Вышел из дома в полдень в поисках парикмахерской. Все варианты поблизости оказались закрыты. В итоге добрел аж до Чайна-тауна. В одном, все-таки работающем заведении, пожилой джентльмен, увидев меня, с радостью оторвался от просмотра ММА. Как только я показал ему свою фотографию со свадьбы, он сразу принялся за работу. Когда почти все было готово, он без предупреждения достал откуда-то мощнейший пылесос и стал чистить им мне нос, глаза, лоб, затем остальную голову и всю одежду. Потом на пальцах показал, сколько я ему должен. Справедливости ради, подстриг он меня хорошо! Жене понравилось!
Осенняя конференция о стратегическом планировании. Не обращайте внимания на казенное описание. В оргкомитете заседает замечательный коллега Фокин, а значит будет много максимально содержательных секций по политической истории СССР и политической социологии современной России.
Forwarded from USSResearch
Научно исследовательского центра прикладной истории Института общественных наук РАНХИГС
Международная научная конференция
“State Craft: история государственных стратегий”
конференция проводится в рамках государственного задания РАНХиГС "Влияние стратегических документов Советского Союза и Российской Федерации на общественно-политический строй"
Москва, 7-8 ноября 2025
Современный мир переживает эпоху ускоряющихся перемен, требующих от государств продуманных и гибких стратегических решений. Научное сообщество, отвечая на этот вызов, объединяет усилия для комплексного изучения исторического опыта формирования государственных стратегий и осмысления его ценности в условиях глобальной турбулентности. Конференция «State Craft: история государственных стратегий» призвана стать площадкой, где исследователи и практики различных направлений (историки, социологи, политологи, экономисты, антропологи и специалисты в области стратегического планирования) смогут обсудить различные аспекты создания, реализации и влияния стратегических документов на развитие государств в прошлом и настоящем.
Исторический опыт стратегического планирования чрезвычайно разнообразен и включает в себя широкий спектр документов, созданных в различные эпохи и в разных странах. В качестве примера можно назвать Третью Программу КПСС, Первую Комплексную программу научно-технического прогресса СССР, а также более современные «Стратегию-2010» и «Стратегию-2020» в постсоветской России. Однако, чтобы глубже понять логику и механизмы, лежащие в основе подобных программных текстов, важно выйти за пределы конкретного государства или периода и рассматривать их в более широком международном и междисциплинарном контексте. Такой подход даёт возможность выявить универсальные закономерности, сопоставить различные модели стратегического планирования и проанализировать их влияние на политические, экономические и социальные системы. В результате могут возникать новые методологические решения и управленческие концепции, способные повысить эффективность будущих государственных стратегий, ориентированных на долгосрочное устойчивое развитие.
Примерная тематика конференции:
- Исторические основы формирования стратегических документов.
- Роль различных акторов (государственных органов, экспертных сообществ, гражданского общества) в процессе планирования.
- Механизмы принятия решений и институциональное обеспечение государственных стратегий.
- Сравнительный анализ отечественного и зарубежного опыта стратегического планирования.
- Роль стратегических документов в формировании и трансформации общественно-политического строя
- Методологические подходы и инструментарий исследования программных текстов.
- Прогнозирование и перспективы развития стратегических концепций в условиях глобальных вызовов.
Вопросы для обсуждения
- Как соотносятся исторические предпосылки и современная повестка стратегического планирования?
- Какие методологические инструменты наиболее эффективны для анализа государственных документов и оценивания их влияния на развитие общества?
- Каковы преимущества и риски междисциплинарного подхода к изучению стратегических документов?
- Насколько стратегии, созданные в разные эпохи (от позднесоветского периода до настоящего времени), показали свою адаптивность к внутренним и внешним вызовам?
- Какой вклад вносят общественные группы, бизнес и экспертные сообщества в формирование «образа будущего» и реализацию государственных стратегических инициатив?
Для участия в конференции необходимо до 1 октября 2025 прислать заявку (300-500 слов) и CV (2-3 страницы, необходимо указать ФИО, электронный адрес, телефон, должность и место работы) на адрес [email protected], [email protected] с темой письма State Craft
Рабочие языки конференции: русский и английский.
Международная научная конференция
“State Craft: история государственных стратегий”
конференция проводится в рамках государственного задания РАНХиГС "Влияние стратегических документов Советского Союза и Российской Федерации на общественно-политический строй"
Москва, 7-8 ноября 2025
Современный мир переживает эпоху ускоряющихся перемен, требующих от государств продуманных и гибких стратегических решений. Научное сообщество, отвечая на этот вызов, объединяет усилия для комплексного изучения исторического опыта формирования государственных стратегий и осмысления его ценности в условиях глобальной турбулентности. Конференция «State Craft: история государственных стратегий» призвана стать площадкой, где исследователи и практики различных направлений (историки, социологи, политологи, экономисты, антропологи и специалисты в области стратегического планирования) смогут обсудить различные аспекты создания, реализации и влияния стратегических документов на развитие государств в прошлом и настоящем.
