Когда через полгода она вдруг сказала: «Давай попробуем», я кивнул, думая — это шутка. Назавтра она объявила о наших отношениях раньше, чем я успел поцеловать ее при свидетелях. Ван хлопал меня по спине так, что кашель застревал в горле, а Николь смотрела с вызовом: мол, попробуй дать назад.

Я не стал. После смерти бабушки её упрямство стало тем якорем, который не давал мне уплыть в запой. Мы съехались в квартиру с протекающим душем, где на кухне пахло чужими пирожками, а я... я наконец мог спать, не просыпаясь от запаха бабушкиных духов в пустом доме.

В родной квартире для меня было невыносимо находиться. Когда я понял, что забыл какие-то вещи там, за ними возвращался Ван. Квартира осталась мне в наследство, мать на неё не покушалась, так как не была там прописана, да и их семья была из без того обеспечена. И нам с Николь, действительно, было бы гораздо проще жить там. Но она всё понимала, и никогда меня не упрекала, даже когда с деньгами были проблемы и на аренду приходилось занимать у друзей.

Даже начав отношения, наше общение с Николь никак особо не изменилось. Мы, как прежде, были в первую очередь хорошими друзьями. Ревность была нам чужая — мы доверяли друг другу без слов. Каких-то серьёзных ссор у нас тоже не было - только споры, которые Николь так любила. И она разве что меня упрекала, что я недостаточно делаю по дому, хотя весь быт у нас был поровну. А готовили мы оба паршиво, поэтому чаще ели что-то покупное, и деньги первое время особенно быстро улетали.

Николь завалила экзамены, а потому, после пересдачи, сразу устроилась на работу. Сказала, что сейчас уже никуда не поступишь. Тем более, с её то баллами бюджета ей не видать. А значит, учиться она не сможет. В ее семье было много детей: и когда ты средний ребенок, родителям на тебя как-то по боку, да и денег не хватит дать всем нормальное образование. 

Николь сказала - "поработаю годик, и попробую сдать снова". Но так никуда и не поступила. Она не была глупой, просто учёба была ей не интересна. А во второй год, она не могла подготовиться из-за работы. Потому просто забила и продолжила заниматься тем, что уже умела делать. 

Она работала в кофейне и иногда приносила нам в студию выпечку. А порой и мы забегали к ней, чтобы урвать что-то по акции. Ей ужасно шла форма, и работая там, она очень преобразилась. В шестнадцать её рваные колготки и черная помада кричали: «Я рок-н-рольщица!». В двадцать один белая блузка кофейни шипела: «Просто сотрудник». Став старше она обрезала волосы, стала одеваться в "обычную" одежду: не яркую, не откровенную - скорее строгую.

Работа ей нравилась. Но в то же время ужасно её злила. Не сама, а люди, естественно. Она хорошо справлялась, но такое количество общения очень выматывало. Хотя, со временем, она и к этому привыкла. Каждый раз, только переступая порог дома, она начинала тираду о том, какие все глупые, грубые и доёбчивые. Она не могла сказать всё это в лицо посетителям (хотя очень хотелось), поэтому отыгрывалась на мне. Меня это первое время даже забавляло.

Мы тогда не знали, что эти вечера — как сигареты: сгорают быстро, а пепел потом везде — в волосах, в карманах, в лёгких.

Мы с Николь валялись на полу студии, раскинувшись между кабелями и пустыми бутылками. Репетиция закончилась час назад, но уходить не хотелось — за окном лил ноябрьский дождь, а внутри пахло деревом и пылью.

Николь тыкала пальцем в потолок, где кто-то когда-то прилепил светящиеся звёзды.  

— Вот эта, кривая — похожа на Марта, — она фыркнула. — Та же бессмысленная морда.  

Я перекатился на бок, чтобы посмотреть. Плечом задел её бас — раздался глухой звон открытой струны.  

— Тихо, — зашипела Николь, хотя кроме нас никого не было.  

Возле двери валялся скейт Вана — он забыл его, торопясь на встречу с «важным типом». Доска лежала колёсами вверх, как панцирем вниз, будто мёртвый жук.

— Хочешь, завтра сходим в то кафе с блинами? — спросил я.  

Николь нахмурилась:  

— У меня смена.  

Я забыл.  

Она вздохнула, потянулась за рюкзаком и вытащила оттуда смятый пакет:  

— Держи. Осталось два круассана, но один без шоколада — его я доела в метро.  

Я взял тот, что поменьше. Он был липким от джема и чуть влажным — наверное, от дождя.  

— Спасибо.  

— Не за что. — Николь уткнулась носом мне в плечо. — Я уверена, что с утра ты так и не поел.  

Мы лежали так, пока не стемнело окончательно. Потом она встала, потянула меня за руку:  

— Пошли. Я ужасно хочу в душ.  

Я кивнул, но не двигался.  

— Эй. — Николь щелкнула пальцами перед моим лицом. — Ты где?  

— Нигде, — я заставил себя улыбнуться. — Просто... хорошо вот так.  

Она покачала головой, но тоже улыбнулась:  

— Идиот.  

Дверь студии захлопнулась за нами с грохотом. Я тогда не знал, что это последний раз, когда мы уходим отсюда вместе.  

Когда я уехал, я оставил ей ключи от квартиры бабушки. "Делай с ней, что хочешь" - бросил я. Перед этим мы немного повздорили, и звучало, будто я сказал так от обиды. Но на самом деле, я никогда не держал на неё зла, и не злился даже в тот момент. Уехал и всё бросил я по другой причине:



Ваня умер.
Группа распалась…
Я не могу больше здесь находиться.

Будет републикация на ао3, когда меня туда пустят✌️
Так что посты временные
Потом сделаю отдельный красивый пост с ссылками🙏💖

Сегодня красивые скетчи, но на негативных настроениях

Ещё один забракованный скетч для сяобедо зина✌️

Я не помню кстати, говорила ли я, но: я в итоге работаю вместе с писателем 🙏💖 поэтому есть скетчи от которых мы отказались

Рисование Форчунки лечит мою больную душу❤️‍🩹

Дорогой дневник, мне не подобрать слов чтобы описать боль и унижение которые я испытал сегодня...
А сейчас только 12 дня будет, боже!!💥💥💥

Надеюсь, я успею сегодня начиркать хотя бы один реквестик
А вообще, мне надо скетчи для зинов делать😔

В Сяобедо зин у меня уже красится работа, а вот для интернов я даже не набросала🥹
И мне ещё надо дорендерить кмм

Реквестик с моим любимым Шу🥰🥰