"Поскольку историки уделили много внимания политическому и интеллектуальному противостоянию, с которым столкнулась Церковь во II веке, легко подумать, что ранних христиан волновали только эти проблемы.

Но Церковь во II веке была сосредоточена на гораздо более простой (и гораздо более личной) деятельности: собирании для совместного богослужения. Конечно, христиане стремились отвечать вызовам своей культуры (как мы узнали в предыдущей главе), но еженедельно, а возможно, и ежедневно, их внимание было сосредоточено на другом. Они стремились объединиться в единое тело для вознесения хвалы единому Богу, Иисусу Христу.

Богослужение ранних христиан проходило в рамках определённой церковной структуры. Ранние церкви часто собирались в частных домах/многоквартирных домах и возглавлялись, по крайней мере изначально, несколькими пресвитерами/епископами. По мере увеличения числа общин и усложнения управления этими церквями некоторые церкви приняли моноепископальную структуру , при которой один епископ руководил пресвитерами в определённой местности (обычно в городе).

Само богослужение, насколько нам известно из имеющихся свидетельств, включало следующие элементы: собрание (обычно в первый день недели), учение (чтение Писания и проповедь), трапезу (Тайная Вечеря была центральной частью богослужения) и [преlварительное] омовение (крещение было основным обрядом посвящения).

Хотя практика богослужения христиан II века была далеко не единообразной – она значительно различалась в разных церквях и регионах, – экклезиологическая структура, заложенная в этот период, стала основой церковного богослужения для последующих поколений. Более того, эти же практики, в общем и целом, и сегодня определяют богослужение Церкви".

M. Kruger. Christianity at the Crossroads: How the Second Century Shaped the Future of the Church

#неожиданное

Взгляд на Евхаристию как на молитву не столько над хлебом и вином, сколько над церковью («ниспосли Духа Твоего на нас, и на предлежащие дары»), довольно оригинальный и неожиданный. Но вполне логичный.

Мы не можем никак и ни при каких условиях убедиться в том, что хлеб и вино причастия изменили свои физические свойства. Следовательно, это относится исключительно к области веры человека. Следовательно пресуществление – это больше молитва о людях, составляющих церковь, а не о каком-то изменении качества хлеба и вина. Отсюда и бессмысленны все споры о моменте пресуществления в самой литургии.

Люди меняются во Христе настолько, что эти хлеб и вино становятся для них истинным телом и истинной кровью Христа. Собственно, единственная не изменяемая и важная для любой литургии фраза – это утверждение, что все происходит в воспоминание о Христе.

Иными словами, священник не «колдует» над хлебом и вином, заставляя их быть чем-то иным, а выражает веру Христовой Церкви в то, что по неложному обещанию Христа именно через эту священную трапезу мы не только вспоминаем о Нём, но и соединяемся с Ним таинственным образом и получаем залог будущего соединения в Царстве Небесном.

PS: Естественно, я не отрицаю истинность пресуществления. Я предпочитаю по-другому видеть его «механизм». И здесь традиционное католическое, схоластическое учение, мягко сказать, не убеждает. А насчёт «евхаристических чудес» – независимо от обсуждения их подлинности, чудеса всегда можно увидеть с другой стороны. Это не чудесное проявление изменения сущности хлеба и вина, а проявление любви Божией к человеку через евхаристические дары. Сами дары собственной силой не обладают, это исключительно проявления силы Христовой.
Вне Христа, вне веры в Него Дары не имеют силы и смысла. ХХ век насыщен историями с преднамеренным и непреднамеренным осквернением Даров, не сопровождавшихся никакими чудесами, вразумившими кощунников. В той же советской России, например.
Но в любом случае чудеса не могут являться доказательством чего бы то ни было, потому что они не являются частью научного метода. Мы не можем их уверенно повторить. Это подтверждение нашей веры (если она есть), а не доказательство какого либо явления или факта физического мира.