Исторический опыт стратегического планирования чрезвычайно разнообразен и включает в себя широкий спектр документов, созданных в различные эпохи и в разных странах. В качестве примера можно назвать Третью Программу КПСС, Первую Комплексную программу научно-технического прогресса СССР, а также более современные «Стратегию-2010» и «Стратегию-2020» в постсоветской России. Однако, чтобы глубже понять логику и механизмы, лежащие в основе подобных программных текстов, важно выйти за пределы конкретного государства или периода и рассматривать их в более широком международном и междисциплинарном контексте. Такой подход даёт возможность выявить универсальные закономерности, сопоставить различные модели стратегического планирования и проанализировать их влияние на политические, экономические и социальные системы. В результате могут возникать новые методологические решения и управленческие концепции, способные повысить эффективность будущих государственных стратегий, ориентированных на долгосрочное устойчивое развитие.
Примерная тематика конференции:
- Исторические основы формирования стратегических документов.
- Роль различных акторов (государственных органов, экспертных сообществ, гражданского общества) в процессе планирования.
- Механизмы принятия решений и институциональное обеспечение государственных стратегий.
- Сравнительный анализ отечественного и зарубежного опыта стратегического планирования.
- Роль стратегических документов в формировании и трансформации общественно-политического строя
- Методологические подходы и инструментарий исследования программных текстов.
- Прогнозирование и перспективы развития стратегических концепций в условиях глобальных вызовов.
Вопросы для обсуждения
- Как соотносятся исторические предпосылки и современная повестка стратегического планирования?
- Какие методологические инструменты наиболее эффективны для анализа государственных документов и оценивания их влияния на развитие общества?
- Каковы преимущества и риски междисциплинарного подхода к изучению стратегических документов?
- Насколько стратегии, созданные в разные эпохи (от позднесоветского периода до настоящего времени), показали свою адаптивность к внутренним и внешним вызовам?
- Какой вклад вносят общественные группы, бизнес и экспертные сообщества в формирование «образа будущего» и реализацию государственных стратегических инициатив?
Для участия в конференции необходимо до 1 октября 2025 прислать заявку (300-500 слов) и CV (2-3 страницы, необходимо указать ФИО, электронный адрес, телефон, должность и место работы) на адрес [email protected], [email protected] с темой письма State Craft
Рабочие языки конференции: русский и английский.
Мною обнаружен шикарный специальный выпуск Diplomatic History, где ведущие историки Холодной войны – Зубок, Уэстад, Сури и многие другие – пишут краткие характеристики отношений лидеров СССР и США, начиная с Ленина и Уилсона. Формат очень сжатый: короткие эссе на пару-тройку страниц. Помогает понять не только сами отношения глав государств, но и то, как их видят историки из разных стран и субдисциплин. Советую, если ищете, что бы почитать экспертного, но не очень напряжного про Холодную войну.
«Разногласия товарища Тольятти с нами»
Так назвала свое обращение к читателям редакция рупора Коммунистической партии Китая «Жэньминь жибао» в 1962 году. В этом тексте итальянские коммунисты критиковались за недостаточно воинственную позицию по отношению к капиталистической демократии. Отдельную существенную часть заметки составило обвинение в сотрудничестве итальянцев с югославами, которые, по мнению китайцев, вообще никакими левыми не являются.
Я, как увидел эту формулировку в воспоминаниях Карена Брутенца, сразу подумал, насколько это отличное название для музыкальной группы! Например, для постхардкорной! Оказалось, что меня отчасти опередили итальянские панки CCCP Fedeli alla linea («СССР верны линии»). В 1986 году они выпустили альбом «Согласия и разногласия между товарищем Тольятти и нами (как следствие разницы в возрасте)». С этим альбомом они даже приезжали на гастроли в СССР, в котором как раз тогда началась Перестройка. Ответили китайцам, получается!
Альбом я послушал, и он мне даже понравился! Почему-то сразу напомнили первопроходцев эмокора Rites of Spring своим смешением энергичных агрессивных куплетов и более лиричных частей. Правда, у итальянцев вместо живых ударных – драм-машина. Вот такое искажение панковских принципов наша партия теплых ламповых пуристов категорически не одобряет!
Так назвала свое обращение к читателям редакция рупора Коммунистической партии Китая «Жэньминь жибао» в 1962 году. В этом тексте итальянские коммунисты критиковались за недостаточно воинственную позицию по отношению к капиталистической демократии. Отдельную существенную часть заметки составило обвинение в сотрудничестве итальянцев с югославами, которые, по мнению китайцев, вообще никакими левыми не являются.
Я, как увидел эту формулировку в воспоминаниях Карена Брутенца, сразу подумал, насколько это отличное название для музыкальной группы! Например, для постхардкорной! Оказалось, что меня отчасти опередили итальянские панки CCCP Fedeli alla linea («СССР верны линии»). В 1986 году они выпустили альбом «Согласия и разногласия между товарищем Тольятти и нами (как следствие разницы в возрасте)». С этим альбомом они даже приезжали на гастроли в СССР, в котором как раз тогда началась Перестройка. Ответили китайцам, получается!
Альбом я послушал, и он мне даже понравился! Почему-то сразу напомнили первопроходцев эмокора Rites of Spring своим смешением энергичных агрессивных куплетов и более лиричных частей. Правда, у итальянцев вместо живых ударных – драм-машина. Вот такое искажение панковских принципов наша партия теплых ламповых пуристов категорически не одобряет!
Называйте это квантовой запутанностью или пратитьей-самутпадой, но мы с легендарным Сюткиным практически одновременно заболели. Как только поправимся, анонсируем новое время стрима, который наконец-то будет посвящен футболу! Следите за обновлениями! Однако ваши вопросы – будь-то о наших впечатлениях от уходящего сезона или что-то концептуальное о самой популярной командной игре в мир-системе – можно задавать уже сейчас в комментариях.
