Строго говоря, это свидетельство большой и чистой любви. В ту пору у Ванессы был роман с Ленни Кравицем – пара дико красивая, только этого мало. Ленни захотел подарить любимой альбом. Написал все песни, спродюсировал, на гитаре сыграл и даже кое-где скромно подпел. (Моя жизнерадостная рубрика «музло с утра», как вы догадались.)
Ленни решил сделать все целиком на английском, рассчитывая прославить Ванессу за пределами Франции и еще не мучился с названием – просто Vanessa Paradis, хорошо же.
Вышло супер. Густые аранжировки Кравица, а поверх – этот нежный голосок с отчетливо французским прононсом. От песни Be my babe я неустанно балдею уже тридцать лет, даже больше, альбом вышел в 1992м.
Да, скажу завистливо, умеют некоторые парни делать красивые подарки.
Ленни решил сделать все целиком на английском, рассчитывая прославить Ванессу за пределами Франции и еще не мучился с названием – просто Vanessa Paradis, хорошо же.
Вышло супер. Густые аранжировки Кравица, а поверх – этот нежный голосок с отчетливо французским прононсом. От песни Be my babe я неустанно балдею уже тридцать лет, даже больше, альбом вышел в 1992м.
Да, скажу завистливо, умеют некоторые парни делать красивые подарки.
И сошел Моисей с горы к народу и сказал: «А еще Господь велел ждать помощи от Америки».
«Что еще за Америка», раздались голоса.
«Сам не понял, если честно».
«Что еще за Америка», раздались голоса.
«Сам не понял, если честно».
В этот период он вовсю изображает сытый покой и семейную благодать: томные женщины, ажурная мебель, прекрасные дети, цветы в пышных вазах…
Михай Мункачи стал тогда чуть ли не самым модным салонным художником Европы. Но поскольку художником он действительно был очень хорошим, то даже ироничное ныне «салонный» его точно не портит. Он как ноктюрны Шопена – их можно совершенно заездить, от чего они хуже не станут.
Эта работа 1882 года, называется «Грейхаунд». То есть художник сходу дает понять, что главные тут не милые дамы, не попугай и не ширма. (И еще что это рубрика «холсты и хвосты»). Мункачи создал псу изящный фон из голубого платья хозяйки и разрешил смять ковер. Может, тем самым выразил тайный протест. Он же был в Париже чужой: венгр, из простых, сирота, всего сам добился, а тут эти буржуи лезут со своими заказами, требуют, чтобы им покрасивей. Но это я, конечно, уже фантазирую.
Михай Мункачи стал тогда чуть ли не самым модным салонным художником Европы. Но поскольку художником он действительно был очень хорошим, то даже ироничное ныне «салонный» его точно не портит. Он как ноктюрны Шопена – их можно совершенно заездить, от чего они хуже не станут.
Эта работа 1882 года, называется «Грейхаунд». То есть художник сходу дает понять, что главные тут не милые дамы, не попугай и не ширма. (И еще что это рубрика «холсты и хвосты»). Мункачи создал псу изящный фон из голубого платья хозяйки и разрешил смять ковер. Может, тем самым выразил тайный протест. Он же был в Париже чужой: венгр, из простых, сирота, всего сам добился, а тут эти буржуи лезут со своими заказами, требуют, чтобы им покрасивей. Но это я, конечно, уже фантазирую.
#людиХ
Случилось это в древнем марокканском городе Фесе лет уж двадцать назад, внутри его старой медины, где пахнет зирой и корицей, где пирамиды тажинов с кускусом, где надо уворачиваться от бойких парней с тележками, где тебя зовут в каждую лавочку, и хозяин улыбается так, словно ты Гарун-аль-Рашид; где ты пропадаешь как в лабиринте.
Но я уже купил тажин и светильник, больше мне ничего там было не надо. Как вдруг подумал: а дочке? Надо же ей подарочек. И вижу: лавочка, а в ней торговец, у него в руках вроде бубна – очень маленького, расписного. Отличная вещь.
Почем, говорю.
«Твенти дирхам».
