Публикую несколько фрагментов из сборника «Разногласия», ранее выложенного в закрытом канале. «Разногласия» представляют собой перетасованные друг с другом небольшие заметки о политике и культуре.

Надеюсь, в течение года добью объем до полноценной книги. Сейчас написана примерно половина задуманного.

13

Самооправдание. Люди более ненавидят тех, кому причинили зло, нежели тех, кто причинил зло им – это старая истина, но она часто забывается. Когда мы к кому-то отнеслись, мягко говоря, несправедливо, то вынуждены оправдывать себя – и неизбежно демонизируем или даже дегуманизируем жертву. «Да за такое убивать надо, а я только...», «пусть скажет спасибо, что я не стал...».

Именно этим идеально объясняются многие неразрешимые политические конфликты – между народами, странами и идеологиями. Сторона, которая более была виновна в конфликте или же проявляла в нем чрезмерную жестокость, вынуждена все время поддерживать градус взаимной ненависти – и для провокации другой стороны, и для самооправдания.

Примеров – тьма. Взять хотя бы расстрел царской семьи. Люди, которые до сих пор угорают по советскому, вынуждены сами себя накручивать – «правильно, так и надо, штыками их, тварей, иродов, гнид, кислотой их, правильно!». Ведь если сказать «нет, я конечно поддерживаю революцию, ну вот тут был перебор», в сердце может проникнуть искорка жалости – и усё. «Коготок увяз, всей птичке пропасть».

Чтобы такого не допустить (в этом или любом другом случае), накал ненависти должен оставаться запредельным.

Его лучше поддерживать и физически. Например, скакать.

21

Абстрагирование. А. К. Секацкий в книге «Странствия постороннего» описал замечательную ситуацию. Его с земляками призвали в армию, и в учебке группа пересеклась с дембелями:

«Один из них интересуется, откуда призыв.
– Откуда-то из Казахстана, – отвечает сержант.
Заинтересовавшийся вдруг дембель останавливается и уточняет у моего спутника:
– Слушай, друг, ты не из Кустаная? <...>
Сосед останавливается и начинает оправдываться:
– Я, знаешь ли, из Фрунзе, я…
Но дембель мгновенно теряет интерес. Он дает салаге назидательный подзатыльник и разочарованно удаляется, произнося на ходу незабываемую философскую сентенцию:
– Чтоб в следующий раз был из Кустаная…».

Секацкий интерпретирует поведение дембеля следующим образом:

«В этой реплике сконцентрированы все особенности [обыденного – М. В.] здравого смысла, проявляющиеся в попытках философствования. Отношение ко всему запредельному, будь то книги, звезды или полеты птиц, определяются системой координат, в центре которой находится эмпирическое Я».

То есть, мол, обыденное сознание сконцентрировано на себе – потому и требует невозможного.

На самом деле дембель показал способность совершать истинно философскую операцию – абстрагирование. Вдумаемся: кому он сказал «чтоб в следующий раз был из Кустаная»? Ведь не эмпирическому, вот-этому новобранцу же, правильно? То, что следующего раза не будет, и паренек не сможет быть из Кустаная (ведь он уже из Фрунзе), дембелю понятно.

Он обращается не к новобранцу, нет. Он обращается к идее новобранца, то есть новобранцу как универсалии, а не индивидуалии. Видеть универсальное через индивидуальное – это высокий уровень умозрения.

Есть, правда, и высший – переход от абстрактного к конкретному. Но таковой редко доступен даже философам (отечественные в своей массе о нем слыхом не слыхивали), так что с дембеля не стоит спрашивать слишком строго.

104

Психология оппортунизма. Конъюнктурщиков и оппортунистов (в политике, госуправлении, науке, бизнесе, где угодно) обычно считают людьми трусливыми. По опыту общения с этими (неприятными лично мне) персонажами могу заключить, что они вовсе не трусы. Выбрать конкретную «партию» – пусть она и правящая – это уже поступок.