Рациональность солидарности
Если вы уже перешли в отпускной режим, но при этом не хотите летом расставаться с социологической теорией, я рекомендую одну из моих любимых книг, про которую пока не писал на канале: Principles of Group Solidarity Майкла Хектера. Она довольно коротка, написана в ясном аналитико-дедуктивном стиле и изобилует яркими примерами из истории современных политических машин, средневековых монашеских орденов, древних родоплеменных обществ и т.д.
Хектер начинает с общего места теории игр: ситуации, когда индивиды ведут себя вроде бы рационально, но все равно приходят к плачевным коллективным результатам. Рассуждая от противного, Хектер показывает, что для рационального поведения индивидам нужны различные институциональные механизмы, которые бы обеспечивали мониторинг действий индивидов друг другом и эффективное применение позитивных и негативных санкций.
Пафос книги Хектера (кстати, некогда студента Валлерстайна) – это перечитывание Дюркгейма через призму институциональной экономики. Хотя он критикует структуралистские теории, я бы сказал, что ход его размышлений напоминает «Как мыслят институты» Мэри Дуглас. Хектер, конечно, не настолько глубок, но зато более доступен.
Если вам нужно какое-то подготовительное чтение, чтобы потом нырнуть к глубинам структуралистского айсберга, – это самое то. Если вам хочется понять на пальцах, что вообще такое социологическая теория и как ей заниматься, – тоже отличный вариант. Если вы не интересуетесь теорией как таковой, но вам нужна какая-нибудь meat & potatoes концепция социального взаимодействия, чтобы при случае на нее сослаться, – снова бинго!
Если вы уже перешли в отпускной режим, но при этом не хотите летом расставаться с социологической теорией, я рекомендую одну из моих любимых книг, про которую пока не писал на канале: Principles of Group Solidarity Майкла Хектера. Она довольно коротка, написана в ясном аналитико-дедуктивном стиле и изобилует яркими примерами из истории современных политических машин, средневековых монашеских орденов, древних родоплеменных обществ и т.д.
Хектер начинает с общего места теории игр: ситуации, когда индивиды ведут себя вроде бы рационально, но все равно приходят к плачевным коллективным результатам. Рассуждая от противного, Хектер показывает, что для рационального поведения индивидам нужны различные институциональные механизмы, которые бы обеспечивали мониторинг действий индивидов друг другом и эффективное применение позитивных и негативных санкций.
Пафос книги Хектера (кстати, некогда студента Валлерстайна) – это перечитывание Дюркгейма через призму институциональной экономики. Хотя он критикует структуралистские теории, я бы сказал, что ход его размышлений напоминает «Как мыслят институты» Мэри Дуглас. Хектер, конечно, не настолько глубок, но зато более доступен.
Если вам нужно какое-то подготовительное чтение, чтобы потом нырнуть к глубинам структуралистского айсберга, – это самое то. Если вам хочется понять на пальцах, что вообще такое социологическая теория и как ей заниматься, – тоже отличный вариант. Если вы не интересуетесь теорией как таковой, но вам нужна какая-нибудь meat & potatoes концепция социального взаимодействия, чтобы при случае на нее сослаться, – снова бинго!
С удовлетворением обнаружил, что академические вселенные – та, к которой я давно испытываю любовь (историческая социология), и та, которую я только начинаю осваивать (глобальная история Холодной войны), – не существуют обособленно. Между ними есть вполне осмысленные кроссоверы. Например, Джованни Арриги написал целую главу о мировой экономике в «Кембриджской истории Холодной войны», а Одд Арне Уэстад – критический разбор применения IEMP-модели Майкла Манна к истории империализмов второй половины XX века. Одним словом, члены обеих дисциплин осведомлены о работах друг друга и проявляют взаимное уважение! Приятно!
Чего ждать от ИИ
Вот и меня наконец-то догнала мода на общение с чат-ботами. За последний семестр я очень плотно работал с тремя из них: ChatGPT, DeepSeek и моим фаворитом – Gemini. Тестировал их сам, беседовал с коллегами из Беркли и других университетов об их опыте, а также зависал на форумах. Теперь ИИ стал важной частью моей академической повседневности. Хочу поделиться тем, к чему пришел. Сразу оговорюсь, что мои выводы – это взгляд с точки зрения пользователя. Про этику использования ИИ в университете надо писать отдельно. Про мой взгляд на социальные последствия широкого вхождения в обиход я напишу в конце. Спойлер:не ждите ничего оригинального.
Итак, задачи базового уровня машина решает просто прекрасно. Я имею в виду нахождение фактических справок, исправление орфографических и пунктуационных ошибок, оформление библиографии. Очень многие элементы рутины можно делегировать генеративным моделям – и это здорово! Если вы еще не пользуетесь такого рода помощью, то всячески рекомендую попробовать. Также советую заняться с ИИ академическим фаном. Например, задавать вопросы вроде: в каком стиле работал бы Пьер Бурдье, если бы стал архитектором. Серьезно относиться к подобным диалогам не стоит, но иногда они наводили меня на идеи при подготовке лекций.
Теперь – задачи среднего уровня сложности: поиск и классификация литературы; пересказ и перевод; стилевое редактирование; расшифровка аудио, рисование таблиц и схем. Результаты меня тоже впечатляют, но с двумя важными оговорками. Во-первых, каждый промт должен быть написан очень подробно и ясно. Во-вторых, результат необходимо критически проверять на предмет глюков и байесов. И то, и другое невозможно сделать, если у вас нет достаточно продвинутой экспертизы в теме. Скажем, если вы слабо представляете себе формат заявки на грант или конференцию и просто просите машину написать за вас на основании вводной задумки – это прямо очень плохая идея.