«Отца N прихожанки очень уважали как беспристрастного духовника и бегали к нему исповедоваться друг на друга».

#из_разговора

«Безумием мнимым безумие мира обличившая», - поем мы в тропаре блаженной Ксении Петербургской.

А прославляемый сегодня св. Гавриил Ургебадзе мнимым пьянством обличал помрачение разума жителей советского союза, опьяненных марксистскими бреднями и атеистическим угаром. Как и тогда, ненормальными считают тех, кто не шагает дружно в ряд с большинством. И, как и тогда, чтобы показаться ненормальным в обществе, надо быть нормальным и мыслить здраво.

Когда его современники видели его пьяным, они мысленно принижали его священническое и монашеское достоинство. Но только духовно мудрым людям было очевидно, что это было не искушение отца Гавриила, а это было испытание для тех, кто его осуждал. В конечном счёте всё, что мы видим в этом мире, либо помогает нам прославить Бога, либо соблазняет нас прославить себя и свою праведность. Но именно такую самозваную праведность и отвергает Христос.

А вино — это просто вино.

Впрочем, доброго всем воскресного дня, друзья!

Подмечено давно и не только мною, но.

Благодаря историческому капризу, соединившему до этого разные части богослужения, диакон сегодня на литургии говорит: Премудрость, прóсти = [вот, вносится Евангелие, книга] мудрости [Божией], [поэтому] выпрямьтесь, [встаньте благоговейно!]

Хор отвечает: Приидите, поклонúмся и припадем ко Христу! = Подходите, [приблизьтесь и падúте ниц,] поклонúтесь Христу до земли.

Так что именно надо сделать: выпрямиться или пасть на колени? Кого надо слушать: дьякона или хор? Ведь одновременно стоять прямо и кланяться несколько затруднительно…

Профессиональность не может быть заложницей вкуса, даже хорошего. А попытки сформулировать критерии разбиваются о целый ряд неприятных фактов.
Если мы идём в историю, то находим не «субъективную свою правду», а факт: христиане пели на своих собраниях очень простую музыку, которая соответствовала их настроению. Можем ли мы при этом сказать, что это пение игнорировало развитие музыкальной культуры этой эпохи в принципе? Конечно же, нет! Даже при отвержении инструментальной музыки невозможно по определению игнорировать общий музыкальный фон эпохи.

Пропуская несколько страниц истории можем отметить, что задача церковной музыки осталась прежней: быть выражением молитвы собравшихся на евхаристию христиан. А вот музыкальные способы выражения могут быть самими разными.
И на мой взгляд, община подбирает те музыкальные формы, которые считает соответствующими своей молитве.

И здесь две беды: первая беда, когда христиане не понимают, зачем они собрались, и что такое молитва. А вторая беда, когда музыканты предлагают свои очень красивые опусы из милосердия к «невежественным папуасам», чтобы не очень скучно было им на своих молитвенных собраниях.

«Это вечный вопрос искусства: оно облагораживает и возвышает душу, или отражает реальное состояние человека причем на самом "понятном" (низменном) языке (и желательно матом). А теперь те же мысли перенесем на музыку, причем музыку духовную, и более того - богослужебную: она облагораживает, возвышает, меняет или отражает, выражает и понятно (то есть в полюбившихся интонациях и стилях) интерпретирует?»

Сказано очень верно. Можно лишь добавить, что задача церковной музыки не в том, чтобы возвышать или облагораживать, а в том чтобы оформить литургические реплики стоящих в храме.

