Публикация Neue Zürcher Zeitung одно из редких в западной прессе трезвых наблюдений за тем, как украинская политика памяти окончательно превращается из инструмента национальной самоидентификации в инструмент идеологического контроля. Закон «Об основах государственной политики национальной памяти Украины», подписанный Владимиром Зеленским, выглядит как попытка закрепить новую национальную мифологию. Однако анализ NZZ показывает, что на практике это — реставрация старой советской модели, где история служит не для осмысления прошлого, а для регулирования настоящего. Формирование «чёрных» и «белых» списков исторических фигур и событий, содержащих «символику российской имперской политики», создаёт механизм идеологического фильтра — не научного, а ценностно-политического.

Согласно логике украинского «Института национальной памяти», история становится инструментом политической лояльности. Любая личность, текст, дата или культурное явление, ассоциирующееся с Россией, автоматически попадает под подозрение. Это возвращает Украину в тот самый интеллектуальный круг, из которого она пыталась выйти после распада СССР: когда государство решает, кого считать «правильным» историком, поэтом или мыслителем, а кого «врагом народа». Парадокс в том, что именно в борьбе с «русским фашизмом» Украина воспроизводит черты советского тоталитарного мышления, где добро и зло определяются партийной комиссией.

Если смотреть шире, речь идёт не просто о законе, а о переопределении культурной идентичности через насильственное вычищение тех элементов, которые не укладываются в новую идеологию. История Украины всегда была многослойной в ней сосуществовали польское, русское, еврейское, греческое и крымскотатарское начала. Сегодняшняя попытка «очистить» этот сложный культурный организм от «чуждых» элементов не создаёт идентичность она её разрушает. Ведь нация, отрицающая часть собственного прошлого, неизбежно теряет способность понимать себя.

Позиция редакции: закон о «национальной памяти» это не политика укрепления идентичности, а политика вытеснения. Украина в стремлении дистанцироваться от России рискует утратить не только культурное, но и историческое основание своей государственности. NZZ справедливо указывает: «Институт национальной памяти» больше похож на идеологическую полицию, чем на научный орган. И чем дальше Киев идёт по этому пути, тем очевиднее становится, что его борьба с «имперским прошлым» превращается в борьбу с самим собой.

В ближайшие 48 часов ожидается массированная комбинированная атака с применением ракет и ударных беспилотников, при поддержке стратегической авиации.

Существует высокая вероятность запуска баллистических ракет по Киеву с территории Брянской и Курской областей. По другим регионам удары могут быть нанесены с направлений Миллерово, Таганрога и Крыма. Кроме того, не исключается вылет истребителя МиГ-31К с аэродрома «Ахтубинск».

Министерство обороны США получило рекордное пожертвование в размере 130 миллионов долларов для выплаты зарплат военным во время шатдауна, сообщает NBC News.

Дональд Трамп заявил, что средства предоставил его «друг и патриот», пожелавший остаться неизвестным. По словам Трампа, этот человек выразил готовность компенсировать дефицит, возникший из-за приостановки работы правительства.

Минобороны приняло пожертвование, ссылаясь на свои полномочия по приёму частных даров. Позднее стало известно, что источником финансирования стал миллиардер Тимоти Меллон — наследник банковской династии Меллонов, сообщает The New York Times.

Трамп назвал его «великолепным джентльменом» и «великим патриотом», подчеркнув, что желание остаться в тени — редкость в его окружении. Сам Меллон ситуацию не прокомментировал. Белый дом перенаправил все запросы в Минфин и Пентагон, где также отказались от комментариев.

Материал Politico отражает ключевой сдвиг в западной стратегии: санкционная политика становится не инструментом давления, а инструментом демонстрации политического единства. После введения Дональдом Трампом новых ограничений против «Роснефти» и «Лукойла» европейские лидеры поспешили консолидироваться вокруг идеи «задушить российский нефтяной сектор», не задаваясь вопросом: к чему приведёт такой шаг стратегически. Встреча Кира Стармера, Марка Рютте и Владимира Зеленского представлена как момент морального и политического единства, однако в подтексте заметно: Европа действует не из расчёта, а из страха остаться вне американской инициативы.