Задачи еще более сложного уровня: критическое рецензирование текстов; обобщение и классификация аргументов в целом корпусе литературы (в моем случае – в интеллектуальной и политической историографии Холодной войны) и тому подобная, по сути, концептуальная и аналитическая работа. Результаты при хорошо продуманных промтах могут быть полезными, но гораздо чаще машина путается в именах и терминах, начинает пуляться общими местами или наивными американоцентричными байесами. В этих вопросах я был бы еще осторожнее и предостерег бы от чрезмерного доверия к генаративным моделям. Если только совсем аккуратно.
В сухом остатке я вижу ИИ как полезный инструмент для академической работы с текстами. Не меньше, но и не больше. Восторги техно-братанов по поводу наступления новой эры в истории человечества кажутся мне невероятно наивными и вредными. Может, я что-то упускаю, но пока не могу всерьез представить, как нейросети смогут заменить не только ученых, но писателей или журналистов. Предсказывать такое могут лишь люди, для которых верх культуры – это образовательный видос на YouTube. Впрочем, я предсказываю, что этот энтузиазм постепенно испарится, когда отрасль перестанет быть настолько перегретой инвестициями.
Луддистский катастрофизм мне тоже не близок, хотя в нем, на мой взгляд, чуть больше от истины. Негативные последствия ИИ – вроде технологического замещения некоторых рабочих мест или еще большей примитивизации массового образования – я, увы, считаю вполне реальными. Однако все это – очередное продолжение неолиберальных трендов последних десятилетий. Что здесь принципиально нового? Бороться нужно не с технологиями как таковыми, а с возрастающей властью корпораций. А технологии – осваивать.
Вот и меня наконец-то догнала мода на общение с чат-ботами. За последний семестр я очень плотно работал с тремя из них: ChatGPT, DeepSeek и моим фаворитом – Gemini. Тестировал их сам, беседовал с коллегами из Беркли и других университетов об их опыте, а также зависал на форумах. Теперь ИИ стал важной частью моей академической повседневности. Хочу поделиться тем, к чему пришел. Сразу оговорюсь, что мои выводы – это взгляд с точки зрения пользователя. Про этику использования ИИ в университете надо писать отдельно. Про мой взгляд на социальные последствия широкого вхождения в обиход я напишу в конце. Спойлер:
Итак, задачи базового уровня машина решает просто прекрасно. Я имею в виду нахождение фактических справок, исправление орфографических и пунктуационных ошибок, оформление библиографии. Очень многие элементы рутины можно делегировать генеративным моделям – и это здорово! Если вы еще не пользуетесь такого рода помощью, то всячески рекомендую попробовать. Также советую заняться с ИИ академическим фаном. Например, задавать вопросы вроде: в каком стиле работал бы Пьер Бурдье, если бы стал архитектором. Серьезно относиться к подобным диалогам не стоит, но иногда они наводили меня на идеи при подготовке лекций.
Теперь – задачи среднего уровня сложности: поиск и классификация литературы; пересказ и перевод; стилевое редактирование; расшифровка аудио, рисование таблиц и схем. Результаты меня тоже впечатляют, но с двумя важными оговорками. Во-первых, каждый промт должен быть написан очень подробно и ясно. Во-вторых, результат необходимо критически проверять на предмет глюков и байесов. И то, и другое невозможно сделать, если у вас нет достаточно продвинутой экспертизы в теме. Скажем, если вы слабо представляете себе формат заявки на грант или конференцию и просто просите машину написать за вас на основании вводной задумки – это прямо очень плохая идея.
Задачи еще более сложного уровня: критическое рецензирование текстов; обобщение и классификация аргументов в целом корпусе литературы (в моем случае – в интеллектуальной и политической историографии Холодной войны) и тому подобная, по сути, концептуальная и аналитическая работа. Результаты при хорошо продуманных промтах могут быть полезными, но гораздо чаще машина путается в именах и терминах, начинает пуляться общими местами или наивными американоцентричными байесами. В этих вопросах я был бы еще осторожнее и предостерег бы от чрезмерного доверия к генаративным моделям. Если только совсем аккуратно.
В сухом остатке я вижу ИИ как полезный инструмент для академической работы с текстами. Не меньше, но и не больше. Восторги техно-братанов по поводу наступления новой эры в истории человечества кажутся мне невероятно наивными и вредными. Может, я что-то упускаю, но пока не могу всерьез представить, как нейросети смогут заменить не только ученых, но писателей или журналистов. Предсказывать такое могут лишь люди, для которых верх культуры – это образовательный видос на YouTube. Впрочем, я предсказываю, что этот энтузиазм постепенно испарится, когда отрасль перестанет быть настолько перегретой инвестициями.
Луддистский катастрофизм мне тоже не близок, хотя в нем, на мой взгляд, чуть больше от истины. Негативные последствия ИИ – вроде технологического замещения некоторых рабочих мест или еще большей примитивизации массового образования – я, увы, считаю вполне реальными. Однако все это – очередное продолжение неолиберальных трендов последних десятилетий. Что здесь принципиально нового? Бороться нужно не с технологиями как таковыми, а с возрастающей властью корпораций. А технологии – осваивать.