Для такого поступка требуется некоторая смелость и решимость – потому что в случае поражения «колебаться вместе с линией партии» не так уж легко. Нужно все время держать руку на пульсе, чуять колебания конъюнктуры, заранее подстилать соломку, а иногда и показывать характер. Последнее особенно важно – ведь конформистов всегда много, и чтобы выделяться на общем фоне, нужно уметь не только поддакивать, но и возражать вышестоящим. Легкое фрондерство, показные демарши, умение внезапно рубануть с плеча полуправду и решимость пойти почти до конца – все это про них.

В общем, «приспособленцы» – не трусы. Напротив, это люди рисковые и азартные. Что, разумеется, не отменяет того, что они гнусные богомерзкие пидарасы, от которых порядочному человеку следует держаться подальше – хотя бы из соображений моральной гигиены.

96

«Магия искусства». Глядя на шедевры искусства, легко принять их за проявления чистого вдохновения: «вот она, спонтанность гения». Глядя на посредственные произведения, легко увидеть в них обратное: «никакого вдохновения, никакого творчества – только неумелое подражательство подлинному искусству».

Оба суждения могут быть ошибочными, потому что в их основе лежит суждение о процессе по результату. На самом деле, между интенцией к творчеству и его результатами нет строгой причинно-следственной связи. Музыкальный, литературный или «живописный» шедевр может быть плодом чисто рассудочного и даже цинического отношения к искусству. И наоборот – в результате акта чистого вдохновения и даже приступа экстатического энтузиазма может получиться безвкусная бездарная халтура.

Верой в свободную и спонтанную импровизацию в свое время грешил европейский романтизм – но и по сию пору многие непроизвольно (и совершенно напрасно) разделяют эту веру. О ней хорошо в свое время написал Ницше:

«Никто не хочет присмотреться, как возникло произведение художника; это только ему на руку, ведь всюду, где можно заметить становление, зритель расхолаживается. Законченное искусство изображения отклоняет всякую мысль о становлении; оно подавляет, будучи наличным совершенством».

Магия искусства – это последняя пристойная форма магии в нашем «расколдованном мире». Но ее, как и магии вообще, не существует. Зато существуют куда более важные слагаемые художественности: ясный ум, хороший вкус и знание технологий творчества. Вдохновение им иногда помогает, но никак их не заменяет.

Благодарю своего друга Антона за положительный отзыв, а его прекрасную супругу Лиду – за фото и видео с презентации.

Кстати, Антон подписан на мой платный канал – присоединяйтесь к нему и вы.

Побывал на презентации новой книги "Искажения" замечательного философа, психолога и просто хорошего человека Максима Велецкого. И скажу об этой книге пару слов.

Хорошая ли это книга? Скорее да. Но хороших книг люди написали много. И десяти жизней не хватит, чтобы все их прочесть. Это необходимый, но точно не достаточный критерий для чтения.

Умная ли это книга? Да, умная. Но мы часто путаем умность и заумность. Заумная книга может быть умной, а может быть набором псевдоинтеллектуальных штампов. "Искажения" написаны простым и понятным языком. Никакой специальной подготовки для чтения не требуется. Но и умных книг за историю человечества написано бесчисленное множество. Так что и этого качества для чтения недостаточно.

Полезная ли это книга? И вот тут ответ однозначный: безусловно, полезная. А много ли вообще вы знаете полезных книг? Помимо пользы от эстетического восприятия прочитанного. Таких книг действительно немного. И я ни в коем случае не ставлю под сомнение полезность таких литературных шедевров, как «100 блюд из моркови» или «Руководство по эксплуатации бензопилы "Дружба"». Но речь о несколько иной пользе. До многого, что написано в этой книге, я добрел своим умом, а о многом даже не задумывался до прочтения. Но могу с уверенностью сказать, что попади она мне в руки лет двадцать назад, то я бы сэкономил уйму времени, интеллектуальной энергии и не совершил бы ряд ошибочных поступков и суждений. Так что читайте.

Купить "Искажения" можно в Озоне или через бот издательства.

На основании посещения Ирана и общения со специалистами по стране могу уверенно сказать, что в отношении тамошней теократии у большинства людей имеется серьезное заблуждение. Оно порождает полярные и одинаково нерелевантные оценки:
– либералы считают, что страной правят мракобесные фанатики;
– консерваторы думают примерно то же, но меняют минус на плюс – мол, аятоллы и муллы – это аскеты, бессребреники и борцы за традицию.