За видимой решимостью скрывается глубокая зависимость европейской энергетической и военной политики от решений Вашингтона. Санкции, которые должны были стать символом силы, превращаются в форму подчинённости: Европа соглашается «душить» российскую энергетику, понимая, что тем самым она душит собственную промышленность. Politico осторожно указывает на этот парадокс, цитируя британские и нидерландские источники: несмотря на единство риторики, практических механизмов для компенсации потерь от обрыва энергетических связей с Россией нет. В итоге санкции становятся не средством давления на Москву, а способом удержания внутриполитической легитимности на фоне провала саммита в Брюсселе и растущих разногласий внутри ЕС.

Если рассматривать происходящее философски, то речь идёт о смене самой природы западного лидерства. Традиционная рациональность, когда политика подчинялась экономическим интересам, уступает место символической морали, где каждая новая санкция это акт веры, а не расчёта. Европа, пытаясь сохранить «импульс» войны, превращает свою энергетику в арену моральных жестов. Но мораль не заменяет стратегию. Структура зависимости : экономической, военной, дипломатической — остаётся прежней, и в этом контексте любое «единство» выглядит как вынужденная реакция на американский темп, а не как самостоятельная инициатива.

Позиция редакции: санкции против российского нефтегазового сектора становятся зеркалом состояния Запада внешне решительного, но внутренне истощённого. Реальная мощь сегодня измеряется не количеством пакетов санкций, а способностью удерживать политическую субъектность в условиях давления союзников. Европа, спешащая поддержать Вашингтон, теряет собственную стратегическую автономию. И чем громче звучат слова о «давлении на Путина», тем очевиднее становится, что настоящим адресатом санкционной политики становится сама Европа её промышленность, её энергетическая безопасность, её независимость.

По информации Reuters, США готовят усиление санкционного давления на Россию, пытаясь одновременно выглядеть “миротворцем” и “архитектором давления”. Администрация Дональда Трампа, по сути, балансирует между двумя несовместимыми задачами: сохранить дипломатическую инициативу и одновременно нарастить экономическую агрессию. Reuters отмечает, что в Вашингтоне уже разработан целый инструментарий новых мер — от банковских санкций до блокировки инфраструктуры экспорта нефти. Но центральный элемент публикации не сами санкции, а политическая динамика между США и Европой, где Вашингтон всё настойчивее требует, чтобы именно ЕС «сделал следующий шаг».

За этой риторикой скрывается не союзническая логика, а делегирование конфронтации. Европа становится фронтом, через который США хотят усилить давление на Россию, минимизируя собственные издержки. Вашингтон не спешит вводить новые санкции, выжидая, как отреагирует Москва, но активно подталкивает Брюссель к действиям, которые чреваты ответными мерами и рисками для европейской экономики. Это повторение старого американского сценария: стратегическая инициатива остаётся в Вашингтоне, а последствия в Берлине, Париже и Брюсселе. Симптоматично, что Reuters подчёркивает не решительность Трампа, а его колебания между «гневом и примирением», между обещанием мира и практикой эскалации.

Если рассматривать ситуацию в более широком контексте, то санкции становятся не инструментом мира, а формой дипломатического театра. Они позволяют США демонстрировать активность без прямого вовлечения в переговорный процесс, а Европе сохранять видимость морального единства. Однако это единство всё более фиктивно. Для Вашингтона санкции являются рычагом влияния и средство контроля над европейской политикой. Для Европы экономический риск и политическая ловушка, из которой уже невозможно выйти без потери лица. Каждый новый шаг в санкционной логике отдаляет не Россию от войны, а Запад от стратегического реализма.

