг довольно спонтанно написал:

«Всем привет! Меня зовут Александр Лобанов, я автор рассказов и двух романов. Пишу о современности, о том, что меня волнует. Не ищите в моих историях положительных героев (они там могут отсутствовать, но могут и присутствовать). Не скучайте во время философских монологов / диалогов и описаний природы – драйв, трэш и мясо ещё будут впереди. Возможно, я заставлю вас поставить под сомнение многие нравственные устои, а возможно, наоборот, докажу вам их незыблемость. Если вы любите любовные драмы – не спешите отворачиваться, они у меня тоже есть. В каком-то смысле оба моих романа – это и есть любовные драмы, просто замаскированные.

И да, мои истории – не для ханжей и слабонервных. 18+»

⬆️ Попал в подборку в очень крутом канале. Нечасто можно встретить книжный блог, в котором внимание уделяется в том числе нежанровой прозе.

Фантастика + производственная проза

После вчерашних раздумий могу сказать, что замысел моего третьего романа в голове сложился. До этого были сомнения насчёт некоторых сюжетообразующих элементов. В частности, был вопрос – а стоит ли включать сюжетную линию, которая превращает роман в жанровый гибрид из фантастики и производственной прозы? Не разрушит ли производственная часть фантастический вайб и, соответственно, возвышенно-мистическую атмосферу? Решил, что оставлю так.

Жанр производственной прозы у многих ассоциируется, во-первых, с Артуром Хейли, во-вторых, с вагонами советской соцреалистической литературы. Ну, это когда благородный красный директор бьётся за процветание завода, одновременно сражаясь с замом-карьеристом и его любовницей-машинисткой, чьи происки могут погубить всё дело. Почитайте «Библиотекаря» Елизарова – там приведены примеры таких сюжетов в кратком изложении.

Что такое вообще производственная проза? Это когда в центре внимания – профессиональная жизнь персонажей. Когда связанные с работой драмы и перипетии становятся важной или основной частью сюжета. В незабвенном «Духless'e» Минаева тоже есть целые главы и эпизоды, посвящённые многословным совещаниям и попыткам уличить руководителя филиала в воровстве. Помню, когда я это читал в восемнадцать лет, то совещания пролистывал, как батальные сцены в «Войне и мире». Но кому-то, наверное, нравилось.

В моём первом романе «Юнайтед» тоже есть сюжетная линия про события из жизни одного вымышленного рекламного агентства. Из-за этого «Юнайтед» называли экономическим триллером и, собственно, производственной прозой. Я с этим не согласен. Если же про третий роман скажут, что автор – бездуховный офисный планктон, решивший написать про свои беловоротничковые будни, тут я почти согласно наклоню голову. Но офисный планктон захотел стать ещё и фантастом!

Роман Александра Терехова «Немцы» в 2012 году получил премию «Национальный бестселлер». Эта книга – не из тех лауреатов, что нашумит только в премиальный год, а потом забудется. Она стала литературным событием, не теряющим актуальность долгое время. Сериал по её мотивам для платформы KION сняли совсем недавно.

Это увесистая и извилистая чиновничья драма, внутри которой сплелись драма профессиональная и драма личная. Место действия – лужковская Москва нулевых годов. Главный герой – чиновник в окружной префектуре.

Книга появилась на моей полке не так просто – было сопротивление с её стороны. В 2015 году мы встретились с другом, чтобы слегка отпраздновать моё 24-летие. Давай, говорю, зайдём в книжный, и ты мне просто подаришь книгу, в которую я ткну пальцем. Зашли. Я указал на Терехова. Друг книгу купил, а я потом оставил её на подоконнике в пиццерии напротив МХТ, в которую мы зашли всё с той же целью (слегка отпраздновать ДР). Вспомнил, только когда уже спускались в метро. Официанты в пиццерии встречали нас, прибежавших обратно, с улыбками и сохранённой книгой. Она была мне очень нужна! Я тогда первый год работал над своим первым романом, где один из главных героев – тоже чиновник, и тоже московский. Маркетологи бы сказали, что я был «в поиске референсов». На самом деле я был в поиске знаний, ориентиров, деталей.

