Что из себя представляет русификация захваченных территорий: кейс Бессарабии
В 1812 году Российская империя, по условиям Бухарестского мирного договора, аннексировала восточную часть Молдавского княжества, впоследствии названную Бессарабией. На новой территории, преимущественно заселённой нерусским населением (в 1817 году 95% жителей региона составляли румыны), предстояло проделать значительную работу для установления полноценного контроля.
Царское правительство немедленно приступило к преобразованию захваченной территории, проводя политику русификации, денационализации и колонизации. В Бессарабии была введена русская губернская администрация, а румынский язык в учреждениях региона постепенно заменялся русским.
Чтобы уменьшить недовольство румынского населения, часть которого бежала через Прут в Молдову, российское правительство предоставило краю автономию. Так, 23 июля 1812 года был принят первый законодательный акт о создании временной администрации в Бессарабии. Согласно ему, в бессарабской административной системе документы должны были составляться на двух языках: русском и румынском.
Однако автономия Бессарабии оказалась недолговечной. Николай I в 1828 году отменил большинство привилегий региона. В частности, русский язык стал единственным официальным в административной системе.
Местное население также практически не допускалось к высоким управленческим постам. Из 26 гражданских и военных губернаторов, работавших в этот период в Бессарабии, лишь Скарлат Стурдза был молдаванином; остальные были русскими или русифицированными лицами. Они привозили в Бессарабию многочисленных чиновников, которые не знали ни румынского языка, ни местных законов, ни обычаев, но занимали наиболее выгодные административные должности.
К 1897 году доля русскоговорящих в администрации Бессарабии (как в городских, так и в сельских районах) составляла 58% (1 725 человек). На втором месте были говорящие на украинском языке (17,7% или 525 человек). Лишь 10,2% (304 человека) сотрудников администрации являлись местными жителями. Кроме того, в региональной администрации работало множество поляков (7,4% или 221 человек), болгар (2,1% или 62 человека) и евреев (2,1% или 61 человек).
Местная бессарабская знать и значительная часть населения, особенно в первые годы после аннексии, были недовольны происходящим. Местные бояре неоднократно обращались в Санкт-Петербург с просьбами разрешить использование родного языка большинства населения в администрации и других важных сферах, но неизменно получали отказ.
Поскольку после аннексии (1812 год) румынский язык был ограничен в использовании и в конечном итоге вытеснен русским, его состояние ухудшилось. Русские чиновники не владели румынским языком, а местные – русским. Это привело к трансформации местного румынского языка, в который стали активно проникать русские слова и выражения. В обиходе закрепились такие русизмы, как cniga вместо registru («реестр»), nacealnik вместо șef («начальник»), nadel («участок земли»), ostanofcă вместо întrerupere («остановка»), zasedatel вместо membru ales («выборное лицо»), prisustvie вместо instituție publică («государственное учреждение»), sovetnik вместо consilier («советник»), uprava вместо comitet executive («исполнительный комитет») и другие.
Братья Гракхи
Карта: территориальные изменения по Бухарестскому мирному договору 1812 года. Заштрихована восточная часть Молдавского княжества, территория между реками Прут и Днестр
В 1812 году Российская империя, по условиям Бухарестского мирного договора, аннексировала восточную часть Молдавского княжества, впоследствии названную Бессарабией. На новой территории, преимущественно заселённой нерусским населением (в 1817 году 95% жителей региона составляли румыны), предстояло проделать значительную работу для установления полноценного контроля.
Царское правительство немедленно приступило к преобразованию захваченной территории, проводя политику русификации, денационализации и колонизации. В Бессарабии была введена русская губернская администрация, а румынский язык в учреждениях региона постепенно заменялся русским.
Чтобы уменьшить недовольство румынского населения, часть которого бежала через Прут в Молдову, российское правительство предоставило краю автономию. Так, 23 июля 1812 года был принят первый законодательный акт о создании временной администрации в Бессарабии. Согласно ему, в бессарабской административной системе документы должны были составляться на двух языках: русском и румынском.
Однако автономия Бессарабии оказалась недолговечной. Николай I в 1828 году отменил большинство привилегий региона. В частности, русский язык стал единственным официальным в административной системе.
Местное население также практически не допускалось к высоким управленческим постам. Из 26 гражданских и военных губернаторов, работавших в этот период в Бессарабии, лишь Скарлат Стурдза был молдаванином; остальные были русскими или русифицированными лицами. Они привозили в Бессарабию многочисленных чиновников, которые не знали ни румынского языка, ни местных законов, ни обычаев, но занимали наиболее выгодные административные должности.
К 1897 году доля русскоговорящих в администрации Бессарабии (как в городских, так и в сельских районах) составляла 58% (1 725 человек). На втором месте были говорящие на украинском языке (17,7% или 525 человек). Лишь 10,2% (304 человека) сотрудников администрации являлись местными жителями. Кроме того, в региональной администрации работало множество поляков (7,4% или 221 человек), болгар (2,1% или 62 человека) и евреев (2,1% или 61 человек).
Местная бессарабская знать и значительная часть населения, особенно в первые годы после аннексии, были недовольны происходящим. Местные бояре неоднократно обращались в Санкт-Петербург с просьбами разрешить использование родного языка большинства населения в администрации и других важных сферах, но неизменно получали отказ.
Поскольку после аннексии (1812 год) румынский язык был ограничен в использовании и в конечном итоге вытеснен русским, его состояние ухудшилось. Русские чиновники не владели румынским языком, а местные – русским. Это привело к трансформации местного румынского языка, в который стали активно проникать русские слова и выражения. В обиходе закрепились такие русизмы, как cniga вместо registru («реестр»), nacealnik вместо șef («начальник»), nadel («участок земли»), ostanofcă вместо întrerupere («остановка»), zasedatel вместо membru ales («выборное лицо»), prisustvie вместо instituție publică («государственное учреждение»), sovetnik вместо consilier («советник»), uprava вместо comitet executive («исполнительный комитет») и другие.
Братья Гракхи
Карта: территориальные изменения по Бухарестскому мирному договору 1812 года. Заштрихована восточная часть Молдавского княжества, территория между реками Прут и Днестр
Взлёт и упадок средневековых парламентов
В 1188 году в королевстве Леон на северо-западе Испании произошло событие, считающееся началом европейского парламентаризма. Молодой король Альфонсо IX созвал необычное собрание: вместе с епископами и знатью участвовали избранные горожане — купцы и зажиточные жители. Так появились первые Кортесы Леона — прообраз будущих парламентов.
Парламенты – средневековое изобретение, возникшее как результат столкновения феодального порядка с возрождением городов. Власть короля часто была ограничена: земли и ресурсы контролировали вассалы, и для получения средств на войну или управление монархам приходилось договариваться.
Но настоящий прорыв наступил, когда совещания монарха стали регулярными, а к ним начали привлекать представителей городов. Первыми это сделали именно в Испании, чему способствовала Реконкиста. Отвоёвывая земли у мусульман, короли Леона и Кастилии стремились заселить их лояльным населением, обещая защиту собственности, прав и участие в управлении.
Со временем подобные институты распространились по всей Европе: Кортесы в Испании и Португалии, Парламент в Англии, Сейм в Польше, Риксдаг в Швеции, Генеральные штаты во Франции, Диеты в германских землях, Земские соборы в России. В центре их повестки стояли налоги: монархи просили деньги, а сословия выдвигали условия.
Уже в XII веке обсуждались темы, актуальные и сегодня. В Леоне в 1188 году горожане добились от короля обещания не портить монету – это был ранний аналог борьбы с инфляцией, особенно чувствительной для торговли.
Однако функции парламентов не ограничивались финансами. Они утверждали законы, влияли на решения о войне и мире, а порой и на судьбу монарха. Так, в 1598 году Земский собор избрал на российский престол Бориса Годунова.
К XV веку представительные собрания действовали равно активно почти во всей Европе. Но уже в XVI веке начался раскол: в одних регионах парламенты усиливались, в других – угасали.
На севере – в Англии, Нидерландах, Швеции – парламенты стали опорой политической системы. Английский парламент, пройдя через гражданскую войну 1640-х годов и Славную революцию 1688 года, добился контроля над монархией. В Нидерландах Генеральные штаты и вовсе стали центром власти: здесь возникла первая в Европе устойчивая республика.
А вот на юге всё сложилось иначе. Во Франции после 1439 года король получил право вводить налоги без одобрения Генеральных штатов, которые вскоре перестали созываться. В Испании приток серебра из Америки позволил короне править без Кортесов.
В некоторых странах парламенты и вовсе не возникли. В Византии и Османской империи не существовало сильной городской буржуазии – некому было требовать прав. В Северной Италии, напротив, города сами стали государствами и управлялись выборными органами – без нужды в общегосударственном парламенте.