Ещё надо добавить, что нет универсальности критериев, по которым можно было бы определить церковность или не церковность того или иного произведения. Критерии, конечно есть, но это скорее вопрос вкуса. А о вкусах мы уже говорили вчера. Одно и то же произведение кого-то облагораживает, а кого-то вгоняет в скуку. Ваш покорный слуга внутренне ржёт, (не внешне, что вы , внешне все благопристойно!), когда слышит «Покаяния» Веделя. Колоссальный разрыв между текстом и музыкальным языком. А старушки рыдают. И чем глупее завопит «окаянный» бас, тем искренне рыдают.
Ситуацию осложняет ещё несколько проблем:
Даже в рамках одного городского российского прихода все люди разные, и то, что вызывает покаянный плач у одного, лишь приведет в недоумение другого. Один рыдает под «Покаяние» Веделя, а у другого слетает камень с души только при звуках знаменного распева. И это не его каприз, а реальность, данная ему в ощущениях.
И как в этих условиях говорить об абсолютной ценности/красоте/уместности той или иной музыки? Как утверждать, что вот именно эта музыка выражает молитву всей общины (хотя не исключено, что этот опус не задумывался композитором как молитва общины вовсе), когда у общины и представление о молитве весьма расплывчатое, и понимание необходимости пения за богослужением тоже весьма расплывчатое?
А есть ещё всякие греки-арабы-африканцы, которым наша полифония так себе, смехотворный шум. Я помню ситуацию, когда греческому архиерею спели «Румынское» «Тон деспотин». Он аж вздрогнул с дикириями от смеха. Потом рассказал (старец был вполне вменяемый и общительный), что это напомнило ему какую-то народную песенку и совсем не соответствовало (в его голове!) моменту. Но наши-то пели вполне серьезно и с благоговением.

Поэтому лично мне сложно признать отвлеченную ценность церковного песнопения как музыкальной молитвы. Молитвы кого? Автора? И он предлагает её незнакомому приходу, у которого, возможно кардинально иной опыт общения с Богом?

Кмк, есть самостоятельное музыкальное значение того или иного произведения, которое определяет сообщество людей (далеко не всех людей вообще, и далеко не все из них трезвы в религиозном плане). А есть нужны конкретной христианской общины, даже если она оформлена в виде городского или сельского прихода.

И исходя из своих нужд, руководитель хора этой общины подбирает то, что «отзовётся» в ушах большинства. Или в ушах любезных ей/ему людей. И в городском храме будут петь современную полифонию, а в сельском еле потянут обиход по бессмертным книжкам Евгения Сергеевича. А чем дальше от центра, «тем чудесатее и чудесатее», потому что хочется подражать центру, хоровых способностей очень мало, умения петь тоже. И такое пение становится даже не концертом для мечтающих о прошлом и будущем сельских старушек, а самостоятельной, оторванной от происходящего величиной, поднимающей самооценку руководителя хора или напоминающего ей/ему о славных деньках молодости в столице.
Я пишу язвительно, простите. Привычка такая. Но это всё прожито и частично пережито. Зарисовки с натуры. В храме хотелось бы не развлекаться или скучать, а молиться. Молиться не под хор или вопреки хору, а вместе с хором, как с близкими единомышленниками.

«Всем не угодить».
Несомненно. Так вот и вопрос: надо ли всем «угождать», или музыка вводится в употребление по иным причинам? Каким? Я предлагаю исходить из сути происходящего, но для начала надо ее внятно сформулировать.

Что для нас литургия?
Что для нас молитва?
Что для нас пение во время молитвы?

Без совпадающих ответов на эти вопросы (честных, личных, искренних, а не из Катехизиса) сложно достичь подлинного единства и двигаться в рассуждениях дальше.

Впрочем, доброго всем дня, друзья!

Как появляются новые музыкальные сочинения? Давайте попробуем заглянуть на авторскую кухню.

Как правило, церковная музыка приходит в этот мир двумя путями. Первый – это заказ от конкретного хора, как правило в определённой стилистике и тесситуре, для того чтобы заполнить «репертуарную брешь». Но вы знаете этот хор, представляете возможности этих певцов и, как я думаю, неосознанно учитываете духовный уровень развития поющих.

Второй путь – это когда композитор просто не может не писать, и оформляет сложившиеся у него в душе и голове гармонии в определённый опус. А там уж кто захочет это петь – тот и поет. Автор даже близко не может предугадать, какое духовное состояние будет у этих людей. Музыка понравилась – и достаточно.