Эбергард, главный герой «Немцев», занимает не самую скучную должность в очень скучном заведении – руководит пресс-центром в окружной префектуре. В романе два пласта. Один – связанный с работой и состоящий, в основном, из интриг и коррупционных сделок. Другой – связанный с личной жизнью героя. Он развёлся с первой женой, от которой у него маленькая дочь, и недавно женился на второй (молодой). Она беременна. Скоро они должны въехать в очень крутую квартиру, чтобы зажить счастливой жизнью богатых москвичей. Но вот сбудутся ли эти мечты – ещё вопрос, так как под вопросом карьера героя.

Почему «Немцы» и почему герой – Эбергард? Он там не один такой. Его ближайшие друзья-чиновники – Фриц, Хериберт и Хассо. Первую жену зовут Сигилд. Вторую – Улрике. Маленькую дочку – Эрна.

У меня есть предположение, что они на самом деле не этнические немцы, что эти имена – просто литературная условность и авторский намёк. На что именно, я, кстати, не знаю до сих пор. Возможно, это значит, что герои – чужаки, чужеземцы, бюрократы, далёкие от российского народа, но имеющие власть. Известно, что в сознании простолюдинов 19 века «немцами» обозначались любые чужаки на русской земле. Но разве коррупция и беспредел – это какое-то западногерманское явление? Возможно, это намёк на немецкое происхождение российской власти в новой истории (вспомним династию Романовых). Можно, если очень притянуть за уши, усмотреть намёк на варяг и Рюрика, которые пришли строить русским государство и наводить порядок (варяги – это северные германцы). Кстати, с похожими целями в императорскую Россию приглашали, собственно, немцев.

Вернёмся к сюжету. Власти Москвы назначают нового префекта. Это довольно своеобразный тип, по слухам бывший силовик, любящий унижать подчинённых, запросто способный, например, облить секретаршу кофе. На этом нервном и тревожном фоне Эбергард сражается за дочь от первого брака. Чтобы сохранить должность, статус и деньги, ему нужно подружиться с новым префектом. Вот только новый префект Эбергарда возненавидел с первого взгляда.

Язык, которым написан роман, показывает, что автор – всё-таки писатель в первую очередь, а не публицист или политический сатирик. Густой, сложный язык. Видна любовь Терехова в сложному синтаксису, точкам с запятым, что порождает особый продлённый ритм. Помню, как я был захвачен стилем «Немцев» уже в первом абзаце. Причём описывается-то там буржуазная бытовуха! Эбергард посреди рабочей недели прохлаждается с молодой женой в аквапарке. Упоминается, что ровно в это же время на работу впервые приехал злополучный новый префект. Но подана эта бытовуха так, что видна поэзия. Я понял тогда, что хочу и буду это читать.

Принципиально не признаю дедлайнов в написании прозы. Мне их и на работе хватает. В писательстве же, на мой взгляд, такие ограничения только вредят.

При всём при этом я не позволяю себе поддаться синдрому отложенной жизни. Slow life – не для меня. Чем больше ежедневной работы, тем лучше. Но ограничитель в виде дедлайна – это внешний фактор, никак не связанный с реальным творческим процессом и его потребностями.

Знаю, что многие работают по дедлайнам. Распространённая практика – заключать заранее контракт с издательством с каким-то дедлайном. Ну и что в итоге? В последние годы я встречал изданные романы, где в конце прямо видно, что автор выгорел, не додумал, не посидел лишний раз над текстом, но торопился закончить любыми способами, стимулируемый каким-то внешним фактором. Итог – сюжетные хвосты, которые автор либо очень криво связал в узел, либо вообще обрубил, как топором. Или сдувшаяся концепция. 90-процентная доделанность продукта называется «халтура».

То же самое можно сказать и о некоторых отечественных сериалах, сценаристов которых продюсеры, как известно, держат за яйца рукавицей из драконьей кожи. Конечно, это массовая культура. Возможно, ей простительно. Плохо, когда элитарная культура начинает использовать модное словечко «дедлайн». Ради коммерциализации и повышения производственных показателей.

Главный герой в моём третьем романе будет… положительный. Или почти положительный. Это то, чего нельзя сказать ни про первый, ни про второй мои романы. Мне действительно интересны герои с «серой моралью», как это принято называть, и даже откровенные негодяи. Долгое время я оставался верен этой своей наклонности.