Философ XVIII века Шарль Монтескьё писал: «Монархия пребывает в состоянии напряжения, которое всегда перерастает в деспотизм или республиканизм: власть никогда не может быть поровну разделена между народом и князем».
Действительно, смешанные системы редко были устойчивыми и часто приводили к гражданским конфликтам, где, как правило, побеждала централизованная власть – у неё были армия и репрессивный аппарат.
Но именно те страны, где парламенты выжили и окрепли, стали локомотивами экономического роста. Эмпирические исследования показывают устойчивую связь между развитием парламентаризма и экономическим подъёмом – особенно в Англии, Нидерландах и Швеции.
За счёт ограничения произвола власти, защиты собственности, справедливого налогообложения и постоянного совершенствования институтов такие системы стимулировали развитие.
Современные парламенты, выражающие всенародный суверенитет, сильно отличаются от средневековых собраний. Но их корни – в страхе монархов потерять власть и в столкновении интересов знати, духовенства и городов. Именно тогда зародилась политическая культура, без которой невозможно представить современную демократию.
Братья Гракхи
Картина: Фернандо II Арагонский председательствует на заседании Кортесов, 1495 г.
В 1188 году в королевстве Леон на северо-западе Испании произошло событие, считающееся началом европейского парламентаризма. Молодой король Альфонсо IX созвал необычное собрание: вместе с епископами и знатью участвовали избранные горожане — купцы и зажиточные жители. Так появились первые Кортесы Леона — прообраз будущих парламентов.
Парламенты – средневековое изобретение, возникшее как результат столкновения феодального порядка с возрождением городов. Власть короля часто была ограничена: земли и ресурсы контролировали вассалы, и для получения средств на войну или управление монархам приходилось договариваться.
Но настоящий прорыв наступил, когда совещания монарха стали регулярными, а к ним начали привлекать представителей городов. Первыми это сделали именно в Испании, чему способствовала Реконкиста. Отвоёвывая земли у мусульман, короли Леона и Кастилии стремились заселить их лояльным населением, обещая защиту собственности, прав и участие в управлении.
Со временем подобные институты распространились по всей Европе: Кортесы в Испании и Португалии, Парламент в Англии, Сейм в Польше, Риксдаг в Швеции, Генеральные штаты во Франции, Диеты в германских землях, Земские соборы в России. В центре их повестки стояли налоги: монархи просили деньги, а сословия выдвигали условия.
Уже в XII веке обсуждались темы, актуальные и сегодня. В Леоне в 1188 году горожане добились от короля обещания не портить монету – это был ранний аналог борьбы с инфляцией, особенно чувствительной для торговли.
Однако функции парламентов не ограничивались финансами. Они утверждали законы, влияли на решения о войне и мире, а порой и на судьбу монарха. Так, в 1598 году Земский собор избрал на российский престол Бориса Годунова.
К XV веку представительные собрания действовали равно активно почти во всей Европе. Но уже в XVI веке начался раскол: в одних регионах парламенты усиливались, в других – угасали.
На севере – в Англии, Нидерландах, Швеции – парламенты стали опорой политической системы. Английский парламент, пройдя через гражданскую войну 1640-х годов и Славную революцию 1688 года, добился контроля над монархией. В Нидерландах Генеральные штаты и вовсе стали центром власти: здесь возникла первая в Европе устойчивая республика.
А вот на юге всё сложилось иначе. Во Франции после 1439 года король получил право вводить налоги без одобрения Генеральных штатов, которые вскоре перестали созываться. В Испании приток серебра из Америки позволил короне править без Кортесов.
В некоторых странах парламенты и вовсе не возникли. В Византии и Османской империи не существовало сильной городской буржуазии – некому было требовать прав. В Северной Италии, напротив, города сами стали государствами и управлялись выборными органами – без нужды в общегосударственном парламенте.
Философ XVIII века Шарль Монтескьё писал: «Монархия пребывает в состоянии напряжения, которое всегда перерастает в деспотизм или республиканизм: власть никогда не может быть поровну разделена между народом и князем».
Действительно, смешанные системы редко были устойчивыми и часто приводили к гражданским конфликтам, где, как правило, побеждала централизованная власть – у неё были армия и репрессивный аппарат.
Но именно те страны, где парламенты выжили и окрепли, стали локомотивами экономического роста. Эмпирические исследования показывают устойчивую связь между развитием парламентаризма и экономическим подъёмом – особенно в Англии, Нидерландах и Швеции.
За счёт ограничения произвола власти, защиты собственности, справедливого налогообложения и постоянного совершенствования институтов такие системы стимулировали развитие.
Современные парламенты, выражающие всенародный суверенитет, сильно отличаются от средневековых собраний. Но их корни – в страхе монархов потерять власть и в столкновении интересов знати, духовенства и городов. Именно тогда зародилась политическая культура, без которой невозможно представить современную демократию.
Братья Гракхи
Картина: Фернандо II Арагонский председательствует на заседании Кортесов, 1495 г.
Истоки английского парламента
Английский историк XIX века лорд Актон писал, что Англию спасла не изоляция и не дух свободы, а «тупая верность» политической системе, сложившейся ещё в феодальную эпоху.
Как мы уже отмечали, оплот современных демократий зародился в условиях феодализма – и одним из наиболее успешных примеров его развития стала Англия. Уже в англосаксонское время королевская власть ограничивалась советом – witenagemot, собранием «мудрых людей». После нормандского завоевания эта традиция получила новое развитие: вассалы собирались на Великий совет, как того требовало феодальное право.
В XII веке при Генрихе II королевская власть усилилась, а управление стало более профессиональным: ключевые посты занимали не знать, а образованные люди. Появился постоянный королевский совет – прообраз будущего правительства. При этом трижды в год продолжали собираться Великие советы – на Рождество, Пасху и Пятидесятницу. Так в Англии сложилась двоичная модель власти: с одной стороны – общее собрание (парламент), с другой – постоянный исполнительный орган (правительство).
В XIII веке парламент приобрёл политическое значение. При Генрихе III недовольство злоупотреблениями фаворитов и финансовым произволом вызвало баронское движение за реформы. В 1258 году Оксфордские провизии обязали короля собирать парламент трижды в год и решать важные вопросы с согласия советников. В 1265 году лидер восстания баронов Симон де Монфор созвал парламент, куда впервые пригласили не только рыцарей, но и представителей городов. Хотя баронское движение вскоре было подавлено, этот созыв стал прецедентом.
Эдуард I (1272–1307), вернувшись из крестового похода, оценил важность регулярных собраний. В 1295 году он созвал «образцовый парламент», пригласив не только знать и духовенство, но и по два представителя от каждого города. Повестка включала формулу: «То, что касается всех, должно быть одобрено всеми». Это собрание заложило структуру будущего двухпалатного парламента – палаты лордов и палаты общин.
При неудачном правлении Эдуарда II (1307–1327) парламент стал ареной его борьбы с баронами. Ненависть к фавориту короля Пирсу Гэвестону привела к акту 1311 года, согласно которому главные министры назначались только с согласия парламента. Тогда же была закреплена обязанность собирать парламент не реже двух раз в год. В 1327 году Эдуард II был смещён, а его отречение оформлено решением парламента с участием палаты общин. Это был первый случай, когда парламент сверг монарха.
При Эдуарде III (1327–1377), на фоне Столетней войны, парламент стал ключевым источником финансов. За 50 лет было созвано 48 парламентов. С 1340 года палата общин начала прикладывать к документам о субсидиях списки жалоб и требований, а в 1348 году потребовала, чтобы их рассматривали до обсуждения налогов.
Тем не менее, короли всё ещё могли менять содержание петиций при превращении их в законы. В 1414 году палата общин заявила, что участвует не только в подаче жалоб, но и в законодательстве. Формально это не признали, но петиции начали составляться в виде законопроектов, что затрудняло их изменение. При Генрихе IV и Генрихе V парламент достиг расцвета: почти все важнейшие статуты основывались на предложениях палаты общин, а сам парламент стал ежегодным и активно участвовал в законотворчестве.
Однако 1415 году, после победы при Азенкуре, парламент допустил стратегическую ошибку – даровал королю право пожизненно собирать основные пошлины. Повторив эту практику в 1453 году при Генрихе VI, он утратил главный рычаг влияния – финансовый контроль.
С этого момента начинается упадок парламента. Генрих VII (1485–1509) за 24 года правления созвал лишь семь парламентов – и гордился этим. Законодательные инициативы исходили почти исключительно от короля и его совета. Палата общин теряла политическое влияние, а вся активность концентрировалась в рамках исполнительной власти. Преодолён этот кризис будет окончательно лишь после революции XVII века.
