Мне три.
Я еду в санках, укутанная в теплый пуховый платок. Я ничего не вижу вокруг, потому что это невозможно. Платок завязан так сильно, что голову повернуть нельзя. Я смотрю вперед. Перед глазами сверкают папины ботинки. Снег скрипит от его шагов. На улице холодно. Но мне тепло. Потому что на мне платок. Его прислали нам мамины родственники из Оренбурга. Говорят, настоящий пуховый платок может пролезть сквозь обручальное кольцо. Я не знаю, что такое обручальное кольцо. Но когда я вырасту, я обязательно это проверю.

Мне восемь.

Я иду в школу. На улице морозный январь. Все деревья в инее. Очень красиво. И холодно. Все кутаются в шарфы. И надевают капюшоны. А я нет. Потому что мама надела мне теплый пуховый платок. Да, тот же самый. Он служит нам верой и правдой уже много лет. Когда у мамы болит спина, она повязывает на поясницу этот платок и говорит, что боль сразу отпускает.

Мне семнадцать.

Мы с однокурсниками решаем встречать Новый год за городом. На даче.
Кто-то предлагает пойти в лес за елкой. Я понимаю, что впопыхах забыла дома шапку. Но меня вновь спасает теплый пуховый платок, который мама мне положила в сумку перед отъездом. Конечно, он давно не такой пушистый, как в детстве, и кое-где уже поеденный молью, но он все еще согревающий меня в зимние холода. Надеваю его на голову и не чувствую декабрьский минус. Мы приносим в дом елку. И она пахнет свежей хвоей. Я помню этот аромат — так пахла елка в моем детстве. Мы накрываем праздничный стол. Все по традиции — оливье, мандарины, шампанское. Кто-то зажигает бенгальские огни и свечи. За окном слышится «Ой, мороз, мороз…», и мы всей толпой выходим на крыльцо, чтобы подпеть проходящей компании. Кто-то говорит, уже пора открыть бутылку «игристого», чтобы проводить уходящий год, и идет в дом. Через несколько минут он выбегает с криком: «Там — пожар!», и мы в панике бежим внутрь. Очаг возгорания — стол, на котором плавится пластиковая посуда. Я хватаю свой платок и накрываю им горящий стол. Когда-то моя бабушка мне рассказывала, что оренбургский пуховый платок можно использовать в качестве спасательного средства во время пожара.
Пожар потушен. Но платок уже совсем не годен к дальнейшему использованию. Что сказать маме? По приезду я не хочу расстраивать ее рассказами о происшествии на даче, и поэтому делюсь только приятными моментами.

Мне двадцать три.

Я выхожу замуж. Свадьба. Гости. Море цветов и поздравлений. Мама дарит мне сверток, упакованный красной атласной лентой. Я не знаю, что там, но в этот момент мне почему-то вспоминается та далекая зима. Где мне три года. Я еду на санках, закутанная в теплый пуховый платок.
Это самый счастливый день в моей жизни. И мне тепло, как в детстве.
Я снимаю с пальца обручальное кольцо. И продеваю сквозь него подаренный мамой пуховый платок. Он действительно легко проходит через маленькое круглое отверстие. Я аккуратно складываю это сокровище и убираю его в шкаф. Когда у меня родится дочь, я буду кутать ее в этот платок. Легкий, невесомый, как облако, но такой же теплый, как материнское сердце».

✍️ Cветлана Чеколаева

Будем благодарны тем, кто поддержит нас голосом

📚 Письма в стол – Поддержите подпиской

Моего отца звали Яков Николаевич Баранов. Его собственный отец, мой дед Николай Архипович, был казак, из белогвардейцев. Служил в Семеновском полку. Один из немногих, кто не ушел в Харбин. Он приложил свою руку к моему воспитанию… У отца с матерью семейная жизнь не сложилась, слишком разные характеры. У него мягкий, у нее жесткий. Она так и воспитывала меня довольно жестко, и в то же время я всегда ощущал ее любовь и тепло. Папа работал педагогом в школе ФЗО (фабрично-заводское обучение. — Прим. ред.), он воспитывал ребят, обучал ремеслу. Отец был очень щедрый, добрый, и вот придут, бывало, человек пятнадцать этих фэзэошников к нам домой — вшивые, грязные, — а отец говорит: «Степанида, давай чего-нибудь на стол». Но ведь и так ничего нет! Но он последний кусок отдает им. Или пойдет кому-то помогать: рубит дрова, печку кладет, а для дома ничего не делает. Ну то есть он что-то делал, но в последнюю очередь. Мама рассказывала: «Я с животом, беременная, а он на сцене в самодеятельном театре ФЗО играет какого-то генерала или с реквизитом «вошкается». Просто папа был мечтателем. Я в него…