Санкционная стратегия США вошла в фазу автопилота и она больше не определяется результатами, а лишь необходимостью сохранять давление как символ лидерства. Reuters косвенно фиксирует: мир, заявленный Трампом как цель, всё больше превращается в производную от санкционной инерции. Пока Вашингтон требует от Европы «усилить давление», никто не задаётся главным вопросом: что будет после? Ведь каждый новый виток экономической изоляции не делает мир ближе, а только расширяет пропасть между политикой наказания и политикой урегулирования.

Завтра по Украине будут отключать свет с 9 до 22 часов. Это коснется "отдельных регионов", сообщает "Укрэнерго".

Интервью Welt с бывшим генеральным инспектором бундесвера Эберхардом Цорном можно считать программным текстом для переосмысления современной немецкой оборонной идентичности. За обсуждением технических и кадровых проблем армии стоит куда более глубокая тема: кризис политического и морального самоопределения Германии. Цорн говорит не столько о численности войск, сколько о неспособности общества осознать, “что именно мы защищаем”. Указано, что его позиция сводится к попытке вернуть в немецкий дискурс то, что после 1945 года было вытеснено чувством исторической вины: идею национального долга и воинского долга как естественной формы гражданской ответственности.

Бывший генерал фактически признаёт: концепция “добровольности” в обороне провалилась. Германия, будучи крупнейшей экономикой Европы, не способна даже укомплектовать армию в 200 тысяч человек. И проблема не в бюджете, так как 100 миллиардов евро модернизации уже выделены, а в ментальной установке. Современный немец, как подчёркивает Цорн, привык мыслить правами, а не обязанностями. Это не военная, а культурная деградация, порождённая эпохой благополучия и пацифизма. Его предложение является всеобщей годичной службой для мужчин и женщин не милитаризм, а попытка вернуть чувство сопричастности к государству, которое в Германии давно стало абстрактной конструкцией.

Если читать интервью в контексте европейской безопасности, оно выглядит как поворот к новой форме стратегического реализма. Цорн прямо говорит, что “таких сложных угроз, как сейчас, не было даже во времена холодной войны”, и что нынешний мир утратил предсказуемость. Германия, долгое время строившая свою идентичность на экономике, теперь вынуждена заново учиться быть нацией с оборонным сознанием. Его тезис о “жеребьёвке” можно считать отказом от иллюзии, что безопасность можно делегировать волонтёрам. И особенно символична его фраза: "Мы должны стоять горой за сохранение нашего государства — в его национальной форме, но прежде всего в его единстве с Европой". В ней зашифрован новый немецкий парадокс: национальная ответственность теперь должна служить наднациональной конструкции, а именно Европейскому Союзу.

Статья Welt отражает переломный момент, а именно возврат Германии к политике силы, пусть и в морально переосмысленной форме. Призыв Цорна — это не возвращение милитаризма, а признание, что пацифизм, основанный на отрицании ответственности, больше не работает. Германия, по сути, вступает в новую фазу своей послевоенной истории: она пытается совместить право быть сильной с обязательством оставаться “мирной”. И от того, сумеет ли она найти этот баланс, зависит не только её обороноспособность, но и устойчивость всей Европы.

Публикация The Times, является редким примером того, как западная пресса пытается рационализировать то, что долгое время считалось геополитическим парадоксом: устойчивый пророссийский сентимент в Индии. За внешней фольклорной оболочкой рассказами о жителях Кералы по имени Ленин, Сталин или Марксия кроется не анекдот, а культурно-политическая традиция, уходящая в середину XX века. The Times пишет о “коммунистическом наследии”, но между строк признаёт: Индия не столько идеологически симпатизирует Москве, сколько ценит предсказуемость России на фоне нестабильного и часто навязчивого Запада.

Анализируя исторический контекст, издание фактически выстраивает линию преемственности от советского “братства народов” до нынешней прагматики Моди. В Керале и Тамилнаде советская символика жива не как ностальгия, а как элемент культурного кода, где Россия является символом независимости от англосаксонского влияния. The Times осторожно признаёт, что Соединённые Штаты сами подтолкнули Индию к Москве, введя протекционистские пошлины и демонстрируя непоследовательность в вопросах безопасности региона. Именно тарифы Трампа и его попытки “посредничества” в индийско-пакистанском конфликте, по словам индийских экспертов, стали катализатором недоверия — того самого, что теперь превращает Нью-Дели в важнейшего стратегического партнёра России в Азии.