И вот здесь и заключается большая хоровая проблема. Является ли новое музыкальное сочинение выражением молитвы именно этой общины?

Вы скажете, что молитва должна быть одинаковой у всех и везде. Да. Но люди-то разные! И ты сам тоже разный. То, что тебя вдохновляло вчера, оставляет равнодушным сегодня. И наоборот. Я сейчас не про бесстрастность, ведь никто толком не знает, что это такое и для чего нужно, поэтому подменяют её каким-то странным кокетством. И рассуждают о бесстрастности, как правило, на редкость страстные люди.

Изначально христиане брали для пения мелодии из светской иудейской и языческой культуры, принимая одни напевы и отвергая другие, и накладывали их на стихи про Христа. Своей музыки не сочиняли, отбирали приемлемое из имеющегося. Относительно поздно церковное пение в Византии начинает развиваться как самостоятельный жанр и совершенно точно становится таким уже к середине первого тысячелетия. Однако не могло быть и речи, чтобы пришел в храм человек со стороны и предложил какие-то необычные «ноты»-невмы — мелодии передавались устно, по традиции и менялись только рукоположенным певцом, исходившим из личного богослужебного опыта.
Вне храма эти песнопения могли прозвучать на праздничном пире царя, но никак не среди нехристианской аудитории как самостоятельная культурная ценность.

То же можно сказать и о знаменной монодии на Руси.
И только после реформ Петра Первого в России это церковное пение было смыто волной полифонической музыки. Авторское, глубоко личное, при этом совершенно нецерковное – о какой православной церковности Галуппи и Скарлатти идёт речь? – стало предлагаться вместо опыта многовекового молитвенного пения.

Отметьте, я совершенно не собираюсь идеализировать знаменный распев и считать его выражением многовекового молитвенного опыта. По причинам, о которых написал выше – общество растёт, люди растут, требуются новые формы для выражения нового опыта. И дополнительным доводом против обожествления знаменного распева является удивительная лёгкость, с которой русские люди, ещё вчера постоянно слушавшие знаменный распев своих храмах, заменили его на сочинения кого угодно, в ненавистном католическом или протестантском стиле – только бы не как прежде, только бы не напев своих дедов и отцов. Почему так произошло? Людям надоело молиться? Или им надоело считать эту музыку выражением своего молитвенного опыта? В любом случае – это очень красноречивый вотум недоверия знаменному распеву.

Так о каком соответствии богослужению мы говорим, используя музыку людей, воззрения которых на нашу веру могут сильно отличаться от наших? Я имею в виду сейчас не догматику, не символ веры, а единый взгляд на то, что такое молитва, что такое богослужение, что такое вообще означает быть христианином. А это приводит, естественно, к иным акцентам и иной гармонии, вызывающим иное настроение.

Да, действительно возникает впечатление, что люди давно смирились с тем, что литургия – это некий спектакль, «мистерия с раздачей благодати», сопровождаемая музыкальным концертом, чтобы не особо разбирающиеся в музыке посетители не скучали. Поэтому сегодня единственный критерий церковного пения – «умилительность», красота музыкальных гармоний и прочие абсолютно светские задачи, а не соответствие смыслу текста и уместности происходящему.

Пока наши «благочестивые защитники» церковнославянского языка беспокоятся о том, поймут ли наше богослужение случайно попавшие в русский храм братья-славяне, сами славяне — сербы, болгары, македонцы — служат на обоих языках и не переживают, понятно ли это гипотетическим туристам. Это их молитва.

https://vkvideo.ru/video430432472_456241819

«В чём застану, в том и сужу».

Как можно поверить, что Ад – это бесконечный стопкадр твоего предсмертного состояния? И финал столь насыщенной эмоциями и событиями жизни – это застывшее, мучительное остекленение?

Вернее так: поверить-то можно, но это снимает всякую ответственность за свою жизнь, потому что невозможность исправления обесценивает наказание.