Сижу на скамейке возле офисного небоскреба. Из него выходят два латиноамериканца в рабочей одежде. Один пожилой и потертый, в очках. Второй помоложе, пошустрее. Такой вайб, как будто уложили лаги и сейчас будут класть паркет. Уверенно направляются ко мне. Учтиво здороваются. Я уже готов к тому, что будут спрашивать сигаретку. А старший возьми да и скажи: «Приходите на мероприятие к нам в церковь!» Сует мне аккуратный католический буклет. Я сначала опешил, потом пытаюсь выкрутиться: «Я не отсюда. Я скоро уезжаю». А второй парирует: «У нас есть онлайн!» Убедились, что взял буклет. Улыбнулись. Попрощались. Пошли к следующей скамейке.
Моя гипотеза состоит в том, что способность распознавать ИИ будет зависеть не от ритма микроситуации, а от позиции агента в социальном пространстве. Наиболее развитыми навыками отличать сгенерированный текст будут обладать школьные учителя и репетиторы, поскольку они рутинно сталкиваются с наибольшим количеством самых сырых и примитивных, а значит – наиболее человечных текстов. Посоперничать с тружениками среднего образования могут, возможно, лишь редакторы газет и журналов.
Forwarded from Через полюс??
Хочется этнометодологически изучить вот это тонкий и ускользающий момент: как мы (пока еще) понимаем, что текст написан чатжопой.
Основные интуиции лежат в области синтаксиса и ритмики — слишком ровно, регулярно, слишком однородно, нет человеческих скачков и микроподрагиваний, укоренных в самой ритмике сердечных сокращений и дыхания, т.е. телесности.
Основные интуиции лежат в области синтаксиса и ритмики — слишком ровно, регулярно, слишком однородно, нет человеческих скачков и микроподрагиваний, укоренных в самой ритмике сердечных сокращений и дыхания, т.е. телесности.
Москвосочинск
Приехали мы с женой тусить в Лос-Анджелес, а там – облавы на латиноамериканцев и их ответная реакция против полицейских. Я бы не называл это беспорядками, потому что за редкими исключениями все акции протеста происходят абсолютно мирно. На мой взгляд, настоящий беспорядок – это запугивание протестующих национальной гвардией и десантниками, которых правительство Трампа продолжает направлять в город и грозит отправить еще. Вполне возможно, повторятся печально известные массовые депортации 1954 года, проведенные Эйзенхауэром в сговоре с мексиканским правительством.
Вместе с тем, чисто туристические впечатления от города у меня самые лучшие. Продолжу сравнивать с известными мне российскими городами, как делал в посте об Окленде, и скажу, что Лос-Анджелес – это смесь Москвы и Сочи. Огромные масштабы и множество людей, как в первой, и южная расслабленность второго. Вряд ли я буду мечтать когда-нибудь сюда переехать. Однако побыть здесь короткое время и посмотреть на места, где гуляли персонажи «Ла-Ла Ленда», очень захватывающе.
Мы остановились в одном из кварталов знаменитого Южного Централа, но там уже нет никаких черных банд. Теперь это зажиточный район тех же иммигрантов из Латинской Америки. Все не так роскошно, как в некоторых белых кварталах, но опрятно, чисто и уютно. Жене очень понравилось. Контраст с нашим слегка сумасшедшим центром Окленда был разительным.
Что еще приятно удивило – это общественный транспорт. Лос-Анджелес часто критикуют за то, что для такого мегаполиса транспортная система неадеватно слабо развита, но перед грядущей Олимпиадой мэрия наверстывает упущенное. Метро (которое, кстати, наконец довели до аэропорта), трамваи и автобусы объединили в одну сеть. Теперь пересадки между ними бесплатные. За фиксированную сумму можно доехать из любой точки в любую точку. Вот бы у нас в Заливе было так же удобно, а не приходилось разбираться в тарифах и пересадочных узлах тысячи разных транспортных компаний.
Приехали мы с женой тусить в Лос-Анджелес, а там – облавы на латиноамериканцев и их ответная реакция против полицейских. Я бы не называл это беспорядками, потому что за редкими исключениями все акции протеста происходят абсолютно мирно. На мой взгляд, настоящий беспорядок – это запугивание протестующих национальной гвардией и десантниками, которых правительство Трампа продолжает направлять в город и грозит отправить еще. Вполне возможно, повторятся печально известные массовые депортации 1954 года, проведенные Эйзенхауэром в сговоре с мексиканским правительством.
Вместе с тем, чисто туристические впечатления от города у меня самые лучшие. Продолжу сравнивать с известными мне российскими городами, как делал в посте об Окленде, и скажу, что Лос-Анджелес – это смесь Москвы и Сочи. Огромные масштабы и множество людей, как в первой, и южная расслабленность второго. Вряд ли я буду мечтать когда-нибудь сюда переехать. Однако побыть здесь короткое время и посмотреть на места, где гуляли персонажи «Ла-Ла Ленда», очень захватывающе.
Мы остановились в одном из кварталов знаменитого Южного Централа, но там уже нет никаких черных банд. Теперь это зажиточный район тех же иммигрантов из Латинской Америки. Все не так роскошно, как в некоторых белых кварталах, но опрятно, чисто и уютно. Жене очень понравилось. Контраст с нашим слегка сумасшедшим центром Окленда был разительным.