Да ты совсем, говорю, что так дорого.
«Так прекрасная вещь, хэнди мейд, она стоит того!»
Нет, говорю, это дорого.
«Ладно, тебе одному так и быть отдам за пятнадцать дирхам».
Нет, говорю, тогда я пошел.
Он мне вслед кричит: «Эй, брат, десять! Десять, уговорил!»
Нет, оборачиваюсь, дорого, брат.
И удаляюсь вглубь лабиринта. Торговец за мной: «Восемь! Восемь! Ладно, пять! Пять!»
Нет, качаю головой, извини.
«Ааааа, шайтан! За три отдаю! Сегодня день моего разорения!»
Хм, говорю, ну давай.
И мы разошлись, оба довольные.
Кажется, то была лучшая сделка в моей долгой жизни.
Случилось это в древнем марокканском городе Фесе лет уж двадцать назад, внутри его старой медины, где пахнет зирой и корицей, где пирамиды тажинов с кускусом, где надо уворачиваться от бойких парней с тележками, где тебя зовут в каждую лавочку, и хозяин улыбается так, словно ты Гарун-аль-Рашид; где ты пропадаешь как в лабиринте.
Но я уже купил тажин и светильник, больше мне ничего там было не надо. Как вдруг подумал: а дочке? Надо же ей подарочек. И вижу: лавочка, а в ней торговец, у него в руках вроде бубна – очень маленького, расписного. Отличная вещь.
Почем, говорю.
«Твенти дирхам».
Да ты совсем, говорю, что так дорого.
«Так прекрасная вещь, хэнди мейд, она стоит того!»
Нет, говорю, это дорого.
«Ладно, тебе одному так и быть отдам за пятнадцать дирхам».
Нет, говорю, тогда я пошел.
Он мне вслед кричит: «Эй, брат, десять! Десять, уговорил!»
Нет, оборачиваюсь, дорого, брат.
И удаляюсь вглубь лабиринта. Торговец за мной: «Восемь! Восемь! Ладно, пять! Пять!»
Нет, качаю головой, извини.
«Ааааа, шайтан! За три отдаю! Сегодня день моего разорения!»
Хм, говорю, ну давай.
И мы разошлись, оба довольные.
Кажется, то была лучшая сделка в моей долгой жизни.
«Кто тут физики, ребята?»
«Мы! – вскричала вся палата. –
Про уран и про Фордо
Мы читали у Барто!»
«Мы! – вскричала вся палата. –
Про уран и про Фордо
Мы читали у Барто!»
Reuters прям огорошил: китайский чат-бот DeepSeek, оказывается, передает данные китайским военным и спецслужбам.
Нет, а кому он должен передавать? ЦРУ и Моссаду?
Нет, а кому он должен передавать? ЦРУ и Моссаду?
Москва – город удивительный. Здесь больше всего в мире салонов красоты и аптек.
Здесь должны жить очень красивые люди, которые почему-то очень больны.
Здесь должны жить очень красивые люди, которые почему-то очень больны.
Упрямый, бескомпромиссный. Вот кто уж был истинный нонконформист.
Михаил Соколов – не то что бы художник совсем забытый, но так, отрада искусствоведов и знатоков.
Когда в стране дружно возводили социализм, Михаил Ксенофонтович делал иллюстрации к Гофману, Диккенсу, рисовал каких-то прекрасных дам и был совершенно уверен, что так и надо. Хотя в юности служил на флоте, приветствовал Февральскую революцию и даже недолго руководил матросами Балтики, но потом на все это плюнул и навсегда.
О его характере говорит такой случай. Соколов поссорился с близкой подругой-художницей лишь из-за того, что та хорошо высказалась о дурных на его взгляд иллюстрациях к Пушкину. Но после лагерей он ей написал, сильно раскаивался, и она простила его.
В лагеря совершенно аполитичный Соколов угодил по доносу: возможно, кому-то из милых коллег не понравилось, что тому дали свою мастерскую.