Ценно только то, что не сгорело в жизненных испытаниях. Это и может быть основой веры. А все остальное — благочестивое многоглаголание, еже есть праздный трындёж.

Наша Церковь – в том числе Русская Православная Церковь – это Церковь Христова, и поэтому Церковь апостольская. Следовательно, все то, что действительно абсолютно необходимо и важно для спасения, уже написано и передано нам самим Христом и апостолами через священное Писание Нового Завета и назидание ранних отцов Церкви.

Все остальные обычаи, обряды, учения и так далее, появившиеся в течение последующих веков, пусть и признаваемые сегодня как обязательные и единственно спасительные, могут быть умилительными, благочестивыми, назидательными и прекрасными. И таковыми их и стоит воспринимать.

Поэтому не стоит мне рассказывать, как влияет вынутая из просфорки частица на посмертную участь человека, и что священник отличается от мирянина только правом резать просфорку. Лучше бы стараться соблюдать Христовы заповеди.

Ю. Ролофф. Введение в Новый Завет.

«Новый Завет представляет собой собрание из двадцати семи раннехристианских Писаний различного характера. Они возникли все в период между 50-м и (приблизительно) 130гг., то есть в течение примерно восьмидесяти лет. Эти Писания не задумывались как части одного произведения. Их единство создается убеждением ранней Церкви в том, что они представляют собой главнейшие свидетельства об основах веры в Иисуса из Назарета как Христа. Это собрание называется канон (греч. «масштаб, мерка, правило [веры]»). К концу II в. канон обрел постепенно ясные очертания. Но он не был продуктом какого-либо официального акта, принятого Церковью. Содержащиеся в нем произведения уже задолго до этого времени, в течение десятков лет использовались в различных христианских общинах и областях, что и привело к их всеобщему признанию в качестве основных документов веры. Эти Писания употреблялись для наставления, миссионерской проповеди, а с начала II в. и в богослужебных чтениях.

… разные Писания имели и различные степени известности и влияния. Что касается посланий Павла, то ими уже при жизни апостола обменивались общины, основанные им и находящиеся под влиянием его богословия. Вскоре возникли собрания посланий Павла. Можно с уверенностью говорить о том, что в Малой Азии уже в начале II в. существовало такое собрание, включавшее предположительно десять посланий и предполагавшееся известным другим христианским авторам (2 Петр 3:15).

Четыре Евангелия получили повсеместное распространение на полстолетия позже. Данный факт вовсе не противоречит тому, что традиция об Иисусе имела огромное значение, напротив, он из этого вытекает. В течение II в. долгое время сохранялся живой поток устного предания об Иисусе. Наряду с ним существовали различные письменные сборники слов Иисуса и сообщения о Нем, служившие для наставления и проповеди. Они служили некоторым сопровождением устных преданий отчасти гарантировали их истинность. Знание отдельных евангельских Писаний распространилось в широком кругу христианских общин, видимо, только в первые десятилетия II в.

Важное влияние на процесс возникновения канонического сборника Писаний вызвал действовавший в Риме около 140 г. лжеучитель Маркион. Находясь под влиянием гностических идей, Маркион подчеркивал дистанцию истинного Бога от мира и творения, потому отказался от Ветхого Завета в Церкви. Место Ветхого Завета в Маркионовых общинах должен был занять сборник священных Писаний, в который вошли Евангелие от Луки и десять посланий Павла. Таким образом, Маркион стал создателем первого христианского канона.

«Правоверная» Церковь вынуждена была, в свою очередь, дать отчет о том, какие из христианских Писаний являются важнейшими для нее. Непосредственным следствием этого стало формирование канона тех четырех Евангелий, за которыми, как представлялось, стоял авторитет апостолов.

Конец этой неопределенности был положен лишь в 367 г. 39-м Пасхальным посланием митрополита Афанасия Александрийского. В нем определенно устанавливается, что каноническими являются 27 книг нашего нынешнего Нового Завета, причем и последовательность их в основном та же, что и теперь. Никто не должен добавлять к ним ничего и ничего от них отнимать.