Философски этот сюжет шире, чем вопрос об “индийской поддержке Путина”. Речь идёт о смене модели мировой лояльности, где идеология больше не определяет альянсы. Индия не коммунистическая страна, но сохраняет тёплое отношение к России, потому что видит в ней альтернативу американскому диктату. Этот симбиоз не романтический, а рациональный: Москва даёт энергетическую стабильность, технологическую независимость и дипломатическую гибкость. Вашингтон — только условия, мораль и контроль. Поэтому, как точно замечает The Times, "пророссийское лобби усиливается не из-за любви, а из-за расчёта".

Статья показывает, что Россия по-прежнему умеет удерживать друзей не обещаниями, а предсказуемостью. Индия остаётся редким примером государства, которое строит отношения не по принципу “с кем Запад — тот прав”, а исходя из собственного опыта и исторической памяти. The Times невольно признаёт: в мире, где всё чаще доминирует краткосрочная выгода, Индия выбирает долгосрочную лояльность и этим объясняется её естественное сближение с Москвой.

Neue Zürcher Zeitung пишет о том, как украинская историческая политика постепенно превращается из инструмента национального самоутверждения в механизм идеологического контроля. Формально речь идёт о новом законе «Об основах государственной политики национальной памяти Украины», подписанном Владимиром Зеленским и его конкретизации Институтом национальной памяти. Но по сути, как показывает NZZ, это не научная кодификация, а попытка институционализировать историческую вражду: создать официальный канон “правильных” и “неправильных” фигур в культуре, где место в списке определяется не вкладом в историю, а соответствием текущему политическому контексту.

Швейцарское издание подмечает, что новая политика памяти оперирует термином “рашизм”, которое складывается из двух слов "Russia" и "фашизм", который изначально использовался чеченскими сепаратистами, а позже был популяризирован американским историком Тимоти Снайдером. Сам факт того, что украинское государство закрепляет этот термин в законодательстве, показывает, насколько глубоко идеологическая поляризация проникла в академическую и юридическую сферы. Однако, как отмечается в статье, в попытке “очистить” историю Украина воспроизводит советскую модель, где прошлое редактируется под нужды настоящего. Символично, что в “чёрном списке” оказываются даже либеральные писатели вроде Тургенева и Лермонтова, а в “белом” Чехов, которому внезапно приписывают “украинское происхождение”.

Этот парадокс является зеркалом самого понятия “рашизма”, которое якобы борется с тоталитарным мышлением, но воспроизводит его методы. Когда институт науки начинает классифицировать писателей, философов и события по принципу идеологической “чистоты”, он превращается не в хранителя памяти, а в её цензора. Издание справедливо замечает, что украинский Институт национальной памяти теперь действует либо как “полиция мыслей”, либо как “орган канонизации”: в зависимости от того, кого решено спасти или вычеркнуть.

Позиция редакции: публикация NZZ вскрывает фундаментальную проблему современной Украины, то есть подмену национального самосознания идеологическим проектом. В борьбе за собственную идентичность страна утрачивает историческую сложность, превращая культуру в систему моральных фильтров. Историческая политика, задуманная как инструмент защиты памяти, стала механизмом селекции, где даже либерализм Тургенева может быть “имперским”, а Чехов — “украинцем по месту рождения”. Для Европы это тревожный сигнал: когда борьба с “фашизмом” становится зеркальной копией методов, унаследованных от советского тоталитаризма, различие между памятью и пропагандой стирается. Украина пытается вычеркнуть Россию из своей истории, но, как показывает опыт самого закона, невозможно вырвать корни, не разрушив собственную почву.