Что еще приятно удивило – это общественный транспорт. Лос-Анджелес часто критикуют за то, что для такого мегаполиса транспортная система неадеватно слабо развита, но перед грядущей Олимпиадой мэрия наверстывает упущенное. Метро (которое, кстати, наконец довели до аэропорта), трамваи и автобусы объединили в одну сеть. Теперь пересадки между ними бесплатные. За фиксированную сумму можно доехать из любой точки в любую точку. Вот бы у нас в Заливе было так же удобно, а не приходилось разбираться в тарифах и пересадочных узлах тысячи разных транспортных компаний.
Согласен, что либерализм – последний из больших идеологических проектов XX века – на наших глазах умирает. Вслед за своим главным соперником – социализмом, а также менее масштабными проектами вроде христианской демократии и неприсоединением. Не согласен только с тем, что мы живем в конце всех времен. Не в первый раз в истории трансцендентные коллективные идеологии выдыхаются из-за несбывшихся надежд и усталости от массового вовлечения. К примеру, я не раз уже писал про абсолютизмы эпохи Барокко. Сейчас наступает период «постмодернистских» абсолютизмов, а потом коллективные движения снова начнут раскачивать мир-систему. Нам остается лишь догадываться, на какой идейной и социальной основе они будут строиться. Я почему-то думаю, что зародятся они не на Западе.
Forwarded from Е-нутрия
https://www.group-telegram.com/verdachtig/3338
https://www.group-telegram.com/verdachtig/3339
К этим двум постам хочется добавить пару мыслей про мета-рамку легимности.
СССР находился в мета-рамке "лидера мирового коммунистического движения", которой само по себе было частью определенной версии модернистской философии истории - той самой, о смене формаций и неизбежности мировой революции. Философия не без проблем, да и расхождений с реальностью уже было много, но она худо-бедно работала. "Мы такие - потому что мир таков, и мы в нем - наиболее передовые".
Россия 90-х - 00-х находилась в мета-рамке "триумфального шествия демократии" и "конца истории" - уже не на лидерских позициях, а как сотрудник на испытательном сроке в команде "свободного мира". "Мы такие - потому что мир таков, и мы в нем - средие самых передовых хороших ребят".
Мне кажется, точка перелома, это не 2014, а 2011. Возможно, мы не знаем чего-то, хотя многое мы уже узнали просто по прошествии времени - на что, например, готовы пойти многие люди из 2011 года и под чем они готовы подписаться. Но, как мне кажется, в 2011 году были приняты какие-то решения, как любит говорить наш экстремист и террорист А. - стратегического характера.
Корабль медленно начал разворачиваться, и сейчас мы выплыли куда-то в воды, где внешней рамки легитимности вообще нет. В кои-то веки. Наша "суверенность" ни в один сюжет намертво не встроена. Предлагают разные - то мировая консервативная революция, то возврат к эпохе национальных государств (переслегинские панрегионы) - но такое чувство, что ни один до конца не нравится...
UPD. Конечно - не только у нас ее нет. Ее нигде теперь нет. Полный распад всех метанарративов, о необходимости которого так долго говорили постмодернисты - свершился!
https://www.group-telegram.com/verdachtig/3339
К этим двум постам хочется добавить пару мыслей про мета-рамку легимности.
СССР находился в мета-рамке "лидера мирового коммунистического движения", которой само по себе было частью определенной версии модернистской философии истории - той самой, о смене формаций и неизбежности мировой революции. Философия не без проблем, да и расхождений с реальностью уже было много, но она худо-бедно работала. "Мы такие - потому что мир таков, и мы в нем - наиболее передовые".
Россия 90-х - 00-х находилась в мета-рамке "триумфального шествия демократии" и "конца истории" - уже не на лидерских позициях, а как сотрудник на испытательном сроке в команде "свободного мира". "Мы такие - потому что мир таков, и мы в нем - средие самых передовых хороших ребят".
Мне кажется, точка перелома, это не 2014, а 2011. Возможно, мы не знаем чего-то, хотя многое мы уже узнали просто по прошествии времени - на что, например, готовы пойти многие люди из 2011 года и под чем они готовы подписаться. Но, как мне кажется, в 2011 году были приняты какие-то решения, как любит говорить наш экстремист и террорист А. - стратегического характера.
Корабль медленно начал разворачиваться, и сейчас мы выплыли куда-то в воды, где внешней рамки легитимности вообще нет. В кои-то веки. Наша "суверенность" ни в один сюжет намертво не встроена. Предлагают разные - то мировая консервативная революция, то возврат к эпохе национальных государств (переслегинские панрегионы) - но такое чувство, что ни один до конца не нравится...
UPD. Конечно - не только у нас ее нет. Ее нигде теперь нет. Полный распад всех метанарративов, о необходимости которого так долго говорили постмодернисты - свершился!
Telegram
Politisch verdächtig
🇷🇺🎉 По случаю Дня России — любопытное социологическое наблюдение.
Многие сегодня отмечают, что ныне (в последние несколько лет) этот праздник как будто стал наполняться смыслом — чего не было ещё лет десять назад, когда 12 июня воспринималось скорее как…
Многие сегодня отмечают, что ныне (в последние несколько лет) этот праздник как будто стал наполняться смыслом — чего не было ещё лет десять назад, когда 12 июня воспринималось скорее как…
Структура наносит ответный удар pinned «Мы возвращаемся в ближайший четверг в 21 по МСК! https://youtube.com/live/lHVCUquOdh0?feature=share»
Почему футбол?