Распределение Писаний по порядку их возникновения дает следующую картину:
Подлинные Послания Павла (ок. 50 - 60 гг.)
Евангелие от Марка (ок. 70 г.)
Евангелие от Матфея (ок. 80 г.)
Евангелие от Луки, Деяния апостолов (ок. 90 г.)
Евангелие от Иоанна, Послания Иоанна (ок. 90 - 100 гг.)
Послание к Евреям; Откровение Иоанна; Первое послание Петра (ок. 90 г.)
Послания, приписываемые Павлу; Послание Иакова (ок. 100 г.)
Второе послание Петра (ок. 130 г.)

Основное число произведений возникло между 90-м и 100 гг. Если принимать длительность одного поколения за 30 лет (малая продолжительность жизни?), то первым христианским поколением нужно считать время до 60 г., второе — до 90 г., третье (то есть поколение внуков) — до 120 г. Эта ситуация не совсем случайна: поколение внуков нуждалось в том, чтобы сделать предание более достоверным.

В это время встал вопрос о преемственности традиции. В начале предание было, вне всякого сомнения, устным», а Писанием ещё лет двести после проповеди Христа был сборник свитков иудейской Библии, до IV века не имеющий ясно очерченных границ.

Как определить состав Церкви? Священники ли это и миряне, или это только епископы? Могут ли миряне назвать себя Церковью? Какой выбрать критерий?

Крещение? Но всем нам прекрасно известны тысячи примеров крещёных в детстве (и не только в детстве) людей, которые совершенно равнодушны к Церкви или даже, наоборот, агрессивно против неё. Опять же, простите, состоят ли тогда в Церкви Бог-Отец, Святой Дух, ангелы и все ветхозаветные праведники? Мы же их постоянно молитвенно поминаем, но они не крещены!

Причащение? Да, если Церковь — это Тело Христово, то все, кто причащается, независимо от сана или его отсутствия — Церковь. Но ведь и причаститься можно себе во осуждение, и не снимается проблема с членством в Церкви Самого Бога, ангелов и древних праведников: мы вспоминаем их на каждой литургии, но они сами никогда не причащались.

"А Христос — в Церкви? А Он причащается на каждой литургии? А Отец и Дух Святой? Нет? Значит, причащение тут ни при чём!"

Казалось бы, подвох. Но нет! Для начала надо вспомнить, что по поручению Отца Церковь была создана Христом для нас, падших людей, чтобы мы воскресли вместе с Ним. Иисус проповедовал людям, которым Бог обещал Царство, и собирал их в миньян, который уже не нуждается в строгом исполнении правил древнего Закона, потому что цель Закона достигается в следовании за Мессией через крест и воскресение.

Иными словами, Церковь по определению не нужна тем, кто не согрешил, потому что Церковь — это собрание кающихся и верующих во Христа. Ни для Отца, ни для Святого Духа, ни для Ангелов — и уж простите за продолжение ряда — ни для животных, диких и домашних, Церковь не нужна, и им не нужно ни крещение, ни причащение: они не впадали во грех богоотступничества, и им, соответственно, не в чем каяться, и им нет нужды в таинственном воссоединении с Богом. Поэтому я могу осторожно предположить, что они таинственно входят в Церковь через наше покаяние, а не через посещение храма вместе с хозяевами.

А вот все те люди, которые приняли крещение — и священнослужители, и миряне — они и составляют Церковь, причащающую Богу, восстанавливающую с Ним связь в причащении. Поэтому мы и приобщаемся ко Отцу и Святому Духу через Христа, и причащаться нужно нам, а не Им.

Поэтому, кстати, по вере остальных членов Церкви, мы охотно причащаем и тех, кто крещён, но не может выразить свою веру и даже, подчас, желание причаститься: младенцев, детей, простых и "солнечных", немых, находящихся в реанимации, в полубессознательном состоянии на одре смерти (но не полностью бессознательных, увы, если только это не последствие внезапного инцидента) и т.п.