А дальше начинается уникальный и страшный период. Лагерной миниатюры. Соколову разрешали иметь при себе чуть карандашей. А бумага? Какая придется. И он рисует пейзажи иногда размером со спичечный коробок. Их отправлял в письмах на волю. Тут иллюстрация к Гамлету, ее размер довольно большой – примерно 9 на 5 сантиметров.
Художник говорил в письме, что весь его скарб «помещается в одном мешке, который и является подушкой». Писал он Надежде, она потом станет его последней женой, будет хлопотать, чтобы ему, умирающему от рака, разрешили лечиться в Москве, а еще она была младшей дочкой философа Василия Розанова. Встретились, как опавшие листья.
Сейчас в Литмузее Дом Остроухова в Трубниковском идет большая выставка Соколова: удивительно, но многое сохранилось. Музейщики просто герои, что собрали, нашли даже раннее, авангардное, потому что нонконформист Соколов почти все уничтожил, считая это чужим для себя.
Спешите, будет до 13 июля.
Михаил Соколов – не то что бы художник совсем забытый, но так, отрада искусствоведов и знатоков.
Когда в стране дружно возводили социализм, Михаил Ксенофонтович делал иллюстрации к Гофману, Диккенсу, рисовал каких-то прекрасных дам и был совершенно уверен, что так и надо. Хотя в юности служил на флоте, приветствовал Февральскую революцию и даже недолго руководил матросами Балтики, но потом на все это плюнул и навсегда.
О его характере говорит такой случай. Соколов поссорился с близкой подругой-художницей лишь из-за того, что та хорошо высказалась о дурных на его взгляд иллюстрациях к Пушкину. Но после лагерей он ей написал, сильно раскаивался, и она простила его.
В лагеря совершенно аполитичный Соколов угодил по доносу: возможно, кому-то из милых коллег не понравилось, что тому дали свою мастерскую.
А дальше начинается уникальный и страшный период. Лагерной миниатюры. Соколову разрешали иметь при себе чуть карандашей. А бумага? Какая придется. И он рисует пейзажи иногда размером со спичечный коробок. Их отправлял в письмах на волю. Тут иллюстрация к Гамлету, ее размер довольно большой – примерно 9 на 5 сантиметров.
Художник говорил в письме, что весь его скарб «помещается в одном мешке, который и является подушкой». Писал он Надежде, она потом станет его последней женой, будет хлопотать, чтобы ему, умирающему от рака, разрешили лечиться в Москве, а еще она была младшей дочкой философа Василия Розанова. Встретились, как опавшие листья.
Сейчас в Литмузее Дом Остроухова в Трубниковском идет большая выставка Соколова: удивительно, но многое сохранилось. Музейщики просто герои, что собрали, нашли даже раннее, авангардное, потому что нонконформист Соколов почти все уничтожил, считая это чужим для себя.
Спешите, будет до 13 июля.
#людиХ
Лет семь уж назад были мы в Риме, жили в Монтеверде, тихом районе, вполне респектабельном. В пентхаусе с видом на город, но я не про это.
Выходим как-то утром, собираемся осматривать музеи и болоньезе.
Из окна нашего дома, этажа с третьего, раздаются звуки фортепьяно. Кто-то будто подбирает мелодию.
Прислушиваюсь. Бог мой! Мелодия из того самого Мюнхгаузена. Вот та, когда он взбирается по лестнице в небо.
Это как вообще, говорю, откуда. Бросаюсь к списку жильцов у подъездной двери.
Так и есть: в одной из квартир некто Jeliseeva. Рядом – фамилия типа Пепперони, очевидно, итальянский муж.
Наверно, он с утра на работе, она с детьми, либо одна.
Села за пианино, руки сами начали вспоминать полузабытое.
Эту женщину я так и не увидел. А ведь мог бы крикнуть снизу: «Я иду к тебе, Марта!»
Лет семь уж назад были мы в Риме, жили в Монтеверде, тихом районе, вполне респектабельном. В пентхаусе с видом на город, но я не про это.
Выходим как-то утром, собираемся осматривать музеи и болоньезе.
Из окна нашего дома, этажа с третьего, раздаются звуки фортепьяно. Кто-то будто подбирает мелодию.