Меня издавна расстраивал тот факт, что классики социологии писали об абсолютно любых социальных полях, исключая спорт. И вот легендарный Сюткин на нашем стриме попытался убедить меня в том, что спорт вполне можно считать искусством, а значит, к нему применим словарь социологии искусства. Действительно, многие практики совпадают: культ уникальных гениев, субкультуры страстных фанатов, даже необходимость зрителей постоянно прибегать к комментариям насмотренных экспертов…
Одна существенная разница между спортом и искусством – это принципиальная антагонистичность спорта. Любая спортивная игра – это игра буквально с нулевой суммой. Творец в искусстве тоже зависит от притока денег и признания аудитории. Стили в нeм часто строятся на противостоянии с предшественниками или современниками. Однако в целом поле искусства куда чаще ближе к сосуществованию тысячи цветов, нежели к господству одного ядовитого доминантного растения.
Чем, на мой взгляд, футбол (ну и другие командные виды спорта тоже) действительно уникален – так это тем, что он сочетает присущий спорту антагонизм с необходимостью построить сплоченный коллектив для победы. Отсюда, наблюдая за футболом – а ещe лучше, играя в него – можно лучше понять противоречивую сущность социальной реальности. Не только кооперативность конкуренции, но и правилосообразность импровизации, традиционность инновации. Сюткин называет это диалектикой, но мне ближе идея фракталов Эбботта.
Так что если кто-то скажет вам, что футбол – это просто 22 мужика пинают мяч, то, скорее всего, ваш собеседник и всю жизнь понимает как просто «родиться, жить и умереть». Без какой-либо социальной составляющей. Короче говоря, дисциплинарная граница между социологией и демографией проходит по способности постичь суть футбола!
Меня издавна расстраивал тот факт, что классики социологии писали об абсолютно любых социальных полях, исключая спорт. И вот легендарный Сюткин на нашем стриме попытался убедить меня в том, что спорт вполне можно считать искусством, а значит, к нему применим словарь социологии искусства. Действительно, многие практики совпадают: культ уникальных гениев, субкультуры страстных фанатов, даже необходимость зрителей постоянно прибегать к комментариям насмотренных экспертов…
Одна существенная разница между спортом и искусством – это принципиальная антагонистичность спорта. Любая спортивная игра – это игра буквально с нулевой суммой. Творец в искусстве тоже зависит от притока денег и признания аудитории. Стили в нeм часто строятся на противостоянии с предшественниками или современниками. Однако в целом поле искусства куда чаще ближе к сосуществованию тысячи цветов, нежели к господству одного ядовитого доминантного растения.
Чем, на мой взгляд, футбол (ну и другие командные виды спорта тоже) действительно уникален – так это тем, что он сочетает присущий спорту антагонизм с необходимостью построить сплоченный коллектив для победы. Отсюда, наблюдая за футболом – а ещe лучше, играя в него – можно лучше понять противоречивую сущность социальной реальности. Не только кооперативность конкуренции, но и правилосообразность импровизации, традиционность инновации. Сюткин называет это диалектикой, но мне ближе идея фракталов Эбботта.
Так что если кто-то скажет вам, что футбол – это просто 22 мужика пинают мяч, то, скорее всего, ваш собеседник и всю жизнь понимает как просто «родиться, жить и умереть». Без какой-либо социальной составляющей. Короче говоря, дисциплинарная граница между социологией и демографией проходит по способности постичь суть футбола!
Три времени социологов
Все дальше уходя в историю и оборачиваясь назад на социологию, я начинаю замечать некоторые концептуальные особенности нашей дисциплины, которые раньше были мне практически незаметны. Например, то, как социологические теоретики работают с временем большой длительности. На самом деле, вариантов его концептуализации не так уж и много.
В большинстве классических теорий Belle Époque время обычно понимается как линейно-стадиальное. Есть какая-то важная переменная, которая нарастает и порождает последовательность социальных типов. Может различаться финальная точка восхождения (как у Маркса, считавшего, что развитие производительных сил приведет к коммунизму). Может различаться знак оценки (как у Вебера, который не особенно радовался бюрократизации). Однако общая канва – этакое секуляризированное христианство – у всех одинаковая.
После войны, в противовес наивным теориям модернизации, социологи реабилитировали циклическое время, к которому раньше апеллировали в основном консервативные теоретики вроде Парето и Шумпетера. Согласно такому подходу, ключевые параметры общества сначала проходят фазу подъема, а затем спада, который, в свою очередь, становится началом нового подъема. Скорее, уже как в буддистской космологии. Например, в теориях Валлерстайна и Геллнера циклическое время выходит на первый план, хотя линейно-стадиальное продолжает играть роль исключения из правил. У первого – как возможность мирового коммунизма, у второго – как чудо модернизации в рамках национального государства.
Позже социологи, следуя общей постмодернистской моде 1980-х, стали вообще скептически относиться к идее master process. Стало принято говорить, что все контингентно. Идеи линейных и циклических паттернов не были полностью заброшены, но их универсальность стала предметом сомнения. Например, у Джона Паджетта появляется множество механизмов автокатализа, которые могут приводить к закреплению новых состояний социальных структур, но едва ли можно говорить об их универсальности. Каждый конкретный случай нужно изучать отдельно.
Короче говоря, социология – по крайней мере, историческая социология – оперирует этими тремя разными концепциями социального времени, иногда предпочитая одну из них, а иногда их сочетая. Четвертого не дано. Am I missing something?
