Надеюсь вы уже спите.
Стоило написать сюда куда раньше, но собраться с мыслями никак не мог. В тюрьме очень тихо, словно все вымерли, а наедине с самим собой сложно не думать о тревожащих вещах. Ну, иногда такое полезно.

Все же пожелаю вам хороших снов.

В последнее время я стал писать сюда только ближе к ночи, да и в разы реже. Наверное это потому, что сейчас для того, чтобы вычленить что-то любопытное из наших дней, мне приходится глубоко задумываться. Конечно, события не стоят на месте, вы наверняка видите это по каналам других заключённых. Но всё будто проносится мимо меня. Даже не знаю, почему так происходит.

Если говорить про хорошие новости, то мой сон наладился сам собой, хотя с ним вернулись не самые лучшие сны. Ну, ничего не бывает идеально. Зато всё пришло в норму и для этого не пришлось тревожить Шидо-куна с такой глупой проблемой.
Из плохого: мы всё ещё питаемся, как козлики.

Я не боюсь просить о помощи, просто отвлекать тебя от дел не хотелось. Это ведь не критично и почти не мешало мне.

Доброй ночи. Надеюсь, вас не будут мучать кошмары. Для нас, к сожалению, это уже норма.

Что, если однажды мы придем на работу порознь?

В холодное утро он подъедет к дверям участка и дернет ручку. Дверь откроется. Помещение останется таким же, но в воображении оно будто мрачнее обычного. За окном будет моросить дождь.

— Доброе утро, — скажет ему кто-то из коллег и он ответит тем же, улыбаясь. Если с ним, конечно, вообще будут разговаривать после правды.

Она придет через десять минут после его прихода, потому что будет ходить пешком до работы или тратить деньги на метро. Слегка злая она влетит в участок, с испорченной укладкой (снова забыла зонт в сезон дождей). С ней также поздороваются и, выжимая хвост от воды, она пройдет к своему месту, где от разговоров с подругами развеселится. На время обеда она больше не подойдёт к его столу и не будет рассказывать последние сплетни, а он — делать вид, что внимательно слушает.

Прижиматься к нему, уходя с работы, с большой любовью,не станет. Но сейчас это возможно.

— До понедельника, — улыбается им коллега, когда они почти вышли из отделения. Хинако отвечает громко теми же словами, он же кивает с лёгкой улыбкой.

Прощаться с ними, как с счастливой парой, никто не будет.

Будет сложно привыкнуть к отсутствию коротких разговоров ни о чём в свободное время. Без них тоскливо и одиноко. Может тогда сохранять молчание?

Даже если такая мелочь может заставить колебаться, разве не нужно всё как следует обдумать? Он закрывает глаза, кивая ей.
До следующего появления этого странного чувства. А пока этот день не будет отличаться от остальных.

А, вот. Снова это чувство. Как вынырнуть из толщи воды и наконец вдохнуть воздуха, от которого становится только хуже.

Опять, как и в тот раз, на улице проливной дождь. Капли, разбиваясь о крышу, создают стену гула, через которую сложно услышать разговоры мимо проходящих. Из сумки достаётся зонт, но рука замирает на полпути к его раскрытию.

— Нужно заехать в магазин, — она аккуратно вытягивает из кармана короткий список, написанный на обратной стороне мятого чека синей ручкой. Она всегда чиркает списки на таком, словно другой бумаги не существует.

Казуи кивает и наконец зонт укрывает обоих полями. Пара шагов и теперь над ними капли мягко стукаются о нейлоновый купол. В душе сеется накопившееся раздражение и зуд в горле, но он подавляет оба чувства. Их можно выплеснуть потом, в других местах, а не сеять раздор.


Что, если все эти мелочи, которые он знает о ней, станут ненужным мусором в голове?

Выйдя из участка, он взглянет на свой собственный список, написанный на отрывке черновика офисной бумаги чёрной ручкой — мельком пронесутся воспоминания о чеке. Останется стоять под крышей, чиркнет спичкой и подпалит кончик сигареты — будет некому чуть морщиться от запаха. Пробежится до машины, ступив в лужу, немного промокнув — никто не скажет, что это было глупо.

В выборе: мест, куда пойти, как провести вечер, еды, графика уборки, домашних мелочей, выражений теперь учитывается только один. Но почему-то всё ещё где-то внутри сидит внутренний критик, беря во внимание ещё одного человека.

Какое-то время так оно и будет.

Может и не окажутся, если держать язык за зубами. Все приобретённые знания ещё не потеряли в цене.

В магазине недалеко от дома толпятся люди. Стойка хранения для зонтиков переполнена, корзины и тележки почти разобраны.
Гул всё время меняет свою форму: сначала дождь, потом работа двигателя, теперь отрывки разговоров. За его плотной стеной совсем ничего не слышно. Или Казуи слишком глубоко ушёл в свои мысли. Кажется, она это замечает, но ничего не говорит. Зато чуть напряженный и взволнованный взгляд говорит всё за неё.

Проходясь между рядами он смотрит не на товары, а в глаза людей неподалёку.
Полное безразличие. Другого ожидать и не стоило. Пока она выбирает угря, голова начинает тяжелеть.

Что, если все будут смотреть с осуждением?

Конечно, не эти люди, а близкие, знакомые. Их разрыв — пятно на репутации. И они в первую очередь посмотрят в его сторону с немым вопросом. А потом с негодованием. Всем станет понятно, что он не тот, за кого себя выдаёт. Маска треснет и столько лет потеряют свою значимость.

Куда он бы не пошел, везде наткнётся на осуждающий взгляд. Посиделки с родственниками снова превратятся в сущий кошмар (если он вообще будет приглашён), как и многие встречи с друзьями. Будет ли самый близкий осуждать?... Большая загадка.

Но многие не будут желать его видеть.

Может быть, они даже примут его. Или хотя бы стерпят.

— Всё в порядке? — она с лёгким волнением заглянула ему в глаза. Улыбка на лице появилась сама собой. Значит, замешательство видно... Нагружать её этими переживаниями нельзя.

— Конечно, — она прервала зрительный контакт, чтобы положить угря — последнюю позицию в списке — в корзину, но облегчение с её стороны чувствовалось. — Устал просто. Бывает.

Взгляд ухватился за бутылку шампанского и та тоже была отправлена в корзину. Что покрепче уже есть дома. Может сегодняшний вечер пройдёт немного легче, если выпить.

Что, если домой он будет возвращаться один?

Холодная и тёмная квартира неприветливо встретит его слегка промокшего. Он включит свет и снимет обувь, оставит пакеты на кухонном столе. Чужие руки не станут разбирать их. За окном не утихнет дождь, но в уши всё равно врежется тишина.
Расслабив галстук и расстегнув пару пуговиц на рубашке, уляжется на диван. Ни натянутых улыбок, ни обязательства вести диалог. В одно время исцеляющее, в другое — пожирающее одиночество.

Домашняя одежда защищает тело от холода в доме, виски в стакане — от тоски. Она, избегая всякую помощь, шумит на кухне под любимый сериал. Впрочем, всё равно вот-вот и попросит помочь нарезать мелочь, чтобы ускорить процесс.

Будет сложно привыкнуть к пустующей квартире и покрывшейся пылью второй половине кровати. Но и без неё всё не развалится.