Братья Гракхи
Иллюстрация: Парламент Эдуарда I
Английский историк XIX века лорд Актон писал, что Англию спасла не изоляция и не дух свободы, а «тупая верность» политической системе, сложившейся ещё в феодальную эпоху.
Как мы уже отмечали, оплот современных демократий зародился в условиях феодализма – и одним из наиболее успешных примеров его развития стала Англия. Уже в англосаксонское время королевская власть ограничивалась советом – witenagemot, собранием «мудрых людей». После нормандского завоевания эта традиция получила новое развитие: вассалы собирались на Великий совет, как того требовало феодальное право.
В XII веке при Генрихе II королевская власть усилилась, а управление стало более профессиональным: ключевые посты занимали не знать, а образованные люди. Появился постоянный королевский совет – прообраз будущего правительства. При этом трижды в год продолжали собираться Великие советы – на Рождество, Пасху и Пятидесятницу. Так в Англии сложилась двоичная модель власти: с одной стороны – общее собрание (парламент), с другой – постоянный исполнительный орган (правительство).
В XIII веке парламент приобрёл политическое значение. При Генрихе III недовольство злоупотреблениями фаворитов и финансовым произволом вызвало баронское движение за реформы. В 1258 году Оксфордские провизии обязали короля собирать парламент трижды в год и решать важные вопросы с согласия советников. В 1265 году лидер восстания баронов Симон де Монфор созвал парламент, куда впервые пригласили не только рыцарей, но и представителей городов. Хотя баронское движение вскоре было подавлено, этот созыв стал прецедентом.
Эдуард I (1272–1307), вернувшись из крестового похода, оценил важность регулярных собраний. В 1295 году он созвал «образцовый парламент», пригласив не только знать и духовенство, но и по два представителя от каждого города. Повестка включала формулу: «То, что касается всех, должно быть одобрено всеми». Это собрание заложило структуру будущего двухпалатного парламента – палаты лордов и палаты общин.
При неудачном правлении Эдуарда II (1307–1327) парламент стал ареной его борьбы с баронами. Ненависть к фавориту короля Пирсу Гэвестону привела к акту 1311 года, согласно которому главные министры назначались только с согласия парламента. Тогда же была закреплена обязанность собирать парламент не реже двух раз в год. В 1327 году Эдуард II был смещён, а его отречение оформлено решением парламента с участием палаты общин. Это был первый случай, когда парламент сверг монарха.
При Эдуарде III (1327–1377), на фоне Столетней войны, парламент стал ключевым источником финансов. За 50 лет было созвано 48 парламентов. С 1340 года палата общин начала прикладывать к документам о субсидиях списки жалоб и требований, а в 1348 году потребовала, чтобы их рассматривали до обсуждения налогов.
Тем не менее, короли всё ещё могли менять содержание петиций при превращении их в законы. В 1414 году палата общин заявила, что участвует не только в подаче жалоб, но и в законодательстве. Формально это не признали, но петиции начали составляться в виде законопроектов, что затрудняло их изменение. При Генрихе IV и Генрихе V парламент достиг расцвета: почти все важнейшие статуты основывались на предложениях палаты общин, а сам парламент стал ежегодным и активно участвовал в законотворчестве.
Однако 1415 году, после победы при Азенкуре, парламент допустил стратегическую ошибку – даровал королю право пожизненно собирать основные пошлины. Повторив эту практику в 1453 году при Генрихе VI, он утратил главный рычаг влияния – финансовый контроль.
С этого момента начинается упадок парламента. Генрих VII (1485–1509) за 24 года правления созвал лишь семь парламентов – и гордился этим. Законодательные инициативы исходили почти исключительно от короля и его совета. Палата общин теряла политическое влияние, а вся активность концентрировалась в рамках исполнительной власти. Преодолён этот кризис будет окончательно лишь после революции XVII века.
Братья Гракхи
Иллюстрация: Парламент Эдуарда I
📚 Подборка каналов для развития и просвещения 📝
Ищете места, где можно узнать что-то новое и интересное? Вот подборка каналов, которые раскроют перед вами новые горизонты знаний:
🌃УРБАН ХИСТОРИ - канал про историю городов, горожан и их быта
🏴 "THE DILETTANTES’ SOCIETY" — ВАШ БИЛЕТ В АНГЛИЮ XV - XVII ВЕКОВ! Это не просто канал — это сообщество для тех, кто хочет открывать историю через людей, искусство и подлинные события прошлого. Подписывайтесь и путешествуйте во времени вместе с нами!
📚🔍БРАТЬЯ ГРАКХИ – Канал, где прошлое говорит о будущем. Мы раскрываем неизвестные стороны важнейших событий и процессов, рассказываем о личностях, олицетворивших эпоху, и фактах, определивших настоящее.
📊 🗳NONPARTISIAN – автор объясняет политику с опорой на историю и социальные науки. Вместо новостных заголовков – политические процессы и механизмы, что стоят за ними
🇷🇺 🇷🇺 ИГОРЬ ГОТИН — исторический канал, в котором я рассказываю о ключевых событиях прошлого и настоящего понятным языком🧐 Здесь мы говорим о великих людях, войнах, памятниках и городах. В канале регулярно размещаются ссылки на полезные книги и сервисы, а так же проходят викторины и розыгрыши
🗂А если вы хотите подписаться сразу на все каналы из подборки за один клик, то мы собрали для вас ПАПКУ! 🚀
Ищете места, где можно узнать что-то новое и интересное? Вот подборка каналов, которые раскроют перед вами новые горизонты знаний:
🌃УРБАН ХИСТОРИ - канал про историю городов, горожан и их быта
📚🔍БРАТЬЯ ГРАКХИ – Канал, где прошлое говорит о будущем. Мы раскрываем неизвестные стороны важнейших событий и процессов, рассказываем о личностях, олицетворивших эпоху, и фактах, определивших настоящее.
📊 🗳NONPARTISIAN – автор объясняет политику с опорой на историю и социальные науки. Вместо новостных заголовков – политические процессы и механизмы, что стоят за ними
🗂А если вы хотите подписаться сразу на все каналы из подборки за один клик, то мы собрали для вас ПАПКУ! 🚀
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
210 лет назад, 18 июня 1815 года, английские и прусские войска разгромили армию Наполеона Бонапарта в битве при Ватерлоо. Это сражение стало финалом знаменитых «ста дней» Наполеона и окончательным поражением его армии.
Неудивительно, что такое важное событие нашло отражение в произведениях многих художников. Предлагаем ознакомиться с, на наш субъективный взгляд, лучшими картинами, посвящёнными битве при Ватерлоо.
1. «Битва при Ватерлоо, 1815» Уильяма Сэдлера. Картина Сэдлера о британской пехоте на Ватерлоо передаёт хаос сражения и даёт представление о том, как могли выглядеть солдаты среди клубов дыма.
2. «Шотландия вперёд!» леди Элизабет Батлер. Работа леди Батлер, изображающая атаку шотландских серых драгун, великолепно передаёт ужас и движение лошадей. Однако в реальности шотландские драгуны не поднимались выше лёгкого галопа из-за размякшей земли на поле боя.
3. «Угумон» Роберта Гибба. Картина Гибба, изображающая закрытие ворот фермы Угумон, передаёт отчаяние защитников этого укрепления в поздний час сражения.
4. «Британские каре против атаки французских кирасир» Феликса Филиппото. Картина Филиппото показывает, как французская тяжёлая кавалерия обрушивается на британские каре подобно огромной человеческой волне. Эти плотные построения выдерживали множество атак в течение 18 июня 1815 года.
5. «Прусская атака на Плансенуа» Адольфа Нортерна. В этом редком изображении уличных боёв Нортерн передаёт отчаянные атаки пруссаков на Плансенуа. Успех пруссаков на фланге французской армии, несомненно, повлиял на судьбу Наполеона.
6. «Вечер после битвы при Ватерлоо» Эрнеста Крофтса. Крофтс создал несколько сцен на тему Ватерлоо. На этой картине изображены события, развернувшиеся сразу после сражения: адъютанты убеждают Наполеона покинуть поле боя на карете. Наполеон же решил остаться и сражаться вместе с оставшимися бойцами Старой гвардии.
Братья Гракхи
Неудивительно, что такое важное событие нашло отражение в произведениях многих художников. Предлагаем ознакомиться с, на наш субъективный взгляд, лучшими картинами, посвящёнными битве при Ватерлоо.
1. «Битва при Ватерлоо, 1815» Уильяма Сэдлера. Картина Сэдлера о британской пехоте на Ватерлоо передаёт хаос сражения и даёт представление о том, как могли выглядеть солдаты среди клубов дыма.