В основе этой оценки лежит неверная аналогия шиитского духовенства с современным христианским, где священники – это просто служители культа, проповедники или, в крайнем случае, церковные администраторы. На самом деле, муллы – это (говоря понятным европейцу языком) не столько первое, сколько третье сословие. Точнее, это их спайка. Шиитское духовенство в течение уже не одного века – это не только де-факто, но и де-юре предприниматели и землевладельцы. «Крупная буржуазия». В отсутствии целибата этот социальный слой постоянно воспроизводится – каждое новое поколение наследует и профессию, и имущество отцов.

Кстати, революция 1979 года во многом была вызвана наступлением шаха Пехлеви на имущественные права мулл – он провел земельную реформу, лишившую их части кормовой базы. После революции эти предприниматели из духовенства стали олигархами. «Старые деньги» (не только они, но они в том числе) смели новую династию. Так что Иран – не столько теократия, сколько олигархия, в которой теократы имеют контрольный пакет национальных акций.

Отсюда и проблемы режима – искусственная нищета (муллы прямо или косвенно монополизировали большинство отраслей экономики), огромная (даже по отечественным меркам) коррупция и, как следствие, рыхлость иранской политии. К сожалению, именно «хищнические интересы» шиитских олигархов делают иранцев удобной мишенью для вербовки. В результате страна с огромным человеческим капиталом и высоким уровнем доверия не только живет хуже, чем должна была бы, но даже не может сейчас защитить себя от наглой внешней агрессии.

Не стоит думать, что ненависть (именно ненависть – открытая и даже несколько карикатурная) рядовых иранцев к режиму вызвана лишь западной пропагандой. Дело не столько в свободе (в кавычках и без). В основе этой ненависти в гораздо большей степени лежит запрос на социальную справедливость.

К слову сказать, тоталитарность ИРИ (накручиваемая той самой западной пропагандой и глорифицируемая отечественными любителями диктаторских методов) – такой же миф. Нужно понимать, что по многим моментам современный Иран ближе к России 90-х, чем к идеократическим режимам прошлого века.

Помимо неутилитарного удовольствия от общения, беседы с Алексеем для меня важны потому, что мое понимание религиозных вопросов сильно ограничено. А поскольку я веду индивидуальные занятия по философии, мне крайне важно иметь именно что понимание тех исторических феноменов, о которых я рассказываю слушателям.

Месяц назад Алексей помог мне с ересями периода апологетики и патристики – я давно ими интересуюсь и неплохо разбираюсь в теме. Однако есть предел, который мне трудно преодолеть – это граница между дискурсивным знанием и интуитивным пониманием (см. мой старый лонгрид на эту тему). Одно дело – знать отличия между никейцами и арианами (или диофизитами и миафизитами, или монергистами и пелагианами), а другое – схватывать психологические и идеологические причины, побуждавшие не только клир, но и толпы мирян крепко держаться своих убеждений. К сожалению, об этих причинах нередко умалчивают даже серьезные труды по истории раннего христианства – в религиозных вопросах буква исторических исследований нередко используется для того, чтобы заболтать смысл.

На днях говорили о, как изящно (и при этом точно) выразился Лёша, «монашеском пленении Церкви». Меня всегда интересовал этот феномен – как периферийное (и не слишком аутентичное) явление в пространстве экклезии в итоге заняло почти весь его объем. В общем, всякий раз после наших бесед у меня выстраиваются новые связи между явлениями истории мысли – как синхронические, так и диахронические.

К слову сказать, в конце месяца состоится лекция Алексея о Жане Кальвине – она пройдет в рамках нашего с Маяковкой семинара «Список Бродского». Регистрация уже открыта.

«Маргиналии. Выпуск третий.»

163. К Крылову (3)

Один из величайших текстов Константина Анатольевича — ответ на следующий вопрос читателя: «А вот назовите мне 5–10 имен, названий, понятий или явлений, которые у вас лично ассоциируются со словосочетанием „русская культура“»:

«Ну что ж, вот списочек с объяснениями. Я постарался убрать из него почти все „имена“, особенно известные и очевидные — оставил только два. И ограничился двенадцатью названиями и понятиями, причём старался выбрать и значимое, и интересное».

