group-telegram.com/sociocrisis/963
Last Update:
Принцип зебры: когда конфискация становится нормой
Перед нами новая культурная реальность, в которой изменилось само отношение к собственности. Алексей Фирсов, социолог и генеральный директор ЦСП «Платформа», в колонке для Forbes.ru объясняет, что новая волна национализации в России не столько об институте, сколько о конвенции. И это знание меняет все. Для бизнеса больше не работает логика прав, работает логика роли. Система собственности стала «зеброй»: черные и белые полосы идут вперемешку, и никто не знает, где начинается угроза, а где конвенциональное соглашение.
Как это обычно бывает на крупных форумах, самые живые разговоры проходят не в залах пленарных сессий, а в кулуарах. На ПМЭФ-2025 о национализации никто громко не говорил, но говорили все. Особенный импульс этим разговорам дало решение суда об изъятии аэропорта Домодедово: еще пару лет назад это вызвало бы резонанс, а теперь бизнес просто пожал плечами, мол, стратегический актив должен быть под контролем.
Национализация перестала быть шоком. Это уже не эксцесс, а регулярная процедура. Разницу между терминами «национализация» и «конфискация» перестали различать даже участники рынка: первая предполагает выкуп, вторая — наказание. Но кто сейчас всерьез верит, что есть бизнес, который чист перед законом?
История Домодедово — лишь одна в длинной цепочке. Слишком много изъятий, чтобы каждое воспринимать как ЧП. Кофейные сервизы «Газпрома» в Австрии, ушедшие с молотка — символ нового времени, в котором не до церемоний.
В России преобладают два сценария национализации:
🔸 Национализация прибыли — возврат успешных компаний под госконтроль. Иногда формально, иногда через укрупнение вокруг «своих» структур, например, нефтегазовых активов и «Роснефти».
🔸 Национализация стратегических звеньев — там, где важна не экономика, а контроль.
Первый сценарий, спасение убыточных гигантов с последующей приватизацией, в России почти не встречается. Тут не спасают, тут забирают. Иногда формально, иногда по понятиям.
Но главный сдвиг даже не в практике, а в логике. В России собственность — не титул, а конвенция. Владеешь, пока соблюдаешь негласные правила. Срок годности таких правил может быть весьма коротким. До 2022 года — одни, после — совсем другие.
Домодедово. Сильный менеджер, но слабый социальный слух. Не улавливал, что изменилась музыка. А в России важно слышать не текст, а ритм. Нарушил негласный контракт — лишился собственности. Теперь его компания раздает футболки с цитатами Путина на ПМЭФ, чтобы продемонстрировать лояльность. Потому что правила игры поменялись.
Критиковать эту систему — все равно что пытаться отмыть зебру от черных полос. Это ее природа.
Парадокс: у конвенциональной модели тоже есть плюсы. Она может стимулировать бизнес к социальной отдаче. Используется как рычаг в мобилизационный момент. Но главное, она требует от бизнеса социальной интуиции, способности встраиваться в изменяющийся контекст. В этой логике эффективный собственник — это не тот, у кого бумага в порядке, а тот, кто на связи с ожиданиями.
На Западе все иначе. Там собственность — священная корова. Но даже в США временами бывали вспышки госвмешательства. Можно вспомнить кризис 2008 года и General Motors, которую стали называть Government Motors или массовую национализацию банков. Национализация — вообще регулярная вещь в мировой экономике, просто в разных культурах она выглядит по-разному.
Россия — культура конвенции. И вместо укрепления институтов мы, скорее всего, получим усиление этой модели. Государство все больше убеждается: важен не собственник, а менеджер. Если управление можно сохранить — право можно забрать. Именно это объясняет спокойствие деловой публики, когда актив переходит в другие руки.
Нам нужна рационализация конвенций. Нужно договориться, где белая полоса, а где черная. И, возможно, пришло время придумать русский аналог термина public affairs. У нас его нет, но смысл интуитивно понятен: в грубой форме это отражается в национальном императиве: «не жрать в одно рыло».
Полный текст — по ссылке.