Эта дополнительная личность, или если угодно, второе «я», писало в манере, значительно отличавшейся от литературной речи профессионального журналиста Уильяма Шарпа: ее стихотворения, драмы и прозаические произведения по стилю напоминают Метерлинка или раннего Йейтса — они словно утопают в сумерках вечной осени. И хотя им недостает той поэтической уверенности, которая с самого начала отличала работы Йейтса, в некоторых явственно дышит холод гэльского иного мира:
«О если б в Руэле услышать вновь Жестокий и сладчайший люд холмов».
Большинство работ Фионы так или иначе посвящены языческому возрождению; там же, где тематика становится христианской, это оказывается невинное фетишистское христианство «Carmina Gadelica» Александра Кармайкла. Свободно говоря по-гэльски и живо чувствуя традиции Западных островов, Шарп сделал огромный вклад в разработку шотландского фольклорного наследия, также как Йейтс — ирландского. Фиона общалась с ним посредством метода, который Андре Бретон впоследствии определил как сюрреалистический — «чистый психический автоматизм», иными словами, автоматическое письмо без погружения в транс. Первой публикацией Фионы стал роман «Pharais» (1894). Как ни удивительно — если принимать во внимание их происхождение — но именно эта и другие работы Фионы принесли Шарпу успех — не то чтобы огромный, но приятный succès d’estime , и даже некоторую популярность. Кто такая Фиона, оставалось тайной — в курсе были только самые близкие друзья. В 1900 году театральное общество, президентом которого он был, поставило в театре Глобус ее драму в стихах «Дом Уснеха», а потом, значительно позднее, уже в 1920-х годах — «Бессмертный час», музыку к которому написал Рутленд Бафтон, а главную роль Этайн сыграла Гвен Фрэнсон Дэвис. Этот спектакль не сходил со сцены очень долго и пользовался большой любовью зрителей. В 1898 году Йейтс предложил Шарпу приехать в Париж и вместе с Мод Гонн и четой Мазерсов принять участие в исследованиях кельтского пантеона богов с помощью ясновидения. Казалось бы, в Мазерсах Шарп должен был найти родственные души — как минимум, разделявшие его восторг перед макферсоновским «Оссианом». Всегда тактичная Мойна писала, что им обоим гость чрезвычайно понравился, однако, увы, двое мужчин — Мазерс и Шарп — оказались принципиально несмешиваемы, как вода и масло. Шарп считал Мазерса «жестким и надменным», а тот его — «аморфным и сентиментальным». Как-то раз Мазерс — возможно, из чистой шаловливости — устроил для шотландца трапезу, состоявшую только из оливок и бренди. Шарп юмора не оценил: он привык к плотным обедам в духе Флит-стрит с бифштексами и портером. После одного из проведенных им совместно с Мазерсами ритуалов вызывания у него случилось что-то вроде одержимости в процессе которой он не осознавал, ни где находится, ни что делает. Придя в себя (после полного погружения в Фиону и, кажется, не менее полного — в Сену) Шарп спешно отбыл в Лондон. Как и Йейтса впоследствии, здоровье обязывало его проводить зимы за пределами Британии. До конца своих дней Шарп часто наведывался в Шотландию, однако смерть нашла его на Сицилии.
Эта дополнительная личность, или если угодно, второе «я», писало в манере, значительно отличавшейся от литературной речи профессионального журналиста Уильяма Шарпа: ее стихотворения, драмы и прозаические произведения по стилю напоминают Метерлинка или раннего Йейтса — они словно утопают в сумерках вечной осени. И хотя им недостает той поэтической уверенности, которая с самого начала отличала работы Йейтса, в некоторых явственно дышит холод гэльского иного мира:
«О если б в Руэле услышать вновь Жестокий и сладчайший люд холмов».