Родители разошлись, когда мне было четыре года. У отца был брат, дядя Саша. Они, кстати, друг с другом не разговаривали до последних дней. Когда-то их было трое братьев: Архип, Александр и Яков, мой отец, самый младший. Все богатыри как на подбор, а дядя Архип самый мощный — под два метра. Как-то он перегонял по степи лошадей, и на них напала стая волков. У дяди Архипа ничего с собой не было, кроме капкана. Он одному волку пасть разорвал, второму капканом по ушам вдарил, а третий ему в шею вцепился… В нашем селе услышали крики и батогами отбили дядю Архипа. Отвезли его в сельскую больницу, спасли. Дядя Саша перелез через забор больницы с бутылкой самогона, чтобы выпить на радостях с выжившим братом. Выпили, и тут же у Архипа пена изо рта, он мгновенно скончался. Просто ему кололи уколы от бешенства, а при этом совершенно нельзя пить. И вот два брата, дядя Саша и мой отец, на всю жизнь стали врагами. После того как родители расстались, мы приезжали не к папе, а к дяде Саше. У него рос сын Колька, чуть младше меня, мы с ним уходили в тайгу с ружьями…

С отцом я совершенно не общался лет пятнадцать. Потом собрался ехать на родину и признался маме: «Я хочу видеть отца». Она ответила: «Ладно, поезжай». Отец жил в селе Бургень, был пасечником. Любил природу очень. Его новая жена сильно переживала, когда явился я, ревновала… Помню, как мы сидели с отцом на крыльце, разговаривали. Я говорю: «Бать, ну скажи, что произошло у вас с мамой?» А он только заплакал и тихо сказал: «Не надо тебе знать, сынок». И я так и не знаю, в чем причина их расставания. Мы с отцом потом все время переписывались. Он и на фильмы мои ходил, приезжал в Читу в кинотеатр. Его пускали бесплатно, по пять-шесть сеансов подряд. Когда первые фильмы смотрел, все удивлялся, как так случилось, что я стал киноактером. Приговаривал: «Ой, сынок… Ой, Шурка!» И плакал, плакал…. Отец был уважаемый и известный в области человек. Рукодельник, плотник, печник. Печки, которые он ставил, до сих пор в хорошем состоянии. Как и мебель, которую он делал. Мне часто говорят: «Вот Яков Николаевич нам комод сделал. Смотри какой, произведение искусства!» Он чувствовал дерево, камень. Очень талантливый человек.

✍️ Александр Михайлов

Будем благодарны тем, кто поддержит нас голосом

📚 Письма в стол – Поддержите подпиской

— Что происходит на свете?
— А просто зима.
— Просто зима, полагаете вы? — Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
В ваши уснувшие ранней порою дома.

— Что же за всем этим будет? — А будет январь.
— Будет январь, вы считаете? — Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
Этот, с картинками вьюги, старинный букварь.

— Чем же все это окончится? — Будет апрель.
— Будет апрель, вы уверены? — Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
Будто бы в роще сегодня звенела свирель.

— Что же из этого следует?
— Следует жить!
Шить сарафаны и легкие платья из ситца.
— Вы полагаете, все это будет носиться?
— Я полагаю, что все это следует шить!

✍️ Юрий Левитанский

Будем благодарны тем, кто поддержит нас голосом

📚 Письма в стол – Поддержите подпиской

Бабушка моего папы была очень верующая.

Ее звали Евдокия. Когда папа уходил добровольцем после десятого класса на фронт, она ему вшила в гимнастерку «Живый в помощи». С этой молитвой он прошел всю войну, все четыре года, до Германии дошел, и у него не было ни одного ранения. Так только один осколочек ему ногу чуть-чуть поцарапал.

А что нас чаще всего приводит в храм?
Болезни, страдания, душевные муки... Вот и меня к Богу привела скорбь и щемящая пустота.

Сейчас мне очень хорошо. Спокойно, пустота заполнилась. В жизни появился смысл. Раньше меня интересовало, что происходит в театре, и я хотела совершенствоваться в профессии. А теперь... Порой даже стыдно, когда стою на сцене. Хоть и играю классические роли, в которых нет ничего пошлого. Я даже хотела бросить театр, но духовник мне пока не разрешил. Благословил играть дальше. Пока...

Я и сама не знаю, сколько мне еще осталось служить в театре. Все зависит от батюшки. Может, он благословит меня на уход через год, а может, и завтра. Совершенно точно лишь одно. Сердце и мои мысли сцене и кинематографу больше не принадлежат.

Меня призвал к себе Бог!

Поэтому меня все чаще видят в храмах, а не на светских мероприятиях. Нередко в церкви меня сопровождают любимые сыновья — Даниил и Женя.

Их я тоже стараюсь приобщить к православию. Учу, как жить по вере. Конечно, как мать я за них беспокоюсь...