Поэтому скажем так: миряне -- это Церковь. Церковь в том смысле, что это такая же часть Церкви, что и священнослужители, только с другими внутрицерковными функциями.

Но Церковь — не только миряне. Как подметил один умный человек, когда мы говорим, что больница нужна для больных, и поэтому больница — это больные, мы же понимаем, что больница — это и врачи, и медсестры, и главврач, и министр здравоохранения, и градоначальник, и руководитель государства — все одновременно, потому что без одного невозможно другое. Хотя в этой больнице они не лежат и, как правило, не лечатся.

Поэтому и Бог-Отец, и Дух, и Иисус, и Мария, и ангелы, и все праведники, и живущие на земле епископы, священники и миряне — это всё Церковь. Так мы все — и Бог, и ангелы, и люди — участвуем в каждой литургии, но по-разному, и через это объединяемся в единую Церковь — земную, нуждающуюся в евхаристическом хлебе и вине, и Небесную, "истиннее причащающуюся в невечернем дне Царствия Божия", как поётся в 9-й песне канона Пасхи.

При этом Бог не перестаёт быть Богом, а человек — грешным человеком. Это и обусловливает разницу нашего участия в Евхаристии.

Функция Христа — помочь нам прийти к Отцу через таинства и стремление к исполнению заповедей. Христос приносит Себя в жертву и предлагает Себя нам как таинственную пищу, а мы принимаем её, чтобы изменить свою жизнь.

Это наша главная функция.

Конечно, мы вправе не согласиться с Ю. Ролоффом в его датировке возникновения книг Нового Завета. Как-то неприятно думать, что это всё появилось не так, как в семинариях рассказывали.

Но так как ФАКТОВ у нас нет, то ЛЮБАЯ точка зрения будет произвольна и идеологична. Поэтому я выбираю правдоподобные, но без конфессиональной составляющей, т.е. факты и рассуждения. Вот, первое, что нашел на самом что ни на есть православном сайте:

Брюс Фредерик. Документы Нового Завета: достоверны ли они?

"Новый Завет был завершен, или по крайней мере завершен в существенных чертах, около 100 г., причем большинство его текстов существовало к тому времени от двадцати до сорока лет. В Англии большинство современных ученых определяет в настоящее время даты четырех Евангелий следующим образом: Матфей – около 85–90 гг., Марк – около 65 г., Лука – около 80–85 гг., Иоанн – около 90–100 гг. Я бы, пожалуй, отнес первые три Евангелия к более раннему времени: Марк – вскоре после 60 г., Лука – между 60 и 70 гг., и Матфей – вскоре после 70 г. Критерием, имеющим для меня особое значение, является относительная связь, которая, по-видимому существует между этими текстами и разрушением Иерусалима и Храма римлянами в 70 г. Согласно моей точке зрения, Марк и Лука писали прежде этого события, а Матфей вскоре после него.

Но, даже если принять более поздние датировки, ситуация остается обнадеживающей для историка, так как три Евангелия оказываются написаны в период, когда были живы многие, помнившие то, что говорил и делал Христос, и по меньшей мере некоторые из них все еще оставались в живых, когда писалось четвертое Евангелие. Если бы удалось установить, что авторы Евангелий использовали источники информации, восходившие к более ранней дате, ситуация была бы еще более обнадеживающей.

Дата написания Деяний определится датой третьего Евангелия, т.к. они являются частями одной исторической работы, и вторая часть по-видимому написана вскоре по завершению первой. Имеются весомые доводы в пользу датировки этой двойной работы окончанием двухлетнего заточения Павла в Риме (60–62 гг.). Некоторые ученые, однако, полагают, что «исходный текст», продолжением которого первоначально служили Деяния, был не нашим теперешним Евангелием от Луки, но более ранней его редакцией, иногда именуемой «Просто-Лукой»; это позволяет им датировать Деяния 60-ми годами, утверждая в то же время, что Евангелие от Луки в своей окончательной форме явилось существенно позже.