Прислушиваюсь. Бог мой! Мелодия из того самого Мюнхгаузена. Вот та, когда он взбирается по лестнице в небо.
Это как вообще, говорю, откуда. Бросаюсь к списку жильцов у подъездной двери.
Так и есть: в одной из квартир некто Jeliseeva. Рядом – фамилия типа Пепперони, очевидно, итальянский муж.
Наверно, он с утра на работе, она с детьми, либо одна.
Села за пианино, руки сами начали вспоминать полузабытое.
Эту женщину я так и не увидел. А ведь мог бы крикнуть снизу: «Я иду к тебе, Марта!»
Вообще Трампу нобелевскую премию точно надо. Но не мира, а по литературе. С формулировкой «за триумфальное внедрение капслока в мировые процессы».
Дополнение. Помимо капслока Трамп сегодня ввел слово fuck в политический лексикон. Так что можно ему две нобелевки, вторую по физике, ну а куда еще слово fuck
Она была еще студенткой Арт-школы Глазго, когда в 1992 году ее работы на выставке увидел сам галерист Чарльз Саатчи. Он сказал «вау» и сходу предложил хороший контракт.
А попасть в орбиту Саатчи – это сразу успех.
Так что Дженни Сэвилл быстро стала звездой, к тому же влившись в знаменитую волну Young British Artists. Она рисует «плоть», в первую очередь женскую. Вот не тело, не какое-то «ню», а именно плоть. И ее генезис восходит, конечно, к другому британцу, Люсьену Фрейду, а дальше к Рубенсу, куда без него.
В мае ей исполнилось уже 55, и Дженни – из самых модных и дорогих британских художников.
Только что в Лондонской национальной портретной галерее открылась выставка Сэвилл, очень большая. Будет до 7 сентября, билет – 21 фунт, ехать до станции Чаринг Кросс.
А попасть в орбиту Саатчи – это сразу успех.
Так что Дженни Сэвилл быстро стала звездой, к тому же влившись в знаменитую волну Young British Artists. Она рисует «плоть», в первую очередь женскую. Вот не тело, не какое-то «ню», а именно плоть. И ее генезис восходит, конечно, к другому британцу, Люсьену Фрейду, а дальше к Рубенсу, куда без него.
В мае ей исполнилось уже 55, и Дженни – из самых модных и дорогих британских художников.
Только что в Лондонской национальной портретной галерее открылась выставка Сэвилл, очень большая. Будет до 7 сентября, билет – 21 фунт, ехать до станции Чаринг Кросс.
#людиХ
Да, конечно, разговоры с таксистами – жанр примитивный. Но увлекательный. Никогда не знаешь, к чему приведут.
Итак, по вечерней Москве тогда вез меня Эдуард, молодой армянин, очень интеллигентный. Болтали о ценах, о пробках, о трудностях. Нет, он не жаловался. Только усмехнулся: «Я же с высшим образованием. А зарабатываю вот этим».
Что за образование, спрашиваю. Оказывается, актер, даже недолго работал в театре Маяковского. Но не задалось. Бывает, снимается в эпизодах, если по сценарию требуется армянин или просто кавказец.
Но однажды его вдруг позвали на РЕН-ТВ, сказали, что нужен именно он, точно подходит для роли. Приезжает. Выяснилось: им нужен «молодой Сталин» для какого-то документального проекта. И тут же ведут гримировать. Гримерша увидела его, ахнула: «Да что тут гримировать, это же прямо он и есть!».
Тут я в сумраке присмотрелся. Слушайте, говорю, действительно похожи.
Короче, Эдик изображал, как юный Коба с подельниками грабит банки. Роль не то чтобы грандиозная, но убедительная.
Знаете, говорю, буду всем рассказывать, как меня на такси Сталин вез.
Да, конечно, разговоры с таксистами – жанр примитивный. Но увлекательный. Никогда не знаешь, к чему приведут.