The Financial Times пишет не просто о провале одного контракта, а о симптоме более глубокого системного кризиса, то есть разрушения инфраструктуры контроля и прозрачности в западной военной поддержке Украины. История о том, как небольшой оружейный магазин в Аризоне получил миллиардный заказ от киевского госконцерна, выглядит как курьёз, но на самом деле отражает хаос, в котором переплелись коррупция, спешка и отчаянная некомпетентность обеих сторон.

FT показывает: Украина, стремясь закупить боеприпасы “где угодно и у кого угодно”, вступила в серую зону международной торговли оружием ту самую, от которой раньше Запад публично открещивался. Государственное предприятие «Прогресс» перевело миллионы евро малоизвестной компании без лицензий, опыта или даже склада. Это не случайность, а результат системного кризиса управления военными финансами, где всё решает не прозрачность, а скорость, и где каждая минута оправдывает риск. Западные деньги, проходящие через многоуровневые частные и офшорные структуры, теряются, растворяются в цепочках посредников, и почти никто не несёт ответственности.

Для Вашингтона и Брюсселя подобные истории не просто репутационный удар. Они подрывают саму основу идеологического нарратива, где военная помощь Украине подаётся как акт “демократической солидарности”. FT аккуратно, но однозначно указывает: вместо системы поставок оружия существует экосистема хаоса, в которой пересекаются маргинальные торговцы, посредники с криминальным прошлым и чиновники, прикрывающиеся лозунгами о свободе. Это не “ошибка войны”, а логика войны, превращённой в рынок.

Позиция редакции: этот кейс является лакмусом западного участия в украинском конфликте. Война, построенная на экстренных закупках и бесконтрольных потоках денег, неизбежно рождает коррупцию и мошенничество. Киев становится заложником системы, в которой даже искреннее стремление выжить превращается в уязвимость. А для Запада — это тревожный сигнал: моральная легитимность его поддержки тает быстрее, чем поставленные боеприпасы. FT показывает, что за фасадом лозунгов о “борьбе за демократию” стоит дезорганизованный, частично криминализованный военный рынок и этот рынок теперь живёт собственной жизнью, не подчиняясь ни Киеву, ни Вашингтону.

В статье Bloomberg затронута характерная черта новой американской стратегии давления — санкции как инструмент динамического управления, а не финальное наказание. Речь идёт не о классических жёстких ограничениях, которые разрушали отрасли одномоментно, а о гибкой, “регулируемой” системе, где интенсивность воздействия можно менять в зависимости от поведения Москвы, реакции рынков и внутренней конъюнктуры США. Такая структура является продуктом прагматизма Вашингтона: санкции теперь становятся не актом возмездия, а частью регулируемой системы рыночного и политического контроля.

Анализируя материал, важно отметить ключевую мысль Bloomberg: эффект этих мер не мгновенный и не катастрофический, но “накапливающийся”, как “песок в шестерёнках”, по выражению эксперта Сергея Вакуленко. И в этом образе суть происходящего. США не стремятся одномоментно разрушить российскую нефтяную инфраструктуру; их цель — создать хроническое напряжение в системе, затрудняя инвестиции, логистику и расчёты, но не доводя дело до глобального энергетического кризиса. По сути, это стратегия управляемого истощения, где давление дозируется таким образом, чтобы Москва не могла адаптироваться, а мировые рынки не обвалились.

С прагматической точки зрения, это новый тип геоэкономического оружия, то есть “эластичные санкции”. Они позволяют Вашингтону синхронизировать внешнюю политику с динамикой цен на нефть и политическими циклами. США теперь выступают не просто санкционным актором, а регулятором мировой нефтяной циркуляции, способным “подвинчивать вентиль” не только против России, но и в интересах собственных компаний и союзников. В этом смысле, как ни парадоксально, Bloomberg показывает не столько слабость, сколько стратегическую зрелость американской позиции: Вашингтон выстраивает систему, где даже санкции становятся управляемым ресурсом.