Большинство работ Фионы так или иначе посвящены языческому возрождению; там же, где тематика становится христианской, это оказывается невинное фетишистское христианство «Carmina Gadelica» Александра Кармайкла. Свободно говоря по-гэльски и живо чувствуя традиции Западных островов, Шарп сделал огромный вклад в разработку шотландского фольклорного наследия, также как Йейтс — ирландского. Фиона общалась с ним посредством метода, который Андре Бретон впоследствии определил как сюрреалистический — «чистый психический автоматизм», иными словами, автоматическое письмо без погружения в транс. Первой публикацией Фионы стал роман «Pharais» (1894). Как ни удивительно — если принимать во внимание их происхождение — но именно эта и другие работы Фионы принесли Шарпу успех — не то чтобы огромный, но приятный succès d’estime , и даже некоторую популярность. Кто такая Фиона, оставалось тайной — в курсе были только самые близкие друзья. В 1900 году театральное общество, президентом которого он был, поставило в театре Глобус ее драму в стихах «Дом Уснеха», а потом, значительно позднее, уже в 1920-х годах — «Бессмертный час», музыку к которому написал Рутленд Бафтон, а главную роль Этайн сыграла Гвен Фрэнсон Дэвис. Этот спектакль не сходил со сцены очень долго и пользовался большой любовью зрителей. В 1898 году Йейтс предложил Шарпу приехать в Париж и вместе с Мод Гонн и четой Мазерсов принять участие в исследованиях кельтского пантеона богов с помощью ясновидения. Казалось бы, в Мазерсах Шарп должен был найти родственные души — как минимум, разделявшие его восторг перед макферсоновским «Оссианом». Всегда тактичная Мойна писала, что им обоим гость чрезвычайно понравился, однако, увы, двое мужчин — Мазерс и Шарп — оказались принципиально несмешиваемы, как вода и масло. Шарп считал Мазерса «жестким и надменным», а тот его — «аморфным и сентиментальным». Как-то раз Мазерс — возможно, из чистой шаловливости — устроил для шотландца трапезу, состоявшую только из оливок и бренди. Шарп юмора не оценил: он привык к плотным обедам в духе Флит-стрит с бифштексами и портером. После одного из проведенных им совместно с Мазерсами ритуалов вызывания у него случилось что-то вроде одержимости в процессе которой он не осознавал, ни где находится, ни что делает. Придя в себя (после полного погружения в Фиону и, кажется, не менее полного — в Сену) Шарп спешно отбыл в Лондон. Как и Йейтса впоследствии, здоровье обязывало его проводить зимы за пределами Британии. До конца своих дней Шарп часто наведывался в Шотландию, однако смерть нашла его на Сицилии.
Итель Кохун, перевод мой (с)
#living_with_gods #МаловатоБезумия
BY Alex Sane-Witch
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
As the war in Ukraine rages, the messaging app Telegram has emerged as the go-to place for unfiltered live war updates for both Ukrainian refugees and increasingly isolated Russians alike. In 2014, Pavel Durov fled the country after allies of the Kremlin took control of the social networking site most know just as VK. Russia's intelligence agency had asked Durov to turn over the data of anti-Kremlin protesters. Durov refused to do so. In February 2014, the Ukrainian people ousted pro-Russian president Viktor Yanukovych, prompting Russia to invade and annex the Crimean peninsula. By the start of April, Pavel Durov had given his notice, with TechCrunch saying at the time that the CEO had resisted pressure to suppress pages criticizing the Russian government. Such instructions could actually endanger people — citizens receive air strike warnings via smartphone alerts. Telegram has gained a reputation as the “secure” communications app in the post-Soviet states, but whenever you make choices about your digital security, it’s important to start by asking yourself, “What exactly am I securing? And who am I securing it from?” These questions should inform your decisions about whether you are using the right tool or platform for your digital security needs. Telegram is certainly not the most secure messaging app on the market right now. Its security model requires users to place a great deal of trust in Telegram’s ability to protect user data. For some users, this may be good enough for now. For others, it may be wiser to move to a different platform for certain kinds of high-risk communications.
from us
