Действительно, Делёз считает, что Бергсон прокладывает в философии новый путь, независимо от Гуссерля и Хайдеггера и вне того мощного влияния, которое оказала феноменология на французскую мысль, в особенности на Мерло-Понти. Делёз будет непрестанно упрекать феноменологию в одном: помещая конституирование «мира» на стороне субъекта, она создает мир как его зеркальное подобие. Как бы тесно она ни старалась связать мир и субъекта, феноменология продолжает описывать мир человеческий, неспособный принять мир как таковой во всем его разнообразии. Бергсон делает возможным другое: он объясняет нам, что субъект есть следствие мира — мира бесконечно более разнообразного и обширного, чем он сам, поэтому мир не может быть конституирован субъектом. Человеческий субъект не является в природе чем-то исключительным, это не ее центр, не ее основание, не способ
ее организации, это лишь один из случаев природы.

Монтебелло Пьер. Бергсон и Делёз, контр-феноменология.

Lee Krasner. Blue Stone.

Очевидно, что это совершенно иная теоретическая основа для психотерапии, чем та, которую искали Фрейд или Райх. Гештальт-терапевты соглашались с Фрейдом, что целью является творческая адаптация — но к каким нормам? — и с Райхом в том, что важно освобождение живых инстинктов — но согласно чьему представлению о человеческой природе? Их ответ был одновременно радикальным и консервативным. Радикальным в том, что он отвергал теории общества и человеческой природы в пользу ситуационных оценок качества жизни пациента в его настоящем моменте (следуйте за своим глубочайшим импульсом). Консервативным же в том, что предполагалось, что задача терапевта (и пациента) — «постоять в стороне». Лучше всего было сделать самое консервативное — ничего, пусть организм сам регулирует себя. Насколько буквально эти идеи воспринимались, зависело от ситуации — Гудман, конечно, имел свои теории об обществе и человеческой природе, а также свои взгляды на то, как лучше всего лечить индивидуальные случаи — но важен общий уклон их мышления.

Это была как даосская, так и анархистская психотерапия, и теперь должно быть понятно, что терминология гештальт-терапии на самом деле не является ключевой для её главной идеи — акцента на контексте, «непреложном единстве социально-культурного, животного и физического поля в каждом конкретном опыте». Другие термины подошли бы так же хорошо, и труды Кропоткина и Лао-Цзы — а среди психоаналитиков особенно Ото Ранка — были так же важны для гештальт-терапии, как и работы Кёлера и его коллег.

Ещё труднее оценить вклад Перлза и Гудмана в этот синтез. Если их прежняя история даёт представление о том, как их пути пересеклись, то их последующие карьеры больше раскрывают, что они поставили на кон в своём сотрудничестве. Оба стали знаменитыми — Перлз как терапевт и гуру настоящего момента, Гудман как социальный критик и наставник для молодёжного движения. Любопытно, что из двоих Гудман остался более верен истинам, которые они выработали вместе, хотя он уже не практиковал терапию и мало писал на эту тему после 1960 года. Перлз переходил от института к институту, и, если он не совсем отказался от Гештальт-терапии, то точно оставил её позади, в своей неустанной адаптации новых техник и технологий — Т-групп, тренинга чувствительности, «горячего кресла», «пустого кресла», «Я становлюсь тем, кто я есть», «не говорите "должен"» и так далее. Гудман, с другой стороны, никогда не пересматривал основную позицию, которую он сформулировал в Гештальт-терапии, и на самом деле многое из его более поздней работы можно рассматривать как его попытку быть терапевтом в широком смысле, исследуя публичные способы интеграции социальных норм и животных инстинктов — иногда предлагая то, что он любил называть «практическими предложениями» для новых социальных устройств (так же как он любил устраивать своих пациентов на работу, организовывать свидания, находить квартиры), но чаще всего просто призывая людей «постоять в стороне» и позволить природе идти своим путём. Natura sanat non medicus.

Тейлор Штоер, литературный душеприказчик Гудмана