Советую прочесть полную версию ответа. Ниже я приведу только сами пункты (у Крылова они набраны капсом, но я его не люблю, а потому заменю на обычные буквы):

«1. Лес. Зубчатая стена леса, закрывающая горизонт, и закатное небо над ней — это вообще предельно русский пейзаж. <…> 2. Ржаной хлеб, и — с некоторых пор — хлебное вино, то есть ржаной дистиллят хорошей выделки. <…> 3. Баня, и вообще — чистота. В отличие от некоторых других народов, которые живут в грязи и не парятся, русского грязь угнетает и подавляет (почему, собственно, советская власть и разводила везде помойку). <…> 4. Псовая борзая. Культура, не включающая в себя культуру разведения и селекции, неполноценна, а собаководство — это, пожалуй, высшее проявление селекции <…> 5. Кавычки (в широком смысле). <…> 6. Аввакум Петров. <…> 7. Море. То, чего у русских нет и никогда не будет. „Проклятая география“. <…> 8. Петербург. Самый европейский и в то же время самый русский город России <…>. 9. Юрий Самарин. Из всех государственных деятелей России <…> мне он симпатичнее всего. <…> 10. Анапест. <…> 11. Ополчение. <…> 12. Радость».

Комментарии к последнему пункту настолько замечательны, что невозможно их не процитировать:

«Чтобы понять, какое именно слово для культуры главное, достаточно спросить, что ощущают души в раю. Для русского сказать, что души в раю „наслаждаются“ (что нормально для мусульманина) — язык не повернётся. Как и сказать, что они там „нежатся“ или „расслабляются“. Даже „блаженствуют“ — немного не то <…>. Но вот сказать, что души „Богу радуются“ — это значит попасть в центр мировосприятия».

Восхитительно то, какую широкую панораму дает Крылов. Здесь есть и общие места, которые невозможно было не упомянуть (лес и баня). Есть и весьма оригинальные решения (псовая борзая, кавычки). Есть и люди (Аввакум и Самарин), притом отнюдь не самые первые, что приходят на ум. Тут и про историю, и про культуру, и про географию, и про психологию. Можно сказать, что К. А. здесь создал свою собственную «русскую вселенную».

Этот список мне долго не давал покоя. Я решил составить свой (исключив, ясно дело, пункты Крылова). Конечно, список субъективный, но чего в нем, кажется, нет, так это ура-патриотизма — задачи создать идиллический образ Отечества я себе не ставил.

1. Деревянная церковь. Речь не только о сводящей с ума красоте русского зодчества (например, Кижском погосте), но и об обычных маленьких церквушках и часовенках. Их внешний вид разнообразен, но всегда балансирует между крайностями некоторых других конфессий: деревянные церкви и функциональны, и изысканны. Они представляют собой «двойную симуляцию»: вроде как дерево проще, чем камень, так что такие строения по определению не претендуют на статус настоящей архитектуры (как ледяные статуи — не конкуренты бронзовым). «Мы люди скромные — построили, из чего Бог дал». Но эта скромность — ложная: в ней столько «прелести», столько «нарочности», столько дерзости, столько бьющего через край и беззастенчиво кажущего себя мастерства, сколько нет в иных каменных соборах. Ну а внутри — абсолютно домашняя обстановка. Тут будто слиты две народных любви — к богу и к себе.

2. Европа. Важнейшая категория русского сознания — именно сложное, амбивалентное отношение к Европе создает напряжение, благодаря которому развивается и русская культура, и российская государственность. Если где-то спорят о Европе и европейском, то спорят, скорее всего, русские. Притом результат спора совершенно не важен — интересен сам процесс.

3. Пироги. Насколько я знаю, ни в одной национальной кухне нет такого разнообразия выпечки. Сладкие и несладкие, маленькие и большие, открытые и закрытые, с любой начинкой… Пироги хороши и тем, что «общенародны» — их едят и селяне, и горожане, и богатые, и бедные. Притом едят и за праздничным столом, и на ходу — в рабочих перерывах.

