Так безжалостная имперская геополитика, больше не стеснённая негласными правилами Холодной войны, сопровождала XXI век с самого старта. Но её противоречия не образуют такой системной диалектики, где развитие укрепляет угнетённых. Кровопролитие на Ближнем Востоке стало побочным сюжетом на фоне океанских потоков неолиберальной глобализации. Динамику XXI века тащат цифровой и финансовый капитализм — через технологическую революцию, меняющую быт: от зависимости от интернета до беспилотных электромобилей. Темпы роста и масштабы мирового доминирования техногигантов беспрецедентны: Windows стоит на ~75% настольных компьютеров мира; Facebook с Instagram забирают ~82% мирового трафика соцсетей; Google держит ~92% рынка поисковиков, а Android — свыше 80% смартфонов планеты.

Параллельный процесс — в финансах: горстка компаний по управлению активами распоряжается колоссальными деньгами пенсионных фондов и богачей. ВВП лишь двух стран — США и Китая — больше, чем объём активов под управлением BlackRock (около $10 трлн на 2022 год). Десять крупнейших управляющих фирм вместе контролируют $44 трлн — это сумма годовых ВВП США, Китая, Японии и Германии. Из двадцати крупнейших пятнадцать — американские. Владельцы и топ-менеджеры этих цифровых и финансовых корпораций — при всей их «неформальности» и деловой хватке — одни из самых жадных и беспощадных представителей буржуазного класса со времён «баронов-разбойников» и рабовладельческих плантаций. Они почти единодушно подавляют профсоюзы, выстраивают сложные схемы ухода от налогов и выжимают госсубсидии, где только можно. В 2010-е валовая маржа iPhone и Samsung Galaxy (после комплектующих и сборки) превышала 60%. Это третье катастрофическое наследство XXI века: галопирующее неравенство. Жёсткий новый капитализм не принёс выгоды большинству населения даже в «ядре» мирового капитализма, да и национальные экономики росли слабо — в среднем на 1,8% в год в 2000–2019 гг.

И всё же в XXI веке возникло множество «новых левых» — изобретательных и радикальных по форме, рождающихся не из воспоминаний о поражениях, а из собственного возмущения. Эта статья пытается понять контекст такой левой и её ответы на три главных вызова момента: надвигающуюся климатическую катастрофу, новую имперскую геополитику и колоссальное экономическое неравенство во всё более связном мире. Каковы перспективы рабочего класса XXI века и левых идей? Почти четверть века назад Перри Андерсон писал: трезвый старт для реалистичной левой повестки — «четкое осознание исторического поражения». Он не считал её окончательной, но видел в неолиберализме «самую успешную идеологию в истории», сдвинуть которую «способен разве что спад масштаба межвоенных лет». Тогда это казалось эталоном честности и твёрдости. С позиций почти 25 лет я по-прежнему так думаю — но считаю, что наше наследство XX века стоит рисовать несколько иначе, чтобы лучше понять недавние перемены и представить, что ждёт нас дальше в самом жарком за 12 000 лет столетии.

Сейчас левое движение существует как множество разнородных течений — альтерглобалисты, климатические, феминистские, профсоюзы, низовые городские сети и др. Задача — превратить разбросанные формы в долговременную силу: соединить социальное и экологическое, локальное и глобальное.

Центры приложения усилий: труд (в новых секторах и форматах занятости), город и инфраструктура, публичные услуги, данные/цифровые платформы — там, где сосредоточена власть финансово-цифрового капитала (включая «управляющих активами»).

Геополитический контекст меняется (подъём Китая и не-Запада), поэтому стратегия должна быть глобальной, но учитывающей региональные различия — Африка, Азия, Латинская Америка и «Глобальный Север» требуют разных тактик при общей рамке.

Шанс левых — не в «автоматике истории», а в том, чтобы сшить разрозненные движения вокруг общей программы, нацеленной на триадный кризис (климат-геополитика-неравенство) и бить по ключевым узлам реальной власти современного капитализма.


🅰️ АНАЛИТИКА

🧭 МЕНЮ☭

🔥 Клёвый чат!