Время написания тринадцати Посланий Павла можно установить частью благодаря данным, содержащимся в самих этих текстах, и частью посредством сторонних свидетельств. Минули времена, когда аутентичность этих писем можно было отрицать целиком. Ныне имеются некоторые авторы, отвергающие подлинность Послания Ефесянам, меньшее число специалистов отрицают аутентичность 2 Послания Фессалоникийцам, большее число не согласны с тем, что Пастырские Послания (1 и 2 Тимофею и Титу) вышли в дошедшей до нас редакции из под пера Павла. Я принимаю их все как принадлежащие Павлу, но и остающихся восьми писем самих по себе достаточно для нашей цели, и именно из них подчерпываются главные доводы, приведенные в нашей будущей главе о «Значении свидетельства Павла».

Десять из писем, носящих имя Павла, относятся к периоду, предшествующему окончанию его заточения в Риме. Эти последние, располагаемые в порядке их написания, могут быть датированы следующим образом: Галатам – 48 г., 1 и 2 Фессалоникийцам – 50 г., Филиппийцам – 54 г., 1 и 2 Коринфянам – 54–56 гг., Римлянам 57 г., Колоссянам, Филимону и Ефесянам – около 60 г. Лексика и историческая атмосфера Пастырских Посланий обладают признаками позднейшего времени по сравнению с другими Посланиями Павла, но эта их особенность не составляет препятствия для тех, кто верит во второе заключение Павла в Риме, завершившееся его казнью, и имевшее место около 64 г. Пастырские послания можно таким образом, датировать около 63–64 гг., и перемену в состоянии дел в церковных общинах, возглавлявшихся Павлом, о которой они свидетельствуют, можно частично объяснить теми возможностями, которые предоставило его противникам предшествовавшее заключение Павла в Риме.

В любом случае, время, протекшее между евангельскими событиями и написанием большинства книг Нового Завета, оказывается с точки зрения исторического исследования удовлетворительно коротким. Ибо в оценке достоверности античных исторических документов одним из самых важных вопросов является: как скоро по завершению событий были они зарегистрированы?

https://azbyka.ru/otechnik/Biblia/dokumenty-novogo-zaveta-dostoverny-li-oni/#0_5

Сколько же замечательных людей почему-то убеждены, что мозги находятся в бороде…

О завтрашнем Евангелии на литургии:

Жители страны Гадаринской не пустили Иисуса к себе в город, переживая за своих погибших свиней - источник дохода и благополучия.

Но ведь и мы Христа не пускаем за ограду своей души, хотя и молимся, и причащаемся. Потому что свиньи наших личных пристрастий нам дороже.

Ведь что значит — впустить Христа? Это значит посмотреть Его глазами вокруг и, что страшнее, на себя. Что не сгорит под пламенем Его взора, то и настоящее, подлинное в нас. Но увы, мы обычно живём совсем не так.

Мы ждем, что Бог нас похвалит за то, что мы делаем, ведь мы уже оправдали себя и свои поступки. И "вдруг" прозреть - тяжело.

Мы можем сказать, что не делаем таких поступков, которые заслуживают беснования. Но разве никто из нас не испытывал внезапных, неконтролируемых вспышек злобы, гнева, негодования? Разве всё нам удается сделать так, чтобы после встречи с нами люди прославляли Отца Небесного? Увы, нет.

В нашем сознании беснование связано с чем-то поражающим воображение. Но ведь любое беснование - это забвение о Христе, возложение надежды на «богов» мира сего, а не на Него.

Всем нам есть в чем покаяться, все мы ещё можем исправить ту чудовищную ошибку жителей Гадарина, всем нам стоило бы смириться с гибелью своих обезумевших свиней и смиренно просить войти Христа в ограду нашего сердца.