Геннадий Алексеев. Его дневники я перечитываю регулярно (открывая на любой странице), а рисунки - очень люблю. Что касается поэзии, алексеевские верлибры (стихи, в которых ритм важнее отсутствующей рифмы) - чистый восторг. Эти стихи пахнут свежим воздухом, как после дождя.

Если взять
тень стрекозы,
скользящую по воде,
а потом
мраморную голову Персефоны
с белыми слепыми
глазами,
а потом
спортивный автомобиль,
мчащийся по проспекту
с оглушительным воем,
а после
концерт для клавесина
и флейты
сочиненный молодым
композитором,
и, наконец,      
стакан холодного
томатного сока
и пару белых махровых гвоздик,
то получится довольно неплохой
и довольно крепкий коктейль.

Его можно сделать еще крепче,
если добавить
вечернюю прогулку по набережной,
когда на кораблях уже все спят
и только вахтенные,
зевая,
бродят по палубам.

Пожалуй,
его не испортил бы
и телефонный звонок среди ночи,
когда вы вскакиваете с постели,
хватаете трубку
и слышите только гудки.
Но это уже
на любителя.

Ленинградский коллекционер Марков владел обширной коллекцией ценных документов. В их числе было письмо Гоголя. Решив отдать письмо в Пушкинский Дом, Марков зашел к другому букинисту - посоветоваться на этот счет. Во время разговора ему стало плохо. Товарищ отвез Маркова домой, но тот уже не смог вернуться к жизни.

Письмо лежало среди других бумаг в кабинете Маркова, служившего главным инженером ДК Первой пятилетки. Когда Марков скончался, его коллеги вернули вдове мелочи с рабочего стола, бумажки же выбросили, сочтя макулатурой. Так исчезло и гоголевское письмо.

…комната, где кресла
в чехлах на босу ногу, словно дети
в ночных рубашках, шествуют из спальни
на кухню; где в пожухлые
газеты
обёрнуты старинные
гравюры
на стенах; где гардинным
полотном
укрыт диван – все валики,
подушки
и пуфик в изголовье;
где на окнах
задёрнуты – сначала
занавески,
за ними тюль, а после
тяжкий бархат,
спустившийся на тоненьких
верёвках,
подобно парашюту;
под стеклом
забытые невидимые книги
покрыты жёлтым крафтом,
и рояль
стоит, как лошадь чёрная,
в попоне,
и дверь в другую комнату закрыта
на внутренний замок
и на висячий,
так возвращались после
долгих трёх
огромных летних месяцев,
и детство
вдыхало мятный запах
нафталина,
и сердце замирало, будто
знало,
что осень – лишь метафора
беды.

Михаил Яснов.

Стрижка под живую музыку. «Поп-механика» в Швеции. 1989. В кадре - Гаркуша, Тихомиров, Сологуб, Кондрашкин и (вроде бы) Каспарян.

Котельников рассказывал, что Каспарян, Тихомиров и Гурьянов сгоняли с Курехиным как-то в Швецию, а Цой их потом отчитал - мол, вы либо в «Кино» играете, либо в «Поп-механике».