✍️ Ирина Муравьёва

Будем благодарны тем, кто поддержит нас голосом

📚 Письма в стол – Поддержите подпиской

Я помню войну. Прежде всего помню бомбежки. В сорок втором, когда немцы рвались с юга на Рязань, мне было пять лет. Но Рязань не сдалась, и Москва устояла!

Помню вечер. В окне красный закат. Красные полоски по небу – от наших зениток. Немцы летят бомбить Рязань. И мы, каким-то образом, сразу различаем звук немецких самолетов. У них был гул особенный, прерывистый. Наши летели так: «Ууууууу!», а фашистские: «Уу! Уу! Уу! Уу!»… Мы понимали, что иначе звучит тип немецких моторов. Страшновато от них было – жутко! Но мы четко замечали и их, немецкий страх. Наших зениток они побаивались и, бывало, разворачивались назад, сбросив свои бомбы где-то в поля, а не на город. Мы, мальчишки, тогда ликовали!
А еще помнится мне, бывало, вот-вот начнут бомбить, мама тащит меня в подвал, в бомбоубежище, а я – рвусь к окну: «Мама, обожди, дай мне в окошечко посмотреть!»…

Игрушки, помню, у меня в детстве были особые. Мне приспособили под них специально деревянный ящик. Но я вместо каких-то обычных игрушек собирал в него осколки снарядов… У меня таких осколков было много, всех размеров и форм. Целое богатство по меркам моего детства! Если такой осколочек в человека попадал, его пробивало насквозь. Утром эти осколки, остывшие, валялись в Москве повсюду, прямо на дорогах. И вот насобираешь их и у тебя сразу много диковинных игрушек! Я представлял себе, что это оловянные солдатики. Те, что поменьше, были солдатами, покрупнее – капитаны, самые большие – те уж ни дать ни взять – генералы. К сожалению, семья пережила много переездов и мой ящик с этими «игрушками» военного детства не сохранился.

Меню тех лет тоже накрепко запомнилось мне, оно не менее замечательное было, чем «игрушки». В меню – клейстер, которым сейчас оклеивают окна в морозы. В клейстер добавляли сахарин, с каким-то свинцовым привкусом, чтоб в итоге получалось что-то более-менее сладкое. И вот эту химию мы ели…

Ну, это в городе когда жили, конечно! А когда приехали в деревню, там нас спасал натурпродукт – турнепс. Самая что ни на есть настоящая еда была! А еще с малобойного завода, где жали подсолнечное масло, нам перепадал жмых, наша военная вкуснятина. Жмых – это то, что остается после отжима масла. Мы даже научились подразделять этот жмых на два вида: один коричневый, рассыпчатый, а второй черный, более плотный.

Иногда, конечно, была особая еда, как в мирное время. Мама работала в госпитале, она врачом была, и ей на семью изредка выдавали по два куриных яичка. Это был праздник, о котором можно было мечтать! Самое желанное было, чтоб мама сварила яйцо так, чтобы белочек был уже твердый, а желточек еще жидкий. Это называлось – «в мешочек». Это был деликатес высшего класса, просто сказка наяву! И у меня тогда появилось такое выражение: «Если бы я был товарищем Сталиным, я бы каждое утро ел яйцо в мешочек!» Мне, ребенку, это кушанье казалось настолько заоблачно недосягаемым, что только великий вождь, представлялось мне, мог позволить его себе ежедневно. И только в порядке особого исключения! Ведь яйцо в мешочек – это же верх человеческих возможностей, не иначе! Спорить со мной было бессмысленно, да никто и не спорил.

Время было такое. Люди были – другие.

✍️ Николай Дроздов

Будем благодарны тем, кто поддержит нас голосом

📚 Письма в стол – Поддержите подпиской

Я рос, как вся дворовая шпана:
Мы пили водку, пели песни ночью.
И не любили мы Серёжку Фомина
За то, что он всегда сосредоточен.

Сидим раз у Серёжки Фомина —
Мы у него справляли наши встречи, —
И вот о том, что началась война,
Сказал нам Молотов в своей известной речи.

В военкомате мне сказали: "Старина,
Тебе броню даёт родной завод "Компрессор"!"
Я отказался. А Серёжку Фомина
Спасал от армии отец его, профессор.

Кровь лью я за тебя, моя страна,
И всё же моё сердце негодует:
Кровь лью я за Серёжку Фомина —
А он сидит и в ус себе не дует!

Теперь, небось, он ходит по кинам —
Там хроника про нас перед сеансом,
Сюда б сейчас Серёжку Фомина —
Чтоб побыл он на фронте на германском!

...Но, наконец, закончилась война —
С плеч сбросили мы словно тонны груза.
Встречаю раз Серёжку Фомина —
А он Герой Советского Союза...

1963
✍️ Владимир Высоцкий.

Будем благодарны тем, кто поддержит нас голосом

📚 Письма в стол – Поддержите подпиской