2. «Шотландия вперёд!» леди Элизабет Батлер. Работа леди Батлер, изображающая атаку шотландских серых драгун, великолепно передаёт ужас и движение лошадей. Однако в реальности шотландские драгуны не поднимались выше лёгкого галопа из-за размякшей земли на поле боя.
3. «Угумон» Роберта Гибба. Картина Гибба, изображающая закрытие ворот фермы Угумон, передаёт отчаяние защитников этого укрепления в поздний час сражения.
4. «Британские каре против атаки французских кирасир» Феликса Филиппото. Картина Филиппото показывает, как французская тяжёлая кавалерия обрушивается на британские каре подобно огромной человеческой волне. Эти плотные построения выдерживали множество атак в течение 18 июня 1815 года.
5. «Прусская атака на Плансенуа» Адольфа Нортерна. В этом редком изображении уличных боёв Нортерн передаёт отчаянные атаки пруссаков на Плансенуа. Успех пруссаков на фланге французской армии, несомненно, повлиял на судьбу Наполеона.
6. «Вечер после битвы при Ватерлоо» Эрнеста Крофтса. Крофтс создал несколько сцен на тему Ватерлоо. На этой картине изображены события, развернувшиеся сразу после сражения: адъютанты убеждают Наполеона покинуть поле боя на карете. Наполеон же решил остаться и сражаться вместе с оставшимися бойцами Старой гвардии.
Братья Гракхи
Налоги и власть: как Англия стала парламентской, а Франция — абсолютистской
Обсуждая связь между налогами и властью, кажется логичным, что чем сильнее сословие, тем меньше оно платит налогов. Но история Франции и Англии показывает, что именно богатые и влиятельные подданные чаще всего облагали налогами самих себя, освобождая от поборов самые бедные и политически бесправные слои.
Такой подход объясняется двумя юридическими максимами, доминировавшими в Средние века. Первая: «То, что касается всех, должно быть одобрено всеми». Правитель, желавший получить от подданных услугу или средства на конкретный проект (чаще всего — войну), должен был заручиться их согласием. Вторая: «Когда исчезает причина, исчезает и следствие» — напрямую связывала налоговые выплаты с их целью. Если война, ради которой собирался налог, не начиналась, ожидалось, что средства будут возвращены — и на практике это действительно часто происходило.
Вопрос о налогах стал ключевым для определения того, кто получит представительство и как будут развиваться парламентские институты. В раннефеодальных государствах основным источником дохода монарха были его личные владения.
Дополнительными источниками финансирования служили разнообразные традиционные налоги: толлаж (сбор с коронных городов и евреев), данегельд (английский поземельный налог, угасший после 1163 года) и скутаж (денежная замена военной службы вассалов).
Эти налоги не требовали согласия, но с течением времени приносили всё меньше дохода. Тогда короли начали обращаться за разовыми субсидиями к знати. Когда речь шла о свадьбе дочери, посвящении наследника в рыцари или защите династии — поддержка находилась. Но если требовалось финансировать новую войну, аристократия могла и отказать.
В итоге у монархов оставались два пути: произвольное и согласованное налогообложение. Хотя может показаться, что сильный правитель выберет первый подход, на деле произвольные налоги чаще применялись в условиях кризиса и лишь порождали смуту.
Согласованное налогообложение, напротив, открывало возможность для участия в контроле за расходами. Подданные, согласившиеся на налог, хотели знать, на что пойдут их деньги. Отсюда и рост сословного представительства: короли созывали советы знати, а позже — и горожан с рыцарями. Так возникли парламенты и Генеральные штаты. И Англия, и Франция шли к государству согласия прежде всего ради финансирования войн.
В Англии ключевым стал налог на движимое имущество. Впервые введённый в 1188 году как «Саладинова десятина» на крестовый поход, он быстро стал основным источником дохода. Его платили все — от знати до свободных крестьян, и сбор всегда требовал согласия. Так сформировалась прямая связь: кто платит, тот и голосует.
Во Франции согласованное налогообложение развивалось иначе. Страна была более фрагментированной, с мощным регионализмом. Налоги утверждались на местном уровне, через провинциальные штаты, а единого дворянского движения, как у английских баронов, не возникло.
Более того, причиной упадка парламентской традиции стала изначально слабая королевская власть. После поражений в Столетней войне, Жакерии и кризисов престолонаследия феодалы усилили своё влияние над королём. Тот, в обмен на поддержку, раздавал привилегии и освобождал их от налогов.
Так возник разрыв между налогообложением и представительством. Король больше не зависел от мнения знати и мог обходиться без Генеральных штатов. Преодолев сложные времена, в 1439-м году Карл VII, опираясь на постоянную армию и централизованную бюрократию, утвердил первый всеобщий налог (талью), не консультируясь с мнением генеральных штатов.
Формула «нет налогообложения без представительства» оказалась иронически верной: поскольку феодалы уже около полувека почти не платили налоги, король не нуждался в их мнении относительно судьбы страны. Франция окончательно встала на путь абсолютизма.
Братья Гракхи
Картина: Ложе справедливости Карла VII — торжественное заседание Парижского парламента, лишавшее участников права возражать на постановления короля.
Обсуждая связь между налогами и властью, кажется логичным, что чем сильнее сословие, тем меньше оно платит налогов. Но история Франции и Англии показывает, что именно богатые и влиятельные подданные чаще всего облагали налогами самих себя, освобождая от поборов самые бедные и политически бесправные слои.
Такой подход объясняется двумя юридическими максимами, доминировавшими в Средние века. Первая: «То, что касается всех, должно быть одобрено всеми». Правитель, желавший получить от подданных услугу или средства на конкретный проект (чаще всего — войну), должен был заручиться их согласием. Вторая: «Когда исчезает причина, исчезает и следствие» — напрямую связывала налоговые выплаты с их целью. Если война, ради которой собирался налог, не начиналась, ожидалось, что средства будут возвращены — и на практике это действительно часто происходило.
Вопрос о налогах стал ключевым для определения того, кто получит представительство и как будут развиваться парламентские институты. В раннефеодальных государствах основным источником дохода монарха были его личные владения.
Дополнительными источниками финансирования служили разнообразные традиционные налоги: толлаж (сбор с коронных городов и евреев), данегельд (английский поземельный налог, угасший после 1163 года) и скутаж (денежная замена военной службы вассалов).
Эти налоги не требовали согласия, но с течением времени приносили всё меньше дохода. Тогда короли начали обращаться за разовыми субсидиями к знати. Когда речь шла о свадьбе дочери, посвящении наследника в рыцари или защите династии — поддержка находилась. Но если требовалось финансировать новую войну, аристократия могла и отказать.
В итоге у монархов оставались два пути: произвольное и согласованное налогообложение. Хотя может показаться, что сильный правитель выберет первый подход, на деле произвольные налоги чаще применялись в условиях кризиса и лишь порождали смуту.
Согласованное налогообложение, напротив, открывало возможность для участия в контроле за расходами. Подданные, согласившиеся на налог, хотели знать, на что пойдут их деньги. Отсюда и рост сословного представительства: короли созывали советы знати, а позже — и горожан с рыцарями. Так возникли парламенты и Генеральные штаты. И Англия, и Франция шли к государству согласия прежде всего ради финансирования войн.
В Англии ключевым стал налог на движимое имущество. Впервые введённый в 1188 году как «Саладинова десятина» на крестовый поход, он быстро стал основным источником дохода. Его платили все — от знати до свободных крестьян, и сбор всегда требовал согласия. Так сформировалась прямая связь: кто платит, тот и голосует.
Во Франции согласованное налогообложение развивалось иначе. Страна была более фрагментированной, с мощным регионализмом. Налоги утверждались на местном уровне, через провинциальные штаты, а единого дворянского движения, как у английских баронов, не возникло.
Более того, причиной упадка парламентской традиции стала изначально слабая королевская власть. После поражений в Столетней войне, Жакерии и кризисов престолонаследия феодалы усилили своё влияние над королём. Тот, в обмен на поддержку, раздавал привилегии и освобождал их от налогов.
Так возник разрыв между налогообложением и представительством. Король больше не зависел от мнения знати и мог обходиться без Генеральных штатов. Преодолев сложные времена, в 1439-м году Карл VII, опираясь на постоянную армию и централизованную бюрократию, утвердил первый всеобщий налог (талью), не консультируясь с мнением генеральных штатов.
Формула «нет налогообложения без представительства» оказалась иронически верной: поскольку феодалы уже около полувека почти не платили налоги, король не нуждался в их мнении относительно судьбы страны. Франция окончательно встала на путь абсолютизма.
Братья Гракхи
Картина: Ложе справедливости Карла VII — торжественное заседание Парижского парламента, лишавшее участников права возражать на постановления короля.
