Девушка моего коллеги искала пропавшего без вести отца. Она хотела ехать с нами в Бердычи, где он пропал, чтобы…
Ну, я не знаю, чтобы что. Просто когда три месяца нет никакой информации кроме названия населенного пункта, где человек последний раз вышел на связь, то…делать что-то хочется. Слава Богу, её не пустили.
В этих самых Бердычах, спрятавшись от дрона в укрытии, мы видели, как танк переезжает через тело погибшего воина. Танкист пытался, как мог, объехать.
— Это..наш двухсотый?
– Да….Ну что? Пытались союзники его вытащить - по ним дрон отработал. Мы заберем, конечно, заберем. Но пацан сам не рад будет, если мы ради его тела ещё народ угробим тут.
Это правда. В августе прошлого года на выезде из Нью-Йорка я видела расстрелянную группу мирных жителей. Среди них был дедушка на инвалидной коляске. Видела мельком в свете включенного на пару секунд фонарика и на скорости мотоцикла… Да, останавливался там тоже нельзя, и заскакивать можно только по сумеркам. Бойцы говорят рядом с убитыми только одну фразу: «Простите, мы вас обязательно вытащим».
А вот к трупам противника перестали относиться как к некогда живым. Например, чтобы не запутаться на одной дорожке нам дали ориентир: «поворот сразу за оторванными ногами». И там реально – ноги, в хороших ботинках, а где всё остальное – непонятно.
На месте этому ужасаешься. Думаешь о том, как нас расчеловечивает война, а потом понимаешь, что даже если не живешь в этих условиях все равно рискуешь стать циником, потому что расчеловечивает не только война. Объясню. Монтировали тут репортаж, и я ругалась с режиссером:
– Вырежи эпизод про Корейца, это неинтересно.
— Катя, он погиб при эвакуации! Парень – герой!
– Ну, мы там просто рядом были, поэтому для тебя так важно. А вообще, Глеб, на войне погибают и это нормально. И без того у тебя длинно получилось.
Коллега затянулся арбузным дымом своей электронки и долго на меня смотрел. Потом опустил глаза. А мне стало стыдно.
– Ты сама-то вспомни…
Ну что – вспомни? На этих дорогах войны я вообще никогда не понимаю, где уже нормально, а где – нет.
Нас везли на эвакуационной тележке, прицепленной к квадроциклу бойца, и ещё один сопровождал на мотоцикле – на случай атаки дронов. Они же пообещали нас и забрать назад через пару дней, пошутив: мы так-то раненых и убитых возим, а целых возить в разы приятнее.
Да, парни были из группы эвакуации, к себе на точку нас и закинули, от них уже – пешком. Медики рассказали как только что вывели мирного дедушку, плачущего на развалах своего дома среди кур. Мы выпили с ними кофе, спросили о потерях: ребята постучали по столу и сказали, что в их группе – без потерь. После кофе по сумеркам дедушку повезли по той же дороге в тыл.
А через несколько минут по рации сообщили, что группу атаковал дрон. Деда удалось спасти, а тот, кто его вёз, с позывным Кореец – 200, и Краснодар – 300. Командир отложил рацию и выразительно посмотрел на нас, мы опешили:
— Это что прям те, кто только что уехали??!
— Это ещё и прям те, кто вас сюда привёз.
Стали решать, как вывозить тело и трёхсотого. Комбат по рации обещал, что всем будет плохо, если еще и с репортерами что-то случится. А мы с Глебом никак не могли вспомнить, почему наш водитель – Кореец. Вроде бы русский, хотя через маску не поймешь. Краснодара, который ехал в сопровождении, мы помнили, точно, он ещё своему городу привет на камеру передал. А вот Кореец был молчалив, мы и не приставали – никогда ведь не думаешь, что человеку рядом остается жить всего пару часов.
Через четыре дня, нас забирал с позиций тот же парень, что и вез. И он был живой! И его звали не Кореец. В последний момент их поменяли. Мы к этому бойцу только что обниматься не полезли: так здорово было узнать, что твой сопровождающий жив. Он смеялся и говорил что у них это добрая примета, если тебя хоронят, а ты – цел и невредим.
Такая история. Я от неё хотела избавиться. Потому что вот – к чему? К тому, что позывные сопровождающих надо запоминать, чтоб потом не стрессовать? А разве гибель даже неизвестного человека – не повод переживать?
Девушка моего коллеги искала пропавшего без вести отца. Она хотела ехать с нами в Бердычи, где он пропал, чтобы…
Ну, я не знаю, чтобы что. Просто когда три месяца нет никакой информации кроме названия населенного пункта, где человек последний раз вышел на связь, то…делать что-то хочется. Слава Богу, её не пустили.
В этих самых Бердычах, спрятавшись от дрона в укрытии, мы видели, как танк переезжает через тело погибшего воина. Танкист пытался, как мог, объехать.
— Это..наш двухсотый?