А тут вдруг я решил сделать героя с моралью «белой». В том смысле, что у него характерные для персонажа с белой моралью внутреннее устройство, логика поступков, реакции. При виде беспредела, подлости, аферы он испытывает шок и отторжение. Возможное косвенное соучастие в преступлениях, унёсшее жизни, вызывает сильное чувство вины. Порядочность – одна из естественных привычек, в том числе на мелком, бытовом уровне.

Думаете, я прогнулся под модных коучей по литературному мастерству?

Я их не зря упоминаю. Полагаю, многие, кто интересуются темой, знакомы с коучами по литмастерству, которые твердят, что герой должен вызывать сочувствие и даже симпатию. Понятно, что сочувствие может вызывать и отрицательный персонаж, но коучи явно имеют в виду что-то большее.

Я думаю, это правило больше подходит для коммерческого сторителлинга и беллетристики, чем для прозы. Тем не менее я всё равно замечал, что людям хочется положительного героя – или хотя бы скорее положительного, чем отрицательного, – которому можно было бы сопереживать.

И всё же я надеюсь, что существует и другой тип читателя. Тот, который читает и восхищённо восклицает: «Вот это скотина!! Интересно, чё он ещё натворит!!» Я сам к таким отношусь.

Почему же в третьем романе я не постыжусь сделать центрального персонажа положительным? Потому что говна хватает в его прошлом.

«Эксмо» анонсировало новую книгу Пелевина, которая выйдет до конца года. Название пока не раскрывается. Зато Пелевин сам (!) собрал к ней музыкальный плейлист, который уже выложен на Яндекс.Музыке.

Смотрю, плейлисты к книгам набирают популярность. Уже вышли в самый что ни на есть мейнстрим. Я этому рад, я бы даже хотел прям внутрь такие плейлисты интегрировать (в аудиокниги, например).

Интересно, как к этому могут отнестись правообладатели? И как они уже сейчас относятся к тому, что их треки используются в продвижении книг?

Представляете, только из романа Алексея Иванова «Комьюнити» (2012 г.) я в своё время узнал слово «скроллить». Это при том, что с айфоном я был знаком уже давно. Вот что значит литературоцентричность! 😂

Сюжет «Комьюнити» крутится вокруг IT-компании и её инновационной разработки. Но роман этот – мистический триллер. Причём фантастическая часть сюжета связана не с технологической фантастикой, а именно с мистикой и хоррором.

Да, Алексея Иванова, который успел перепробовать множество жанров, однажды занесло и в такую область. Его знаменитый «Пищеблок» построен на более очевидном, даже как будто витающем в воздухе решении «пионеры, детский лагерь + вампирский ужастик». Согласитесь, «IT + мистика» – это куда более нестандартный коктейль.

Кстати, насчёт мистики: местами в «Комьюнити» бывает непросто понять, с чем сталкивается герой – с мистическим видением или просто с галлюцинацией. Это плюс интрига. В таких случаях лучше даже не упоминать в аннотациях слово «мистический», чтобы для читателя это оставалось загадкой.

К сюжету. Главный герой Глеб Тяженко – медиаменеджер в вымышленной IT-компании «ДиКСи». Филолог по образованию, превратившийся в московского топ-менеджера-мажора, который следит за модными трендами, живёт в солидной квартире и пишет посты в «Твиттер». Несмотря на все материальные блага, его жизнь протекает в виртуальном пространстве. Единственное хобби – общение в соцсети «ДиКСи-нет», точнее, это даже не хобби, а часть работы – делать контент для молодой и ещё не раскрученной соцсети на базе «ДиКСи». В какой-то момент центральной темой обсуждений в комьюнити становится Чума – её образ в истории и мифологии. Единовременное увлечение участников комьюнити этой темой удивительно напоминает чуму. Более того, то один, то другой участник начинает видеть всякую жуть в своей реальной жизни. Среди первых таких пострадавших – сам Глеб Тяженко. А потом участники начинают исчезать с форума…

Основатель компании «ДиКСи» – эксцентричный разработчик Лев Гурвич. Его изобретение – платформа семантического поиска. Этот семантический поиск здорово напоминает то, что мы сегодня видим на многих популярных платформах. Индивидуальный подбор контента для каждого пользователя. Машинное обучение. Когда мы в 2024 году заходим куда-то под своим аккаунтом, в рекомендациях видим именно то, что нам интересно. Уже не все помнят, что когда-то было иначе. В романе Иванова 2012 года так работали вымышленный инновационный поисковик и соцсеть «ДиКСи-нет», а сейчас – и соцсети, и видеохостинги. Иванов предсказал это, как Герберт Уэллс атомную бомбу.