Ипр: тактика на краю отчаяния
История, рассказанная Эдвином Воганом, типична для того, что происходило во время Третьей битвы при Ипре. Общие потери британцев и французов составили до 35 000 человек. Немцы потеряли немногим больше. Сражение становилось всё более гибельным. Укрыться от вражеского огня было практически невозможно, так как растительности и строений уже не осталось.
В этих условиях 4 сентября Хейг был вызван в Лондон для доклада о необходимости продолжать наступление. Отчитываясь перед Военным комитетом, Хейг доложил, что «результаты удовлетворительны, а потери невелики». Удивительно, но тем же словом – «удовлетворительно» – охарактеризовал результаты сражения кронпринц Рупрехт Баварский, командовавший группой армий своего имени, включавшей и 4-ю полевую. У него для этого было больше оснований: немцы не уступили ключевые высоты и сохранили боеспособность резервных дивизий, которые не понесли потерь и не вступали в бой.
Несмотря на потери и невозможность прорвать позиции немцев, Хейг настаивал на продолжении атаки. Отчасти он аргументировал это тем, что союзники британцев, прежде всего французы и русские, находились в кризисе. Поэтому, по его мнению, британцы должны были атаковать, чтобы не позволить немцам получить передышку. Премьер-министр Ллойд Джордж выступал против продолжения атак, но не смог или не захотел спорить с Хейгом, вероятно, полагая, что дальнейшие неудачи дадут ему шанс избавиться от генерала.
После короткой передышки, предложенной генералом Пламером, битва при Ипре возобновилась. Одной из её ключевых частей стала битва на Менинской дороге (20–25 сентября 1917 г.), где впервые была применена стратегия Пламерa «укусить и удержать». Этот подход заключался в том, чтобы атаковать небольшой участок фронта, подвергнув его предварительно интенсивному артиллерийскому обстрелу. Наступающие войска продвигались на глубину до 1370 метров, где окапывались и закреплялись. После этого следующая волна войск продолжала атаку, а первые оставались в резерве. Такой подход позволял избежать чрезмерного растягивания линий снабжения и минимизировать уязвимость для немецких контратак.
Эта тактика стала возможной благодаря улучшению погодных условий: высыхание почвы в конце августа – начале сентября позволило развернуть больше артиллерии. Кроме того, британцы активно использовали авиацию для артиллерийского наблюдения, штурмовых атак и подавления противовоздушной обороны. Всё это позволяло поддерживать организованную оборону и отражать немецкие контратаки.
В целом, тактика Пламера «откусывать по кусочку» оказалась успешной: британцам удалось, например, захватить плато Гелювельт.
Создавшаяся ситуация вынудила немцев модернизировать систему обороны. Изначально Людендорф, заместитель Гинденбурга (начальника Генерального штаба Германской империи с 1916 года), попытался расположить резервы вплотную к зоне боёв, чтобы встретить британскую пехоту сразу после того, как она выйдет из-под защиты своей артиллерии. Однако это решение оказалось ошибочным: дальнобойная артиллерия союзников наносила серьёзные потери немецким войскам. В ответ Людендорф изменил тактику, сократив численность войск на передовой до минимума и оставляя контратакующие дивизии в тылу. Эти действия тщательно планировались, а перед контрударами проводилась массированная артиллерийская подготовка.
Братья Гракхи
Фото: типичная часть поля битвы при Пашендале в 1917 году
История, рассказанная Эдвином Воганом, типична для того, что происходило во время Третьей битвы при Ипре. Общие потери британцев и французов составили до 35 000 человек. Немцы потеряли немногим больше. Сражение становилось всё более гибельным. Укрыться от вражеского огня было практически невозможно, так как растительности и строений уже не осталось.
В этих условиях 4 сентября Хейг был вызван в Лондон для доклада о необходимости продолжать наступление. Отчитываясь перед Военным комитетом, Хейг доложил, что «результаты удовлетворительны, а потери невелики». Удивительно, но тем же словом – «удовлетворительно» – охарактеризовал результаты сражения кронпринц Рупрехт Баварский, командовавший группой армий своего имени, включавшей и 4-ю полевую. У него для этого было больше оснований: немцы не уступили ключевые высоты и сохранили боеспособность резервных дивизий, которые не понесли потерь и не вступали в бой.
Несмотря на потери и невозможность прорвать позиции немцев, Хейг настаивал на продолжении атаки. Отчасти он аргументировал это тем, что союзники британцев, прежде всего французы и русские, находились в кризисе. Поэтому, по его мнению, британцы должны были атаковать, чтобы не позволить немцам получить передышку. Премьер-министр Ллойд Джордж выступал против продолжения атак, но не смог или не захотел спорить с Хейгом, вероятно, полагая, что дальнейшие неудачи дадут ему шанс избавиться от генерала.
После короткой передышки, предложенной генералом Пламером, битва при Ипре возобновилась. Одной из её ключевых частей стала битва на Менинской дороге (20–25 сентября 1917 г.), где впервые была применена стратегия Пламерa «укусить и удержать». Этот подход заключался в том, чтобы атаковать небольшой участок фронта, подвергнув его предварительно интенсивному артиллерийскому обстрелу. Наступающие войска продвигались на глубину до 1370 метров, где окапывались и закреплялись. После этого следующая волна войск продолжала атаку, а первые оставались в резерве. Такой подход позволял избежать чрезмерного растягивания линий снабжения и минимизировать уязвимость для немецких контратак.
Эта тактика стала возможной благодаря улучшению погодных условий: высыхание почвы в конце августа – начале сентября позволило развернуть больше артиллерии. Кроме того, британцы активно использовали авиацию для артиллерийского наблюдения, штурмовых атак и подавления противовоздушной обороны. Всё это позволяло поддерживать организованную оборону и отражать немецкие контратаки.
В целом, тактика Пламера «откусывать по кусочку» оказалась успешной: британцам удалось, например, захватить плато Гелювельт.
Создавшаяся ситуация вынудила немцев модернизировать систему обороны. Изначально Людендорф, заместитель Гинденбурга (начальника Генерального штаба Германской империи с 1916 года), попытался расположить резервы вплотную к зоне боёв, чтобы встретить британскую пехоту сразу после того, как она выйдет из-под защиты своей артиллерии. Однако это решение оказалось ошибочным: дальнобойная артиллерия союзников наносила серьёзные потери немецким войскам. В ответ Людендорф изменил тактику, сократив численность войск на передовой до минимума и оставляя контратакующие дивизии в тылу. Эти действия тщательно планировались, а перед контрударами проводилась массированная артиллерийская подготовка.
Братья Гракхи
Фото: типичная часть поля битвы при Пашендале в 1917 году
МАГАТЭ и Пакистан: когда мирный атом стал ступенью к ядерному оружию
В 1960–1980-х годах Пакистан стремился войти в клуб технологически развитых стран, и одним из символов прогресса стала ядерная энергетика. Несмотря на громкие декларации, правительство относилось к этому направлению небрежно: нехватка финансирования, слабое управление и отсутствие стратегии тормозили развитие. Тем не менее ядерная инфраструктура была создана. Ключевую же роль в этом сыграло Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ).
Созданное в 1957 году по инициативе США («Атомы для мира»), МАГАТЭ имело двойную задачу: содействовать развитию мирного атома и предотвращать его военное использование. Эта двойственность стала слабым местом, особенно для развивающихся стран, где помощь в освоении технологий не всегда сопровождалась строгим контролем.В 1960-х пакистанское правительство сделало ставку на ядерную энергетику. Студенты отправлялись на учёбу за рубеж, в Карачи строился исследовательский реактор при участии Канады, шли изыскания урана в районе Сивали.
В 1961 году Пакистан официально обратился за помощью к МАГАТЭ. Для Агентства это была возможность реализовать свою миссию: генеральный директор Сигвард Эклуэнд называл Пакистан "тестовым случаем" – страной, на примере которой можно было бы доказать, что атомная энергетика может успешно развиваться и в "третьем мире".
С 1961 по 1963 год Пакистан получил широкую поддержку от МАГАТЭ: консультации, обучение специалистов, помощь в планировании и инфраструктуре. Параллельно развивался проект Karachi Nuclear Power Plant (KANUPP) – первая в регионе АЭС.
Однако в реальности пакистанские власти не спешили использовать полученную помощь для устойчивого развития энергетики. Уже в начале 1970-х стало ясно, что приоритеты смещаются. После поражения в войне с Индией и потери Восточного Пакистана в 1971 году (где находилась половина квалифицированного ядерного персонала), пакистанская элита стала рассматривать атом не как источник энергии, а как фактор национальной безопасности.