Итак, по вечерней Москве тогда вез меня Эдуард, молодой армянин, очень интеллигентный. Болтали о ценах, о пробках, о трудностях. Нет, он не жаловался. Только усмехнулся: «Я же с высшим образованием. А зарабатываю вот этим».
Что за образование, спрашиваю. Оказывается, актер, даже недолго работал в театре Маяковского. Но не задалось. Бывает, снимается в эпизодах, если по сценарию требуется армянин или просто кавказец.
Но однажды его вдруг позвали на РЕН-ТВ, сказали, что нужен именно он, точно подходит для роли. Приезжает. Выяснилось: им нужен «молодой Сталин» для какого-то документального проекта. И тут же ведут гримировать. Гримерша увидела его, ахнула: «Да что тут гримировать, это же прямо он и есть!».
Тут я в сумраке присмотрелся. Слушайте, говорю, действительно похожи.
Короче, Эдик изображал, как юный Коба с подельниками грабит банки. Роль не то чтобы грандиозная, но убедительная.
Знаете, говорю, буду всем рассказывать, как меня на такси Сталин вез.
Почитал свежий закон о национальном мессенджере. С интересом обнаружил, что интернет там обозначается как сеть «Интернет» – да, с большой и в кавычках, будто это роман Достоевского.
Но это ладно. Обнаружил выражение «электронные вычислительные машины». Офигеть, мне казалось, оно исчезло еще в прошлом веке. Но нет, ЭВМ так и гудят, и мигают красными лампочками.
Но это ладно. Обнаружил выражение «электронные вычислительные машины». Офигеть, мне казалось, оно исчезло еще в прошлом веке. Но нет, ЭВМ так и гудят, и мигают красными лампочками.
Самое унылое время, когда в Америке ночь. Спит Дональд Трамп, ничего не говорит и не пишет.
Fuck the night
Fuck the night
От предков, запорожских казаков, ему достались размах и упрямство. С первым он долго метался по жизни, не зная толком чем заняться, даже учился на агронома, но бросил.
Его и по странам мотало – от родной Херсонской губернии, через Одессу, дальше Париж, Неаполь, снова Россия, эмиграция в Бельгию. Где-то по пути заезжал к Толстому в Поляну.
А вот со вторым он и стал виртуозным художником. И теперь, когда звучит фамилия Похитонов, обязательно воскликнут: «Ну как же! Миниатюры!»
В общем, да. Не он придумал жанр миниатюрного пейзажа, но Иван Павлович довел его тончайшими кисточками до умиротворяющего совершенства: заглянешь в малюсенькую эту картинку – а там удивительный, потерянный мир: синее море, дамы в платьях, идущие к горизонту, рядом собаки, боже, как хорошо и спокойно.
И вот еще факт: у Похитонова не было художественного образования. То есть учился немного там-сям, но ни одного курса ни одной академии. Упрямство же, говорю.
До 18 августа в петербургском Михайловском замке идет выставка Похитонова, куда я первым делом рванул, потому что очень люблю Иван Палыча. Потому что очень хочется того моря, покоя, хотя бы размером с ладошку.
Его и по странам мотало – от родной Херсонской губернии, через Одессу, дальше Париж, Неаполь, снова Россия, эмиграция в Бельгию. Где-то по пути заезжал к Толстому в Поляну.
А вот со вторым он и стал виртуозным художником. И теперь, когда звучит фамилия Похитонов, обязательно воскликнут: «Ну как же! Миниатюры!»
В общем, да. Не он придумал жанр миниатюрного пейзажа, но Иван Павлович довел его тончайшими кисточками до умиротворяющего совершенства: заглянешь в малюсенькую эту картинку – а там удивительный, потерянный мир: синее море, дамы в платьях, идущие к горизонту, рядом собаки, боже, как хорошо и спокойно.
И вот еще факт: у Похитонова не было художественного образования. То есть учился немного там-сям, но ни одного курса ни одной академии. Упрямство же, говорю.
До 18 августа в петербургском Михайловском замке идет выставка Похитонова, куда я первым делом рванул, потому что очень люблю Иван Палыча. Потому что очень хочется того моря, покоя, хотя бы размером с ладошку.