– Да….Ну что? Пытались союзники его вытащить - по ним дрон отработал. Мы заберем, конечно, заберем. Но пацан сам не рад будет, если мы ради его тела ещё народ угробим тут.
Это правда. В августе прошлого года на выезде из Нью-Йорка я видела расстрелянную группу мирных жителей. Среди них был дедушка на инвалидной коляске. Видела мельком в свете включенного на пару секунд фонарика и на скорости мотоцикла… Да, останавливался там тоже нельзя, и заскакивать можно только по сумеркам. Бойцы говорят рядом с убитыми только одну фразу: «Простите, мы вас обязательно вытащим».
А вот к трупам противника перестали относиться как к некогда живым. Например, чтобы не запутаться на одной дорожке нам дали ориентир: «поворот сразу за оторванными ногами». И там реально – ноги, в хороших ботинках, а где всё остальное – непонятно.
На месте этому ужасаешься. Думаешь о том, как нас расчеловечивает война, а потом понимаешь, что даже если не живешь в этих условиях все равно рискуешь стать циником, потому что расчеловечивает не только война. Объясню. Монтировали тут репортаж, и я ругалась с режиссером:
– Вырежи эпизод про Корейца, это неинтересно.
— Катя, он погиб при эвакуации! Парень – герой!
– Ну, мы там просто рядом были, поэтому для тебя так важно. А вообще, Глеб, на войне погибают и это нормально. И без того у тебя длинно получилось.
Коллега затянулся арбузным дымом своей электронки и долго на меня смотрел. Потом опустил глаза. А мне стало стыдно.
– Ты сама-то вспомни…
Ну что – вспомни? На этих дорогах войны я вообще никогда не понимаю, где уже нормально, а где – нет.
Нас везли на эвакуационной тележке, прицепленной к квадроциклу бойца, и ещё один сопровождал на мотоцикле – на случай атаки дронов. Они же пообещали нас и забрать назад через пару дней, пошутив: мы так-то раненых и убитых возим, а целых возить в разы приятнее.
Да, парни были из группы эвакуации, к себе на точку нас и закинули, от них уже – пешком. Медики рассказали как только что вывели мирного дедушку, плачущего на развалах своего дома среди кур. Мы выпили с ними кофе, спросили о потерях: ребята постучали по столу и сказали, что в их группе – без потерь. После кофе по сумеркам дедушку повезли по той же дороге в тыл.
А через несколько минут по рации сообщили, что группу атаковал дрон. Деда удалось спасти, а тот, кто его вёз, с позывным Кореец – 200, и Краснодар – 300. Командир отложил рацию и выразительно посмотрел на нас, мы опешили:
— Это что прям те, кто только что уехали??!
— Это ещё и прям те, кто вас сюда привёз.
Стали решать, как вывозить тело и трёхсотого. Комбат по рации обещал, что всем будет плохо, если еще и с репортерами что-то случится. А мы с Глебом никак не могли вспомнить, почему наш водитель – Кореец. Вроде бы русский, хотя через маску не поймешь. Краснодара, который ехал в сопровождении, мы помнили, точно, он ещё своему городу привет на камеру передал. А вот Кореец был молчалив, мы и не приставали – никогда ведь не думаешь, что человеку рядом остается жить всего пару часов.
Через четыре дня, нас забирал с позиций тот же парень, что и вез. И он был живой! И его звали не Кореец. В последний момент их поменяли. Мы к этому бойцу только что обниматься не полезли: так здорово было узнать, что твой сопровождающий жив. Он смеялся и говорил что у них это добрая примета, если тебя хоронят, а ты – цел и невредим.
Такая история. Я от неё хотела избавиться. Потому что вот – к чему? К тому, что позывные сопровождающих надо запоминать, чтоб потом не стрессовать? А разве гибель даже неизвестного человека – не повод переживать?
…Репортаж оставили, как было.
BY Шепот Катюши
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
This provided opportunity to their linked entities to offload their shares at higher prices and make significant profits at the cost of unsuspecting retail investors. "For Telegram, accountability has always been a problem, which is why it was so popular even before the full-scale war with far-right extremists and terrorists from all over the world," she told AFP from her safe house outside the Ukrainian capital. Oleksandra Matviichuk, a Kyiv-based lawyer and head of the Center for Civil Liberties, called Durov’s position "very weak," and urged concrete improvements. DFR Lab sent the image through Microsoft Azure's Face Verification program and found that it was "highly unlikely" that the person in the second photo was the same as the first woman. The fact-checker Logically AI also found the claim to be false. The woman, Olena Kurilo, was also captured in a video after the airstrike and shown to have the injuries. Emerson Brooking, a disinformation expert at the Atlantic Council's Digital Forensic Research Lab, said: "Back in the Wild West period of content moderation, like 2014 or 2015, maybe they could have gotten away with it, but it stands in marked contrast with how other companies run themselves today."
from us