Возможно, Гурвич смог бы стать новым Аркадием Воложем или даже Илоном Маском, если бы… не умер в самом начале романа. Нашествие чумы – то ли виртуальной, то ли реальной – на комьюнити в «ДиКСи-нет» начинается как раз вскоре после этого. Возможно, это не простое совпадение. Да и сама смерть Гурвича со временем начнёт вызывать много вопросов.

Существуют стилистические снобы. Думаю, все, кто присутствуют в литературных и окололитературных сообществах, с ними сталкивались. Есть, например, фанаты Набокова, которые считают, что только Набоков был подлинным языковым эстетом. А все, кто не пишут, как Набоков – посредственности.

Есть другой тип снобов-эстетов – это сторонники радикального формализма. Их идеал – постоянное формотворчество, постоянное изобретение индивидуальных стилей, постоянные эксперименты. И чем больше такая проза (чаще поэзия, т.к. они чаще поэты) интеллектуально перегружена, тем лучше. Все, кто пишет менее новаторски, более традиционно – в их глазах графоманы и попсовики.

Что хочу сказать? Я как читатель тоже эстет. Но эстетику я ищу не в области запредельного. Никогда не слышал, чтобы Алексея Иванова критики называли выдающимся стилистом. Но мне нравится образность Иванова, и я считаю его отличным стилистом. Подобное могу сказать и про Елизарова. Никогда не слышал, чтобы его называли гением стиля, как Набокова, но именно Елизаров для меня – образец метафоричности. Удивительно изыскан стиль позднего Лимонова.

То же самое можно сказать и про некоторых других современных писателей, которых эстеты могут посчитать скучными и пресными реалистами. И почему надо обязательно всех сравнивать с Набоковым?

Как нельзя поступать с критиками

Расскажу об одном нежелательном и нечестном приёме. Известно, что начинающие авторы, издавшие книгу, рано или поздно начинают получать рецензии от профессиональных критиков или писателей. Бывают положительные рецензии, бывают отрицательные, а бывают так называемые «рецензии-бутерброды». Это когда в тексте изящно перемежаются похвала и критика в адрес произведения. Ну, грубо говоря, когда в одном абзаце: «Автору, безусловно, удалось то-то, то-то, автор перспективен в том-то, в том-то…», в следующем абзаце: «А вот тут режет глаз… а вот тут автор ПОКА не справляется… а вот тут не доработано». А потом снова: «Безусловно, положительной стороной является… Безусловно, автору удалось то-то, то-то». Такие «бутерброды» пишутся по разным причинам. У кого-то произведение в самом деле вызвало двоякое впечатление. Кто-то может так сделать просто из снисхождения к начинающему автору.

А дальше автор делает следующее. Вырезает из рецензии-бутерброда лаконичную цитату, в котором присутствует только похвала, и размещает этот фрагмент на своём продающем сайте, в социальных сетях и т.д. Делает вырванную из контекста цитату частью своей рекламы. Разумеется, приложив имя критика и фотографию в кружочке. И выглядит это так, будто именитый критик оставил исключительно хвалебный отзыв.

Так делать ни в коем случае нельзя. Мне можно возразить: да кто из нас не прибегает к разным маркетинговым хитростям… На самом деле это не маркетинговая хитрость и не серая технология, а откровенно чёрная технология. Так наносится вред репутации критика. Получается, что он – со своим именем и своим бэкграундом – без оговорок похвалил роман, который, вполне возможно, дерьмовый и дилетантский.

Можно наивно думать, что никто ничего проверять не станет. Кому там нужен этот полный текст рецензии?.. Найдут. Проверят. Тайное всегда становится явным. А если полный текст рецензии каким-то волшебным образом пропадёт с просторов Интернета, это вызовет ещё более отчётливые подозрения.

Я не очень люблю такое понятие, как «репутация писателя». Сам ей не дорожу. Я считаю, можно попадать в какие угодно скандальные истории и не думать о репутации. Но плохо, когда это связано с прямым или косвенным обманом людей, которые оказали автору услугу, а рецензия – это очень серьёзная услуга. Даже если критик написал её по редакционному заданию своего СМИ, а не по просьбе автора или по знакомству.