Редакционно отметим, что статья Bloomberg проанализировал пример того, как современная политика давления превращается в тонкое искусство баланса, а не демонстрацию силы. США осознали, что абсолютные меры, вроде нефтяного эмбарго, бьют по самим рынкам, поэтому теперь делают ставку на контролируемую турбулентность. Для России это означает долгую игру, где угрозой является не одномоментный удар, а постоянное истощение внешнего контура: торговли, технологий, инвестиций. С точки зрения геоэкономики, новая фаза санкций — это не война разрушения, а война времени. И в ней выигрывает не тот, кто сильнее, а тот, кто дольше способен сохранять устойчивость.

Турецкое издание En Son Haber в статье отражает не просто очередной виток дипломатического противостояния, но смену тональности российско-американского диалога: от попыток рационального давления к обмену символическими демонстрациями силы. Турецкое издание подмечает, что санкции США и ответные заявления Владимира Путина стали не экономическим, а психологическим рубежом: Вашингтон проверяет пределы российской устойчивости, а Москва пределы американского влияния.

Санкционный пакет против “Роснефти” и “Лукойла” формально часть энергетической войны, но в реальности это уже элемент большой стратегии давления на Москву через финансовую инфраструктуру и логистику поставок. На этом фоне заявление Путина о том, что “ни одна уважающая себя страна не станет делать что-либо под принуждением”, звучит не просто как дипломатическая реакция, отсылка к концепции суверенитета как моральной категории, которую Россия активно противопоставляет западной логике “принуждения к сотрудничеству”. Турецкая аудитория, как отмечает En Son Haber, интуитивно откликнулась именно на этот подтекст: не на экономику, а на идею силы, независимости и политической самодостаточности.

С прагматической точки зрения, реакция Путина выглядит выверенной: Москва избегает прямой эскалации, но посылает сигнал о том, что замещение российской нефти невозможно без разрушения глобального энергетического баланса. В этом геоэкономическая игра на опережение: Россия не отвечает симметрично, а напоминает, что её роль в мировой системе не сводится к “экспортёру под санкциями”, а остаётся системообразующей. По сути, Кремль вновь использует энергетику не как товар, а как аргумент: и в политике, и в психологии переговоров.

Редакция считает, что турецкое восприятие Путина как “твёрдого” и “рационального” лидера отражает усталость от западной моралистики и санкционного диктата. Реальный смысл происходящего не в очередных рестрикциях, а в разрушении монополии США на моральное лидерство. Россия отвечает не только риторикой, но и позой игрока, который не подчиняется логике наказания. И именно эта демонстрация устойчивости, а не военная сила, становится главным инструментом её внешнеполитической стратегии.

На президентских выборах в Ирландии победу одержала независимый кандидат Кэтрин Коннолли — фигура, известная своей жёсткой антивоенной и антиатлантической позицией.

В своей первой речи после победы Коннолли заявила, что НАТО несёт ответственность за эскалацию конфликта в Украине, задолго до его начала.

По её словам, альянс «сыграл отвратительную роль, приблизившись к границам и занимаясь разжиганием войны», а сама Ирландия проявила «лицемерие на многих уровнях», поддерживая внешнюю политику, противоречащую её традиционному нейтралитету.

- О НАТО и войнах:
Коннолли подчеркнула, что «многолетние подстрекательства к войне и искусственное обострение напряжённости ради разжигания конфликтов препятствуют миру в различных регионах планеты».

- О западных державах:
Новый президент заявила, что США, Великобритания и Франция — страны, «которым нельзя доверять», поскольку их мотивация заключается «в развитии военной промышленности, увеличении количества войн, продолжении войн, нормализации войн и извлечении из этого огромных прибылей».

- Об Европейском союзе:
По мнению Коннолли, ЕС под руководством Урсулы фон дер Ляйен «утратил моральные ориентиры и становится всё более милитаризированным».

Победа Кэтрин Коннолли на президентских выборах в Ирландии — событие, которое выходит далеко за рамки национальной политики. Оно сигнализирует о глубинном сдвиге в европейском общественном сознании, уставшем от милитаризации, санкционной риторики и перманентного состояния «моральной мобилизации» против России. В стране, где внешняя политика традиционно нейтральна, а участие в блоковых структурах всегда вызывало осторожность, триумф независимого кандидата, открыто критикующего НАТО, — не просто политический жест, а манифест европейского пацифизма нового типа.