Ответ на вопрос «с чего начинается родина?» у каждого, конечно, свой. Мой ответ: с дома, где пахнет пирогами.

4. Забор, и вообще — граница между своим и чужим. Русское самосознание крайне индивидуалистично — со всеми плюсами и минусами. Личное пространство (собственность) и common goods у нас жестко сепарированы. Типичная ситуация: невзрачный многоквартирный дом, темная парадная, а в каждой квартире за двойной железной дверью — хороший ремонт (всегда удивлялся этому, когда работал курьером). Горизонтальные связи при этом ослаблены — наш человек отождествляет себя со своим личным пространством и потом сразу с государством.

5. Алексей Лосев и «директор Ильин»: типаж несгибаемого интеллигента (в хорошем смысле слова). В этом пункте объединены реальный человек и герой художественного произведения.

Лосев. В нем, рожденном в казачьей семье учителя и дочери священника, сплелись главные черты русской души: тут и стремление перещеголять Запад в интеллектуализме и системности, и фантастическая твердость духа, и верность принципам, и хитреца, и умение все обращать себе на пользу (даже опалу и ненависть начальства), и чувство собственного достоинства на грани высокомерия, и хорошо скрываемая страстность характера. Все это имелось и у Ломоносова, и у Солженицына, но Лосев гораздо дольше не имел даже малой толики признания (то есть внешних стимулов, подтверждающих собственную моральную правоту), а потому я отдал предпочтение ему.

Следует найти и вымышленного персонажа. Русское искусство (литература, живопись, кино) создало множество запоминающихся образов. Но я не назову ни Гринева, ни Печорина, ни Раскольникова, ни Штирлица, ни Багрова. Удивительно русский типаж создан Авдотьей Смирновой, режиссером фильма «Два дня», которую в силу известных причин принято считать русофобкой: речь о второстепенном герое, директоре музея Владимире Николаевиче Ильине. Его воплотил непрофессиональный актер Евгений Муравич — отлично сыграл колоритного персонажа. Что это за герой? Просто провинциальный интеллигент — абсолютно бесстрашный, но при этом (в отличии от главной героини фильма) не бравирующий своей непримиримостью. Наоборот — готовый проявлять гибкость, но только в интересах дела — дела сохранения культуры. Такие люди редко остаются в истории (даже на местном уровне) — но именно благодаря их труду (надо сказать, неблагодарному — кто из нас, говоря по совести, уважает музейных работников? — «только на стульях сидят да пыль протирают») сохраняется тонкий слой, отделяющий «образованность от дикости».

6. Нормальность. Ясно, что у каждого народа свои представления о норме, а потому здесь я могу быть субъективен, но Россия мне представляется воплощением античного принципа «ничего слишком». У нас нормальная история — спокойная и даже несколько скучная: живем-поживаем, добра наживаем. Иногда добро исчезает — ну так это нормальная ситуация. Посмотришь на историю других стран — везде кровь-кишки, религиозный фанатизм, одержимость идеалами. Потому, собственно, в XIX веке у нас началась всякая «религиозная философия», которая пыталась найти «русскую идею» через осмысление истории — просто люди поначитались западноевропейских книг, в которых история понималась как развертывание мысли бога-идеи. Это понятно: там-то, на Западе, крайностей было больше, чем некрайностей — вот они и развертывались на всю катушку. Но у нас никакой идейности и даже особой событийности отродясь не было — люди жили, трудились, воевали, рожали, умирали — и усё. Если не брать предыдущий век (принадлежавший уже не русской истории), все у нас было умеренно: одна религиозная война (Раскол), одна мерзкая кровавая тирания (Иван Грозный) — негусто. До XIX века не то, что философов — мистиков-то раз-два и обчелся (сравните с Италией, Францией или Германией).

А если спросить типичного нашего современника-соотечественника, как должно быть устроено общество и государство, он выдаст обыкновенную центристскую программу: «Надо, чтоб закон работал, чтоб лечили хорошо, чтоб армия сильная была, чтоб жить не мешали, и чтоб сами люди себя вели как люди — короче, чтоб нормально все было». Отсюда — из этого желания нормальности — и типично русский ответ на «как дела?».

