В детстве Лили не была особо улыбчивым ребенком. Подростком — тоже. Но с возрастом она все больше понимала: улыбка — лучший способ скрыть свои самые тяжёлые переживания.

Она хорошо помнит тот день, когда Мама села на край ее кровати, взяла ее руку и спокойно, почти буднично, сообщила, что у нее нашли рак. Лили тогда не заплакала. Она широко улыбнулась, сжала мамины пальцы и сказала: «Все будет хорошо, мам». Она помнит нескончаемые курсы химиотерапии в унылом онкоцентре большого города, куда они переехали на время лечения. Помнит запах абсолютной чистоты, потерянные взгляды в коридорах, людей, которым оставалось не так много. Бледные, исхудавшие, с тонкими шапочками или платками на головах.

Она проводила там дни напролет, ухаживая за мамой, и единственное, что она могла — это улыбаться. И эта улыбка, натянутая, но упрямая, действительно всем помогала. Больным, их родственникам, медсестрам, врачам. Она стала для всех «солнышком», как ее всегда называла мама.

— Все тебя непременно ждут, дочка, — говорила она, и каждый раз Лили делала глубокий вдох, натягивала улыбку и несла ее с собой, стараясь дарить хотя бы немного легкости тем, кто был в этом кошмаре вместе с ней.

И чем хуже становилось маме, чем больше она слабела, тем шире становилась эта улыбка на лице Лили. Она помнит, как отец не мог заставить себя переступить порог больницы, как его убивала собственная беспомощность. И это бремя — быть сильной, быть светом — она взяла на себя.

Она помнит и слова врача, усталые, лишенные всякой надежды: «Мы думаем, вашей маме будет лучше в другом заведении». Он не назвал слово «хоспис». Но всем всё было предельно ясно. И когда обессиленную маму перевозили, Лили улыбалась. Потому что всем нужна была эта улыбка. До самого конца.