В январе 1972 года премьер-министр Зульфикар Али Бхутто дал старт военной ядерной программе. Пакистанская комиссия по атомной энергии (PAEC) была реорганизована, руководство сменено, и параллельно с гражданскими проектами начались работы по созданию оружия. Программа разделилась на четыре направления: теоретические исследования, обогащение урана (центрифуги), реакторы и урановая разведка.
Именно в урановом проекте помощь МАГАТЭ оказалась особенно важной – и особенно противоречивой. Уже в 1969 году Пакистан запросил содействие в геологоразведке в районе Сивали. В 1970 году стартовал совместный проект МАГАТЭ и ПРООН (Программа развития ООН) по оценке урановых залежей.
Несмотря на догадки о развороте Пакистана в сторону оружейной программы, МАГАТЭ продолжило оказывать помощь. Однако реализация проекта шла с огромными трудностями:
• закупки оборудования занимали до 15 месяцев;
• техника часто повреждалась или разворовывалась при транспортировке;
• кадры разбегались из-за низких зарплат и тяжёлых условий труда (жара, песчаные бури, отсутствие дорог);
• отчёты МАГАТЭ подвергались давлению и цензуре со стороны пакистанских властей.
Агентство продолжало работу, рассчитывая хотя бы подготовить кадры и создать базу для будущего гражданского использования. Но уже в 1978 году признавалась, что эта цель провалилась из-за нежелания правительства финансировать проект.
Тем не менее, геологи при поддержке Агентства обнаружили перспективные месторождения, которые позже легли в основу не только топливной базы для АЭС, но и военной программы.
Агентство стремилось доказать, что мирный атом возможен в условиях глобального неравенства. Парадокс в том, что именно благодаря настойчивости МАГАТЭ Пакистан получил урановую базу, которая впоследствии стала критически важной для всей его ядерной программы – как мирной, так и военной.
Братья Гракхи
Фото: Др. Самар Мубаракманд (слева) и др. Ишфак Ахмед (справа) – ведущие учёные пакистанской ядерной программы – у холма в Чагай, где в мае 1998 года Пакистан провёл ядерные испытания
В 1960–1980-х годах Пакистан стремился войти в клуб технологически развитых стран, и одним из символов прогресса стала ядерная энергетика. Несмотря на громкие декларации, правительство относилось к этому направлению небрежно: нехватка финансирования, слабое управление и отсутствие стратегии тормозили развитие. Тем не менее ядерная инфраструктура была создана. Ключевую же роль в этом сыграло Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ).
Созданное в 1957 году по инициативе США («Атомы для мира»), МАГАТЭ имело двойную задачу: содействовать развитию мирного атома и предотвращать его военное использование. Эта двойственность стала слабым местом, особенно для развивающихся стран, где помощь в освоении технологий не всегда сопровождалась строгим контролем.В 1960-х пакистанское правительство сделало ставку на ядерную энергетику. Студенты отправлялись на учёбу за рубеж, в Карачи строился исследовательский реактор при участии Канады, шли изыскания урана в районе Сивали.
В 1961 году Пакистан официально обратился за помощью к МАГАТЭ. Для Агентства это была возможность реализовать свою миссию: генеральный директор Сигвард Эклуэнд называл Пакистан "тестовым случаем" – страной, на примере которой можно было бы доказать, что атомная энергетика может успешно развиваться и в "третьем мире".
С 1961 по 1963 год Пакистан получил широкую поддержку от МАГАТЭ: консультации, обучение специалистов, помощь в планировании и инфраструктуре. Параллельно развивался проект Karachi Nuclear Power Plant (KANUPP) – первая в регионе АЭС.
Однако в реальности пакистанские власти не спешили использовать полученную помощь для устойчивого развития энергетики. Уже в начале 1970-х стало ясно, что приоритеты смещаются. После поражения в войне с Индией и потери Восточного Пакистана в 1971 году (где находилась половина квалифицированного ядерного персонала), пакистанская элита стала рассматривать атом не как источник энергии, а как фактор национальной безопасности.
В январе 1972 года премьер-министр Зульфикар Али Бхутто дал старт военной ядерной программе. Пакистанская комиссия по атомной энергии (PAEC) была реорганизована, руководство сменено, и параллельно с гражданскими проектами начались работы по созданию оружия. Программа разделилась на четыре направления: теоретические исследования, обогащение урана (центрифуги), реакторы и урановая разведка.
Именно в урановом проекте помощь МАГАТЭ оказалась особенно важной – и особенно противоречивой. Уже в 1969 году Пакистан запросил содействие в геологоразведке в районе Сивали. В 1970 году стартовал совместный проект МАГАТЭ и ПРООН (Программа развития ООН) по оценке урановых залежей.
Несмотря на догадки о развороте Пакистана в сторону оружейной программы, МАГАТЭ продолжило оказывать помощь. Однако реализация проекта шла с огромными трудностями:
• закупки оборудования занимали до 15 месяцев;
• техника часто повреждалась или разворовывалась при транспортировке;
• кадры разбегались из-за низких зарплат и тяжёлых условий труда (жара, песчаные бури, отсутствие дорог);
• отчёты МАГАТЭ подвергались давлению и цензуре со стороны пакистанских властей.
Агентство продолжало работу, рассчитывая хотя бы подготовить кадры и создать базу для будущего гражданского использования. Но уже в 1978 году признавалась, что эта цель провалилась из-за нежелания правительства финансировать проект.
Тем не менее, геологи при поддержке Агентства обнаружили перспективные месторождения, которые позже легли в основу не только топливной базы для АЭС, но и военной программы.
Агентство стремилось доказать, что мирный атом возможен в условиях глобального неравенства. Парадокс в том, что именно благодаря настойчивости МАГАТЭ Пакистан получил урановую базу, которая впоследствии стала критически важной для всей его ядерной программы – как мирной, так и военной.
Братья Гракхи
Фото: Др. Самар Мубаракманд (слева) и др. Ишфак Ахмед (справа) – ведущие учёные пакистанской ядерной программы – у холма в Чагай, где в мае 1998 года Пакистан провёл ядерные испытания
«Восстание третьего мира»: Как Иран бросил вызов ядерной гегемонии США
В 1970-х годах, на фоне мирового энергетического кризиса, Иран при шахе Мохаммеде Резе Пехлеви запустил масштабную ядерную программу. Руководство считало, что нефть слишком ценна, чтобы просто сжигать её для энергии.
Президент Организации по атомной энергии Ирана (AEOI) Акбар Этемад предупреждал, что при текущем потреблении Иран к 1995 году может потерять возможность экспортировать нефть. Решением стала атомная энергетика – планировалось заменить нефть в энергетике АЭС, покрыв до трети внутренних потребностей, а освободившуюся нефть направить на экспорт и в промышленность.
Программа была нацелена на полную ядерную автономию – от добычи и обогащения урана до переработки отработанного топлива.
Шах и Этемад верили, что мир движется к "плутониевой экономике" и стремились сделать Иран не просто потребителем, а активным игроком и даже экспортёром технологий.
AEOI стремилась не просто купить реакторы, а получить вместе с ними всю инфраструктуру и компетенции. Для этого Иран наладил сотрудничество с 24–30 странами, включая США, СССР, ФРГ, Францию, Великобританию, Индию, Бразилию, Израиль и ЮАР, чтобы компенсировать нехватку собственной технологической базы.
Стремление Ирана освоить переработку отработанного топлива вызвало серьёзные опасения США. Для Тегерана это было вопросом экономической целесообразности и суверенитета: страна не имела больших запасов урана, а переработка позволяла получать плутоний для будущих реакторов. Иран ссылался на статью IV ДНЯО, гарантирующую право на развитие мирной ядерной энергетики, включая топливный цикл.
США же воспринимали переработку как угрозу. Индийский ядерный взрыв 1974 года с использованием плутония из «мирной» канадской программы показал, как легко гражданские технологии могут стать военными. Вашингтон опасался, что уступки Ирану подорвут режим нераспространения.
Хотя сотрудничество США и Ирана изначально было тесным – американцы помогли запустить иранскую программу – после 1974 года ситуация резко изменилась. Под давлением Конгресса, СМИ и Картера администрации Никсона и Форда начали блокировать передачу технологий, особенно переработки топлива. С приходом Картера давление усилилось, и США фактически отказали Ирану в доступе к полному топливному циклу, ссылаясь на борьбу с распространением ядерного оружия.
В ответ на растущее давление Иран провёл международную конференцию по передаче ядерных технологий в Персеполисе (10–14 апреля 1977 года), стремясь создать альтернативную сеть сотрудничества вне контроля США и крупнейших поставщиков.