Многим знакомо: в юности вокруг нас каждый третий – рок-музыкант. У кого-то даже своя группа – постоянный состав, записанные треки, сообщество во ВКонтакте. Или не рок-музыкант, а писатель или поэт. Или фотограф. Или диджей, какая разница. В семнадцать лет мы заходили на страницы своих друзей в соцсетях и видели у одного в заметках – стихи, у другого – рэп-тексты, у кого-то даже философские трактаты. Кто-то сам не создавал, но всё равно находился внутри этого поля, интересовался таким контентом.

И это я ещё только про юность сказал. А если вспомнить подростковый возраст? Сколько было мечтателей с фантазией без горизонта.

Что должно произойти с людьми, чтобы со временем они начинали любить пресловутую «просто жизнь» и удовлетворяться ей? Авито, Вайлдберриз, вкусная еда, кэшбэки, курорты. Есть те, кому и в юности всё это нравилось. Почему время их уравнивает?

Меня не устраивает такой ответ, как «взросление». Есть же люди, которые и в сорок лет продолжают совмещать работу с занятиями, которые никак не связаны с выживанием, товарооборотом или примитивным досугом. Но ведь они тоже повзрослели! И у них тоже жизнь могла много зигзагов сделать. Так что дело тут не в этом. Наверное, какой-то особый химический процесс в мозге происходит, который одни преодолевают, а другие нет. А у кого-то он, может, и вообще не происходит. Но можно ли его обратить вспять?

Восхищаюсь теми, кто пронёс юношеские увлечения через всю жизнь. Или обрёл новые. Теми, кто по-прежнему – что немаловажно – получает от этого кайф.

🔫 Криминальные дела

Когда-то реклама моего первого романа активно крутилась на просторах Интернета. Помню, мне предложили такой рекламный заголовок: «Новый криминальный роман Александра Лобанова». Звучало сочно, но я попросил изменить. Мне казалось, такая реклама привлечёт не мою аудиторию, а любителей ментовских боевиков и детективов, и эта аудитория быстро разочаруется.

Реальных же моих потенциальных читателей, подозреваю, такой заголовок оттолкнул бы: «Что-то очередное про ментов!»

Не могу быть уверен, что был прав. Я исходил из своих общих представлений о человеческой (и читательской) психологии. Но к жанру криминальных романов мой «Юнайтед» всё же не относится.

Есть ещё нюанс. Не только заголовок на рекламном баннере может ввести в заблуждение. Иллюзию, что «Юнайтед» – криминальный роман, могут вызвать и его первые страницы. Первый же диалог двух персонажей начинается с обсуждения криминала. Произошло убийство – «в кадре» его нет, – и один из собеседников был его косвенным виновником. Хотя он не хотел никого убивать и, скорее всего, ни разу в жизни ещё никого не убил.

Таким образом, уже начав читать книгу, мой родимый целевой читатель может подумать: «Опять бандиты, разборки и какой-нибудь благородный следак Шерлок Холмский». А любитель криминального чтива обрадуется и подумает, что весь сюжет будет такой. Это если, конечно, оба не заглянут хотя бы в аннотацию.

Но на самом деле характерных для остросюжетной прозы сцен у меня, может, две-три на весь роман. Гораздо больше просто человеческой драмы. Герои изо всех сил бьют, убивают, уничтожают друг друга и нарушают все возможные законы, но чаще всего без применения физического насилия.

Вчера ехал в метро. Напротив меня внушительного вида бритоголовый мужчина, несколько похожий внешне на главного героя моего романа, чиновника Дмитрия, отчётливо говорил в телефон: «Нет, они действуют в рамках правового поля, значит, и я буду действовать в рамках правового поля». Любопытно стало – какой же альтернативный вариант «вне правового поля» ему предлагали…

Вы бы подумали, что книга – бульварный ментовский детектив, если бы увидели на первой же странице обсуждение убийства? Если у вас есть мнение на этот счёт, поделитесь в комментариях.

Бывает, в жизни встречаются карикатурные персонажи. Такие, чьи недостатки или комичные черты гипертрофированы до ужаса. Часто возникает соблазн изобразить таких людей в прозе. А потом понимаешь – да ведь не поверит никто!