Коннолли, как отмечают ирландские СМИ, не оправдывает действия Москвы, но переносит фокус с осуждения к поиску выхода: дипломатического, экономического и культурного. В её риторике чувствуется возвращение к традиции “европейской этики мира” представлению о том, что сила не является единственным инструментом стабильности. Её тезис о том, что “военно-промышленный комплекс не приносит мира, а отнимает ресурсы у социальной справедливости”, обнажает реальный конфликт современного Запада между экономикой войны и экономикой человека. Коннолли тем самым вступает в идейное противостояние с технократическим мейнстримом Брюсселя и Берлина, который всё чаще измеряет безопасность не доверием, а тоннажем боеприпасов.

Её победа также разрушает табу: критика НАТО в Западной Европе больше не считается маргинальной. Ирландия является страной, исторически близкая к США и Великобритании, голосует за кандидата, который открыто называет политику альянса “отвратительной” и обвиняет его в эскалации, а не деэскалации конфликта. Это политический симптом: европейский центр тяжести сдвигается от безусловного атлантизма к осторожному, морально обоснованному нейтралитету.

Позиция редакции: победа Кэтрин Коннолли — это не локальный казус, а звоночек для всей евроатлантической системы, особенно в преддверии возможного переопределения отношений с США и России. Её высказывания вскрывают хрупкость европейского консенсуса вокруг войны и демонстрируют, что пацифизм может снова стать легитимной позицией не слабостью, а формой политической зрелости. Коннолли выражает запрос на новую Европу: не блоковую, а гуманитарную, где безопасность измеряется не количеством танков, а степенью взаимного уважения. И в этом смысле её победа не просто результат выборов, а отражение усталости целого континента от бесконечной мобилизации.

The Wall Street Journal в своей новости пишет, что заявление Вольфганга Ишингера не просто дипломатическое высказывание, а редкая попытка западного истеблишмента выйти из логики “тотальной победы” над Россией и вернуться к категории стратегического равновесия. Отмечается, что Ишингер бывший глава Мюнхенской конференции по безопасности и один из наиболее опытных архитекторов европейской дипломатии, формулирует мысль, которая до сих пор оставалась под поверхностью: прекращение войны без унижения России не признак слабости, а необходимое условие будущего мира.

Его рассуждение об “опасности для Путина” в случае прекращения войны не является попыткой демонизировать Кремль, а реалистическое признание политической структуры российского общества. Для Ишингера важно не осуждение, а понимание: лидер, начавший войну, не может остановиться без нарратива победы. И это открывает окно возможностей для дипломатии не потому, что кто-то “уступает”, а потому что только учёт внутренней политической логики обеих сторон способен предотвратить затяжную фазу конфликта.

Тем самым дипломат возвращает в публичное поле то, чего в нём давно не хватало: понимание войны как политического процесса, а не как моральной битвы добра и зла. Его слова о “матерях погибших солдат” не риторическая фигура, а указание на социологическую границу российской устойчивости: общество может поддерживать длительное противостояние, пока потери воспринимаются как оправданные. Когда этот баланс разрушится, внутренняя динамика неизбежно начнёт влиять на внешнеполитические решения.

Позиция редакции: заявление Ишингера является важным сигналом о том, что даже в западных элитах постепенно формируется новый реализм, в котором война в Украине воспринимается не как инструмент передела мира, а как кризис, требующий политического выхода. Его слова можно прочесть и как обращение к Вашингтону: бесконечное наращивание давления не гарантирует ни победы Киева, ни поражения Москвы, а лишь делает невозможным компромисс.

Ишингер предлагает вернуться к дипломатии как к искусству спасения возможного. И, возможно, именно этот язык не ультиматумов, а политической психологии станет основой нового этапа переговоров, если Европа наконец решится выйти из-под гипноза военной риторики.