На конференции Иран отстаивал право всех стран на полный ядерный цикл и критиковал Лондонский клуб – неформальную группу экспортёров, созданную в 1975 году по инициативе США для ограничения поставок чувствительных технологий, таких как обогащение урана и переработка топлива.
Пресса называла конференцию "восстанием Третьего мира" и началом альтернативы существующей монополии США. В ней приняли участие более 500 человек из 41 страны – представители развивающихся государств, учёные и промышленники.
С иранской стороны выступали шах, премьер-министр Ховейда и Этемад, подчёркивая мирный характер программы и соблюдение международных обязательств (Иран был одним из первых, кто предоставил МАГАТЭ полный доступ к своим объектам и ратифицировал ДНЯО).
Иран заявлял, что изоляция и давление лишь усиливают риск распространения, так как страны будут стремиться к независимым технологиям, избегая внешнего контроля. По мнению Этемада, политика США нарушала ДНЯО и подрывала доверие к международной системе в целом.
Персепольская конференция укрепила международный статус Ирана и заставила администрацию Картера пойти на уступки. Однако в 1979 году Иранская революция всё изменила: Этемад был отстранён, атомная программа разрушена, а соглашение с США сорвано. Попытка изменить мировой ядерный порядок и отстоять права развивающихся стран провалилась.
Братья Гракхи
Фото: Мохаммед Реза Пехлеви и Джимми Картер, ноябрь, 1977-й год
В 1970-х годах, на фоне мирового энергетического кризиса, Иран при шахе Мохаммеде Резе Пехлеви запустил масштабную ядерную программу. Руководство считало, что нефть слишком ценна, чтобы просто сжигать её для энергии.
Президент Организации по атомной энергии Ирана (AEOI) Акбар Этемад предупреждал, что при текущем потреблении Иран к 1995 году может потерять возможность экспортировать нефть. Решением стала атомная энергетика – планировалось заменить нефть в энергетике АЭС, покрыв до трети внутренних потребностей, а освободившуюся нефть направить на экспорт и в промышленность.
Программа была нацелена на полную ядерную автономию – от добычи и обогащения урана до переработки отработанного топлива.
Шах и Этемад верили, что мир движется к "плутониевой экономике" и стремились сделать Иран не просто потребителем, а активным игроком и даже экспортёром технологий.
AEOI стремилась не просто купить реакторы, а получить вместе с ними всю инфраструктуру и компетенции. Для этого Иран наладил сотрудничество с 24–30 странами, включая США, СССР, ФРГ, Францию, Великобританию, Индию, Бразилию, Израиль и ЮАР, чтобы компенсировать нехватку собственной технологической базы.
Стремление Ирана освоить переработку отработанного топлива вызвало серьёзные опасения США. Для Тегерана это было вопросом экономической целесообразности и суверенитета: страна не имела больших запасов урана, а переработка позволяла получать плутоний для будущих реакторов. Иран ссылался на статью IV ДНЯО, гарантирующую право на развитие мирной ядерной энергетики, включая топливный цикл.
США же воспринимали переработку как угрозу. Индийский ядерный взрыв 1974 года с использованием плутония из «мирной» канадской программы показал, как легко гражданские технологии могут стать военными. Вашингтон опасался, что уступки Ирану подорвут режим нераспространения.
Хотя сотрудничество США и Ирана изначально было тесным – американцы помогли запустить иранскую программу – после 1974 года ситуация резко изменилась. Под давлением Конгресса, СМИ и Картера администрации Никсона и Форда начали блокировать передачу технологий, особенно переработки топлива. С приходом Картера давление усилилось, и США фактически отказали Ирану в доступе к полному топливному циклу, ссылаясь на борьбу с распространением ядерного оружия.
В ответ на растущее давление Иран провёл международную конференцию по передаче ядерных технологий в Персеполисе (10–14 апреля 1977 года), стремясь создать альтернативную сеть сотрудничества вне контроля США и крупнейших поставщиков.
На конференции Иран отстаивал право всех стран на полный ядерный цикл и критиковал Лондонский клуб – неформальную группу экспортёров, созданную в 1975 году по инициативе США для ограничения поставок чувствительных технологий, таких как обогащение урана и переработка топлива.
Пресса называла конференцию "восстанием Третьего мира" и началом альтернативы существующей монополии США. В ней приняли участие более 500 человек из 41 страны – представители развивающихся государств, учёные и промышленники.
С иранской стороны выступали шах, премьер-министр Ховейда и Этемад, подчёркивая мирный характер программы и соблюдение международных обязательств (Иран был одним из первых, кто предоставил МАГАТЭ полный доступ к своим объектам и ратифицировал ДНЯО).
Иран заявлял, что изоляция и давление лишь усиливают риск распространения, так как страны будут стремиться к независимым технологиям, избегая внешнего контроля. По мнению Этемада, политика США нарушала ДНЯО и подрывала доверие к международной системе в целом.
Персепольская конференция укрепила международный статус Ирана и заставила администрацию Картера пойти на уступки. Однако в 1979 году Иранская революция всё изменила: Этемад был отстранён, атомная программа разрушена, а соглашение с США сорвано. Попытка изменить мировой ядерный порядок и отстоять права развивающихся стран провалилась.
Братья Гракхи
Фото: Мохаммед Реза Пехлеви и Джимми Картер, ноябрь, 1977-й год
Партия против штурмовиков: о конфликте Гитлера и Рёма
1 июля 1934 года в мюнхенской тюрьме Штадельхайм, отказавшись от самоубийства, был застрелен глава штурмовиков Эрнст Рём. Так завершилась "Ночь длинных ножей" – ключевой эпизод в борьбе за власть в нацистской Германии, положивший конец мечте Рёма о превосходстве армии над партией.
Разрыв между Гитлером и Рёмом начал назревать с первых дней нацистского движения, выросшего из двух корней: политической Немецкой рабочей партии и военизированных союзов фронтовиков. Рём, один из организаторов движения, верил в превосходство "героического солдата" над политиком. В 1919–1920 годах он содействовал слиянию военных групп с партией Гитлера, но их взгляды на роль армии расходились: Гитлер требовал подчинения политике, Рём – автономии армии.
Поворотным стал Пивной путч ноября 1923 года. Поддавшись давлению радикалов, Гитлер пошёл на вооружённое выступление, окончившееся провалом. Он и Рём оказались в тюрьме. Пока Гитлер использовал суд для саморекламы, Рём дождался досрочного освобождения и получил от фюрера полномочия военного лидера Kampfbund. Но сам Рём стремился к созданию Frontbann – централизованной, "неполитической" военизированной структуры под покровительством генерала Людендорфа.
Гитлер, опасаясь за своё освобождение и контроль над движением, резко отверг эту идею. Это привело к разрыву двух организаций: Рём бросил силы на развитие Frontbann, который к августу 1924 года насчитывал 30 000 бойцов. Но осенью полиция арестовала руководство Frontbann за хранение оружия. Рём, прикрытый депутатским иммунитетом, отбивался: "Если я создаю организацию, то она будет военной, а не хоровой!" Однако власти были непреклонны: частную армию терпеть не собирались. Чтобы спасти Гитлера от подозрений, Рём публично взял всю ответственность на себя. Его заявление и усилия адвокатов сработали: 20 декабря 1924 года Гитлер вышел на свободу.
После снятия запрета с НСДАП в феврале 1925 года Гитлер сразу взял курс на подчинение СА партии: штурмовики должны строго следовать партийной линии и не провоцировать власть. Это встревожило Рёма, чья организация Frontbann всё ещё существовала. Он предложил компромисс – сохранить Frontbann как автономную военную опору НСДАП. В ответ Гитлер предложил ему возглавить СА. Для Рёма, мечтавшего о надпартийной армии, это было унижением, и 1 мая он подал в отставку, заявив о вере в успех Гитлера, но отказавшись руководить подконтрольной партией структурой. Позже он уехал военным советником в Боливию.
Шесть лет СА оставалась покорным инструментом пропаганды. Однако в 1930 году, на фоне кризиса и роста влияния НСДАП, в рядах СА начался бунт. Берлинские штурмовики требовали большего влияния и действий. Гитлеру пришлось лично усмирять мятеж. Понимая, что для захвата власти нужна сильная, но подконтрольная сила, он вернул Рёма из Боливии. 5 января 1931 года тот стал начальником штаба СА и за два года создал 300-тысячную "армию", сыгравшую ключевую роль в приходе нацистов к власти в 1933 году.
Но Рём считал, что легальный путь к власти – предательство революции. "Мир делится на тех, кто делает революции, и тех, кто нет", – говорил он. Презирая политиков, он устраивал масштабные парады СА и призывал к "второй революции". Кульминацией стало его мартовское требование 1934 года: почти 4-миллионная СА должна поглотить 100-тысячный рейхсвер и стать "народной армией" Третьего Рейха. Для Гитлера это было смертельной угрозой: отдать армию Рёму значило лишиться власти.