Все дальше уходя в историю и оборачиваясь назад на социологию, я начинаю замечать некоторые концептуальные особенности нашей дисциплины, которые раньше были мне практически незаметны. Например, то, как социологические теоретики работают с временем большой длительности. На самом деле, вариантов его концептуализации не так уж и много.
В большинстве классических теорий Belle Époque время обычно понимается как линейно-стадиальное. Есть какая-то важная переменная, которая нарастает и порождает последовательность социальных типов. Может различаться финальная точка восхождения (как у Маркса, считавшего, что развитие производительных сил приведет к коммунизму). Может различаться знак оценки (как у Вебера, который не особенно радовался бюрократизации). Однако общая канва – этакое секуляризированное христианство – у всех одинаковая.
После войны, в противовес наивным теориям модернизации, социологи реабилитировали циклическое время, к которому раньше апеллировали в основном консервативные теоретики вроде Парето и Шумпетера. Согласно такому подходу, ключевые параметры общества сначала проходят фазу подъема, а затем спада, который, в свою очередь, становится началом нового подъема. Скорее, уже как в буддистской космологии. Например, в теориях Валлерстайна и Геллнера циклическое время выходит на первый план, хотя линейно-стадиальное продолжает играть роль исключения из правил. У первого – как возможность мирового коммунизма, у второго – как чудо модернизации в рамках национального государства.
Позже социологи, следуя общей постмодернистской моде 1980-х, стали вообще скептически относиться к идее master process. Стало принято говорить, что все контингентно. Идеи линейных и циклических паттернов не были полностью заброшены, но их универсальность стала предметом сомнения. Например, у Джона Паджетта появляется множество механизмов автокатализа, которые могут приводить к закреплению новых состояний социальных структур, но едва ли можно говорить об их универсальности. Каждый конкретный случай нужно изучать отдельно.
Короче говоря, социология – по крайней мере, историческая социология – оперирует этими тремя разными концепциями социального времени, иногда предпочитая одну из них, а иногда их сочетая. Четвертого не дано. Am I missing something?
Prix d'entrée
Во многом именно с американского литературоведения 1980-х гг. начались дебаты о деколонизации канонов, которые сегодня продолжаются в самых разных культурных полях, уже не связанных с литературой. Джо Клири в своей статье для Modern Language Quarterly делает интересное наблюдение: действительно, в силлабусах современных западных университетов стало куда больше писателей из бывших колоний. Однако большинство их объединяет то, что они развивали топосы и тропы западного модернизма: Вульф, Пруста, Кафки. Да, ваше рождение в Нигерии или в Карибском бассейне теперь не является препятствием для успеха у западных продвинутых критиков и профессоров. Но для этого вы должны работать со своим опытом так, чтобы это вписывалось в их представление о серьезном художественном языке.
Вместе с тем, продолжает Клири, очень многие другие авторы из Третьего мира, особенно из бывшего социалистического лагеря, в программах факультетов литературоведения так и не были представлены. Сыграла роль не только политическая идеология, но и стиль. Сложившийся там под влиянием СССР соцреализм однозначно маркируется как низколобая литература, даже если затрагивает темы империи или сопротивления. Добиться признания среди академиков, подражая, допустим, Горькому, сегодня практически невозможно.
Конечно, это отчасти напоминает постоянные призывы деколонизировать социологию или историю, с которыми я даже в чем-то согласен. Однако чтобы быть в мейнстриме сопротивления имперскому наследию, вам надо почему-то освоить передовой край постструктуралистской теории, которую придумали выпускники Сорбонны или Гарварда, вдохновляясь немецкими консерваторами типа Ницше или Хайдеггера. Без владения этим концептуальным языком стать по-настоящему критическим исследователем принципиально невозможно!
Во многом именно с американского литературоведения 1980-х гг. начались дебаты о деколонизации канонов, которые сегодня продолжаются в самых разных культурных полях, уже не связанных с литературой. Джо Клири в своей статье для Modern Language Quarterly делает интересное наблюдение: действительно, в силлабусах современных западных университетов стало куда больше писателей из бывших колоний. Однако большинство их объединяет то, что они развивали топосы и тропы западного модернизма: Вульф, Пруста, Кафки. Да, ваше рождение в Нигерии или в Карибском бассейне теперь не является препятствием для успеха у западных продвинутых критиков и профессоров. Но для этого вы должны работать со своим опытом так, чтобы это вписывалось в их представление о серьезном художественном языке.
Вместе с тем, продолжает Клири, очень многие другие авторы из Третьего мира, особенно из бывшего социалистического лагеря, в программах факультетов литературоведения так и не были представлены. Сыграла роль не только политическая идеология, но и стиль. Сложившийся там под влиянием СССР соцреализм однозначно маркируется как низколобая литература, даже если затрагивает темы империи или сопротивления. Добиться признания среди академиков, подражая, допустим, Горькому, сегодня практически невозможно.
Конечно, это отчасти напоминает постоянные призывы деколонизировать социологию или историю, с которыми я даже в чем-то согласен. Однако чтобы быть в мейнстриме сопротивления имперскому наследию, вам надо почему-то освоить передовой край постструктуралистской теории, которую придумали выпускники Сорбонны или Гарварда, вдохновляясь немецкими консерваторами типа Ницше или Хайдеггера. Без владения этим концептуальным языком стать по-настоящему критическим исследователем принципиально невозможно!