Разумеется, нормальность как свойство народной души имеет и оборотную сторону — бесстрастное, равнодушное (в целом) отношение к миру. Зато у нас имеется недоверие к большим идеям и красивым речам: слова, после которых немец добровольно встанет в строй, а француз пойдет на баррикады, у русского вызовут недоумение — «звезди-звезди, золотая рыбка».

7. Армия, а лучше сказать — офицерство. Отнюдь не вступая в полемику с ополчением из списка Крылова, следует все же отметить, что героической национально-освободительной борьбой (во имя которой, собственно, и собирается ополчение) могут похвастать почти все значимые народы, а вот великой армией — единицы. Россия же в наивысшей точке своего развития — в имперский период — была именно военно-административной (со смысловым ударением на первый элемент) системой с территориями и народом, а не «надстройкой» над последними.

В советской период образу русского офицера сильно не повезло: из грандиозного списка героев Отечества оставили лишь четырех — Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова. Суворова и вовсе подавали как «простого солдата», добившегося славы вопреки дворцовым интригам и бездарности начальства (так, советские из ничего придумали басню о плохих отношениях Суворова с Румянцевым-Задунайским).

Схожая схема была применена и в отношении дворянской офицерской культуры: аристократы, прославившиеся как литераторы, выставлялись вечными фрондерами и чуть ли не диссидентами (особенно это забавно в случае с Пушкиным, которого в школах до сих пор подают как оппозиционера Николаю).

То, что большинство людей до сих почти ничего не знают даже о Первой Мировой, не говоря уж о русско-турецких войнах или Семилетней войне — то есть лишены большей части исторической памяти — это еще один ужасный итог советской оккупации.

В итоге произошла маргинализация образа профессионального военного через противопоставление армии и государства («цари были кровопийцы, и только русский солдат их спасал, хотя ненавидел своих сатрапов»). Обратим внимание, что офицеров в этом дискурсе вообще нет: либо должен побеждать исполненный отваги народ, либо — в крайнем случае — гениальный полководец. Между тем, армия — это прежде всего машина, основанная на хорошем управлении и четкой логистике (а уже потом подвиги, рожденные высокими чувствами). Такой машиной и была русская армия.

Не забудем и о том, что именно она создала не только одну из величайших в истории держав, но и была средой, в которой сформировалась отечественная культура.

8. Русский рок. Как к нему не относись, нельзя не признать — «струны народной души» он задевает. К слову, тексты наших рок-групп за редким исключением не имеют отношения к поэзии — потому что бессвязны и безвкусны. Рок — это не поэзия, это фольклор. О чем песни «Кино», «Аквариума», «Наутилуса» или Летова? Да ни о чем конкретном — если заменить «Моя ладонь превратилась в кулак» на «Мой кулак превратился в ладонь» или «Гудбай, Америка» на «Хелло, Америка» — ничего не поменяется. Стихи здесь выражают не мысль, а настроение. А вот «Ария» с куда более качественной музыкой и логичными текстами все же выглядит как нечто чужое.

9. Города Золотого кольца. Да, не слишком оригинальный пункт — ну и пусть. Петербург как воплощение проекта Нового времени в России, Псков-Новгород как символы русского республиканства и «буржуазности», Севастополь как синоним легкости и лихости, изобильная веселая Кубань, тишайшая зеленая Карелия и далее по всем местностям и регионам — конечно, прекрасны. Но если меня попросят вообразить обычный русский город, я представлю Кострому. Или Ярославль. Или Владимир. Малоэтажность, тишина, чистота, размеренность — а рядом памятники той самой спокойной, нормальной истории.

P. S. Уже после написания маргиналии, находясь за границей, увидел в историческом музее фантастической красоты канцелярский набор из малахита (часы, чернильницы, шкатулки и т.д.). Сразу пришло в голову, что они выглядят «как родные». Подойдя к экспонату, увидел подпись: «Russian-made Malachite-coated stationery, late 19th century». Сам факт такого автоматического опознавания русского в качестве русского уже заслуживает включения малахита в список главных категорий русской культуры.