Можно полностью, ничего не меняя и не приукрашивая, перенести такого героя в книгу, передать его речь слово в слово – и получится карикатура. Или очень одномерный, шаблонный персонаж. И потом доказывай сколько угодно, что вот, дескать, всё взято из жизни.

Проза и жизнь – разные вещи. В жизни встречаются люди-карикатуры. В жизни вообще многое встречается. Но не всё можно переносить в художественный сюжет. Хоть и взято из жизни, но выглядеть будет недостоверно. Как будто автор плохо знает людей или просто не умеет их изображать.

Это и в жизни на самом деле можно почувствовать. Общаешься с такими людьми, слушаешь их – и будто читаешь плохую книгу. Или сатирический фельетон. Хороший, хлёсткий, но всё-таки фельетон.

Естественно, мой вывод не распространяется на вышеупомянутую сатиру, гротеск или другие направления в литературе, которые позволяют извращать персонажей (и их жизнь) как угодно. Для этого, конечно, одного карикатурного героя недостаточно – думаю, что многое в таком произведении должно быть гротескным, откровенно нелепым и поддерживать атмосферу фарса.

В «Острове Крым» Аксёнова великолепен Игнатьев-Игнатьев – очень удачная карикатура на антисемита и националиста. Но он адекватен общей атмосфере романа. Всё там говорит о том, что автор и не претендует на реализм, а глумится, стараясь сделать персонажа максимально отвратительным.

В таких случаях даже необязательно ждать, когда тебе точь-в-точь такой урод попадётся в жизни. Можно и положиться на фантазию.

В годы юности я часто знакомился с современными писателями не через книги, а через сайты авторов. Так я открыл для себя и Сергея Шаргунова. На его сайте я впервые прочёл рассказы «Бабушка и журфак», «Приключения черни» и ещё пару вещей.

Вышеупомянутые два текста вошли в сборник рассказов «Книга без фотографий». Бумажную книгу я прочитал значительно позже. Те два рассказа на сайте стали для меня зацепкой, блесной. При этом именно их я по-прежнему считаю самыми яркими в сборнике.

«Книга без фотографий» – это цикл небольших историй из жизни одного персонажа. Название намекает на автобиографичность – рассказы замещают собой фотографии семейного альбома и, пожалуй, в каком-то смысле играют их роль. Большинство историй цикла посвящены конкретному эпизоду из жизни главного героя и, можно сказать, конкретной тематике. «Как я был алтарником», «Школы», «Про вас, девочки», «Бабушка и журфак», «Как я уволил друга» и др. За этими прозрачными названиями угадываются тематические блоки – сцены из жизни сына священника, школьные годы, первые влюблённости, университетский период, работа. Только «Приключения черни» и ещё три заголовка выглядят загадочно, без указания на тему.

«Приключения черни» – у меня одна из любимых вещей Шаргунова. Вкрадчивая околополитическая драма. О мимолётной попытке молодого, даже ещё юного героя влететь в большую политику через думские выборы. Драма в том, что ярким, молодым и способным никто не хочет открывать слишком быструю дорогу наверх. Но герой амбициозен и с великолепной заносчивостью ведет себя с важными кабинетными чинами.

«Бабушка и журфак» – рассказ про период учёбы на журфаке МГУ. Днём герой учится и тусуется со студентами-мажорами возле Кремля, а вечерами дома разговаривает со своей уже сильно состарившейся бабушкой. Даже читает ей вслух заданное в универе по литературе. Две столь разные жизненные плоскости очень изящно наложены одна на другую. Рассказ получился не только личный, но и почти исторический. Вряд ли студенты журфака сейчас выглядят так же, как те, в начале нулевых, описанные в рассказе. А ещё упоминается бунт футбольных болельщиков после проигрыша Японии летом 2002 года. Фанатская вакханалия вторгается в жизнь персонажей и даже образует очень красноречивый сюжетный поворот.

В одном персонаже второго плана – сокурснике главного героя, – который был очень тонкой, культурно образованной натурой, с благоговением слушал лекции по античной литературе, при этом был мерзким типом, любившим поиздеваться над уборщицей и охранником, я узнал себя. В соответствующие годы. Я тоже учился в МГУ, правда, недолго.