Выбор Гитлера был очевиден. 30 июня 1934 года началась "Ночь длинных ножей": СС и гестапо по всей Германии арестовывали и расстреливали руководство СА. Рём, доставленный в тюрьму, отказался застрелиться и был казнён.
В речи 13 июля Гитлер объявил рейхсвер единственным "носителем оружия" и подтвердил его неполитический статус. Армия казалась победителем, но ненадолго: уже 2 августа, после смерти Гинденбурга, она присягнула лично Гитлеру.
Устранение Рёма стало не просто борьбой за власть, а актом жертвоприношения ради полной власти фюрера над государством и армией.
Братья Гракхи
Фото: Гитлер и Рём, 1933 год
1 июля 1934 года в мюнхенской тюрьме Штадельхайм, отказавшись от самоубийства, был застрелен глава штурмовиков Эрнст Рём. Так завершилась "Ночь длинных ножей" – ключевой эпизод в борьбе за власть в нацистской Германии, положивший конец мечте Рёма о превосходстве армии над партией.
Разрыв между Гитлером и Рёмом начал назревать с первых дней нацистского движения, выросшего из двух корней: политической Немецкой рабочей партии и военизированных союзов фронтовиков. Рём, один из организаторов движения, верил в превосходство "героического солдата" над политиком. В 1919–1920 годах он содействовал слиянию военных групп с партией Гитлера, но их взгляды на роль армии расходились: Гитлер требовал подчинения политике, Рём – автономии армии.
Поворотным стал Пивной путч ноября 1923 года. Поддавшись давлению радикалов, Гитлер пошёл на вооружённое выступление, окончившееся провалом. Он и Рём оказались в тюрьме. Пока Гитлер использовал суд для саморекламы, Рём дождался досрочного освобождения и получил от фюрера полномочия военного лидера Kampfbund. Но сам Рём стремился к созданию Frontbann – централизованной, "неполитической" военизированной структуры под покровительством генерала Людендорфа.
Гитлер, опасаясь за своё освобождение и контроль над движением, резко отверг эту идею. Это привело к разрыву двух организаций: Рём бросил силы на развитие Frontbann, который к августу 1924 года насчитывал 30 000 бойцов. Но осенью полиция арестовала руководство Frontbann за хранение оружия. Рём, прикрытый депутатским иммунитетом, отбивался: "Если я создаю организацию, то она будет военной, а не хоровой!" Однако власти были непреклонны: частную армию терпеть не собирались. Чтобы спасти Гитлера от подозрений, Рём публично взял всю ответственность на себя. Его заявление и усилия адвокатов сработали: 20 декабря 1924 года Гитлер вышел на свободу.
После снятия запрета с НСДАП в феврале 1925 года Гитлер сразу взял курс на подчинение СА партии: штурмовики должны строго следовать партийной линии и не провоцировать власть. Это встревожило Рёма, чья организация Frontbann всё ещё существовала. Он предложил компромисс – сохранить Frontbann как автономную военную опору НСДАП. В ответ Гитлер предложил ему возглавить СА. Для Рёма, мечтавшего о надпартийной армии, это было унижением, и 1 мая он подал в отставку, заявив о вере в успех Гитлера, но отказавшись руководить подконтрольной партией структурой. Позже он уехал военным советником в Боливию.
Шесть лет СА оставалась покорным инструментом пропаганды. Однако в 1930 году, на фоне кризиса и роста влияния НСДАП, в рядах СА начался бунт. Берлинские штурмовики требовали большего влияния и действий. Гитлеру пришлось лично усмирять мятеж. Понимая, что для захвата власти нужна сильная, но подконтрольная сила, он вернул Рёма из Боливии. 5 января 1931 года тот стал начальником штаба СА и за два года создал 300-тысячную "армию", сыгравшую ключевую роль в приходе нацистов к власти в 1933 году.
Но Рём считал, что легальный путь к власти – предательство революции. "Мир делится на тех, кто делает революции, и тех, кто нет", – говорил он. Презирая политиков, он устраивал масштабные парады СА и призывал к "второй революции". Кульминацией стало его мартовское требование 1934 года: почти 4-миллионная СА должна поглотить 100-тысячный рейхсвер и стать "народной армией" Третьего Рейха. Для Гитлера это было смертельной угрозой: отдать армию Рёму значило лишиться власти.
Выбор Гитлера был очевиден. 30 июня 1934 года началась "Ночь длинных ножей": СС и гестапо по всей Германии арестовывали и расстреливали руководство СА. Рём, доставленный в тюрьму, отказался застрелиться и был казнён.
В речи 13 июля Гитлер объявил рейхсвер единственным "носителем оружия" и подтвердил его неполитический статус. Армия казалась победителем, но ненадолго: уже 2 августа, после смерти Гинденбурга, она присягнула лично Гитлеру.
Устранение Рёма стало не просто борьбой за власть, а актом жертвоприношения ради полной власти фюрера над государством и армией.
Братья Гракхи
Фото: Гитлер и Рём, 1933 год
В январе 1881 года министр внутренних дел М. Т. Лорис-Меликов представил императору Александру II проект политических реформ, известный как «Конституция Лорис-Меликова».
Историк Л. Ляшенко отмечает, что одной из причин согласия Александра II на эти реформы было его стремление пересматривать устоявшиеся взгляды. За годы царствования император осознал, что даже личность выдающегося масштаба не может в одиночку служить центром общественной жизни.
Однако проект Лорис-Меликова остался нереализованным. После убийства Александра II новый император Александр III отказался от реформ, выбрав курс на усиление автократии.
Именно этому событию посвящена карикатура «A Russian Nocturne» Джозефа Кеплера, опубликованная в 1881 году в американском журнале Puck.
Центральный образ карикатуры – молния, уничтожающая слово «Constitution». Этот символ демонстрирует отказ Александра III от реформ, которые могли ограничить самодержавие и стать шагом к конституционному правлению. Уничтожение надежд на перемены подчёркнуто образом разрушенных домов, символизирующих насильственные обыски и конфискации имущества у подозреваемых в революционных настроениях.
В нижней части работы изображена закованная в цепи женщина, олицетворяющая свободу прессы. Её образ говорит об ужесточении цензуры, одной из первых мер нового правителя. Рядом видны сцены страданий: осуждённые отправляются в Сибирь, а ссыльные погибают на рудниках, что отражает суровость репрессивного аппарата.
Сцена с надписью «Plevna» отсылает к Русско-турецкой войне (1877–1878), успех в которой мог бы служить подтверждением необходимости дальнейших преобразований, но поскольку они были прекращены, жертвы оказались напрасными.
Главный посыл карикатуры – критика отказа Александра III от либерального курса его отца. Вместо модернизации страны новый император выбрал путь изоляции самодержавия от народа. Это вызвало разочарование и недоверие как внутри России, так и за её пределами.
Братья Гракхи
Историк Л. Ляшенко отмечает, что одной из причин согласия Александра II на эти реформы было его стремление пересматривать устоявшиеся взгляды. За годы царствования император осознал, что даже личность выдающегося масштаба не может в одиночку служить центром общественной жизни.
Однако проект Лорис-Меликова остался нереализованным. После убийства Александра II новый император Александр III отказался от реформ, выбрав курс на усиление автократии.
Именно этому событию посвящена карикатура «A Russian Nocturne» Джозефа Кеплера, опубликованная в 1881 году в американском журнале Puck.
Центральный образ карикатуры – молния, уничтожающая слово «Constitution». Этот символ демонстрирует отказ Александра III от реформ, которые могли ограничить самодержавие и стать шагом к конституционному правлению. Уничтожение надежд на перемены подчёркнуто образом разрушенных домов, символизирующих насильственные обыски и конфискации имущества у подозреваемых в революционных настроениях.
В нижней части работы изображена закованная в цепи женщина, олицетворяющая свободу прессы. Её образ говорит об ужесточении цензуры, одной из первых мер нового правителя. Рядом видны сцены страданий: осуждённые отправляются в Сибирь, а ссыльные погибают на рудниках, что отражает суровость репрессивного аппарата.
Сцена с надписью «Plevna» отсылает к Русско-турецкой войне (1877–1878), успех в которой мог бы служить подтверждением необходимости дальнейших преобразований, но поскольку они были прекращены, жертвы оказались напрасными.
Главный посыл карикатуры – критика отказа Александра III от либерального курса его отца. Вместо модернизации страны новый император выбрал путь изоляции самодержавия от народа. Это вызвало разочарование и недоверие как внутри России, так и за её пределами.
Братья Гракхи