В выборе книг решил больше доверять случаю, читать в основном то, что само плывет в руки. Вот с большим удовольствием прочитал роман 1930 года «Мастерская человеков» советского писателя и литчиновника Ефима Зозули (в роли случая выступил Максим Сурков из Циолковского, спасибо ему). Обаятельный и слегка безумный роман о предприятии, где изготовляют или же воскрешают новых людей. Сатирическая эпопея, что-то вроде «12 стульев», но про гомункулов, големов и франкенштейнов.

«Понимаете, для того, чтобы изобрести какой-нибудь примус, нужно все-таки затратить медь, олово, проволоку, всякие материалы, надо, наконец, жечь бензин. Тут же ничего этого не нужно. Кровь человеческая стоит дешево, вы видите, как она льется. По цене ее нельзя сравнить с бензином. Она просто ничего не стоит. А человеческое тесто, то есть человеческие ткани, валяются где попало, так что, пожалуйста, проверьте скорее мое открытие и дайте мне скорее патент».

Создатель мастерской хочет изготовлять новых людей, но все новые люди получаются почему-то бракованными. Например, произведенный в мастерской писатель, который не может придумать ни одного сравнения. Один из сотрудников мастерской дает неглупый совет:

«Валяйте после слова «как» все, что придет в голову, и это будет самое лучшее. Не пишите «небо было как синий купол». Это старо и безвкусно. Пишите: «небо было как мороженое», «как воспоминание детства», «как комод», «как ведро с песком», или вот глаза. Почему глаза, как васильки? Какие тут, к черту, васильки?! Васильков уже давно нет. Пишите: «глаза были, как текстильный станок», «как радиоконцерт», «как невысказанная декларация»»

Златю Бояджиев
«ряженые»

Турция, район Каппадокия
автор фото Оля Петрова

несколько раз люди, с которыми переписываюсь, писали чтоб я писала,
писала рассказы, повести, роман,
потому что
«ты хорошо пишешь,
это увлекает, переворачивает, меняет»
«точку сборки сдвигает»;
обычно отвечала
«я хорошо пишу в тюрьмы»

но около года назад,
начала писать повесть,
возможно смогу выкладывать какие-то части сюда;
я хочу посвятить повесть
всем замученным и убитым в тюрьмах all over the world,
тем,чьи тела оплакали и похоронили,



и тем,
чьи тела никто не искал, потому что у них никого нет; основной массив простого человеческого внимания all over the world - товар, который хорошо торгуется,
продаётся/покупается,
и направляется

не на них

я закончила одиннадцатый класс в 1993 году, у нас не было учебников по истории, мы готовились к урокам сидя в читальных залах городских библиотек, листая свежеизданные книги и журналы «Огонёк», нам предлагалось самим отвечать на сложные её вопросы;
приблизительно в это же время, дедушка впервые рассказывает о своей жизни в лагерях;

у нас был предмет философия, по которому не было ни учебника, ни даже программы;
наша учительница просто взяла программу первого курса философского факультета, и мы по ней учились;
вероятно это самое странное что со мной произошло в школе, мы ведь изучили всех основных философов, начиная с до н.э и заканчивая Розановым и Бердяевым;
как-то я делала доклад о вещи в себе Канта,
было пасмурное весеннее утро, я вышла к доске, в классе стоял привычный безразличный гул, мне грозило два в полугодии (я не писала работ по философии т.к они требовали очень личного моего участия, не хотела чтоб обо мне знали такое личное, работы часто зачитывались и обсуждались на уроках;
не писала и отписки, типо «для оценки» т.к слишком уважала тогда философию)
я смотрела на серое небо и блочные пятиэтажки за окном, может впервые рассказывая своим циничным одноклассникам о том, что меня действительно трогало, может впервые честно разговаривая;
стало очень тихо,
я закончила рассказывать и стояла в полной тишине,
звонок не звенел, учительница тоже молчала;


она поставила мне тогда шесть пятёрок в журнал и четвёрку за полугодие, сказала что поставила бы и пятёрку

можно ещё добавить, что это была школа в криминальном р-не лен.области, многие из тогдашних учеников и учениц которой не дожили до 25и, многие отправились на зоны (речь в большинстве о тех, кто ушёл после девятого)
мы дружили,
вместе росли во дворах

часть вещей, хранившихся у моей второй свекрови, Нины Павловны, светлая память,
пока так у меня полежат, потом сложу их в прозрачный пластиковый контейнер;
вероятно буду перевозить с одной сьёмной квартиры на другую;

мне представляется что моя взрослая правнучка полюбит коллекцию миниатюрных заварочных чайничков Нины Павловны

отсчитанные мне часы

Я был человеком я был скалой
Скалой в человеке человеком в скале
Птицею в небе
пространством в птице
Цветком в морозе рекою в солнце
Рубином в росе
Всем братьям брат
одинок и свободен

Поль Элюар

…..Алёна, извини за такой неразборчивый почерк, пишу почти в темноте, другого времени написать письмо просто нет……….


женская исправительная колония, ноябрь 2023

А вот коричневые я не понял, кладбищенская эстетика какая-то. Честно, я бы дома у себя такое не поставил. Разве что с юмором, если бы нашёл нечто смертоносное что туда можно положить, ахах


тюрьма особого режима, март 2024 (обсуждение фотографий моих работ, которые я ранее в письме отправила, давно, в СИЗО ещё, в тюрьме все фотографии забрали, на склад)

письмо датировано 15 марта 1996г, орфография сохранена (семейный архив)



Многоуважаемая Наташа Юрьевна (или приличнее Наталья Юрьевна?)!

Очень тронут Вашим письмом, хотя Вы этого не угадали бы после такой долгой задержки. Даже не зная Вам, я хотел бы обнять Вас как дочь сына моего дорого друга Григория Александровича. Он был очень щедрым, порядочным, образованным человеком.

Как наверно сказала Вам Марина Павловна, я - из поколения Вашего отца. В 1950 году я был аспирантом в Колумбийском Университете, в Нью-Йорке. Георгий Владимирович Вернадский, проф. русской истории в Йельском Университете, приезжал читать лекции по русской истории в Колумбийском унив. в 1949 году, так что я познакомился с ним в то время.

Вдруг, весной 1950-го г., Г.В. имел сердечный приступ - не серьёзный, но достаточно чтобы его вынудить перестать его большие курсы и с тех пор преподавать только в маленьких семинарах у него в квартире. Я имел громадное счастье быть приглашён преподавать его лекционные курсы. Так случилось, что мы с женой жили в Нью Хейвене от 1950 по 1958 г. Это благодаря Г.В. И его жене, Нине Владимировне, что я познакомился с Вашим дедом.

Г.В. и Н.В. были родственники, и оба были родственники Вашего деда. Я не помню подробностей. Но Вернадский, имея постоянное место в Нью Хейвене с 1934 года, давал возможность нескольким родственникам приехать в США - значит, давал гарантии, что они не станут общественными иждивенцами (если можно так сказать).

Когда я начал преподавать в Йельском унив., в 1950 году, Григорий Александрович уже служил библиотекарем. Мы подружились сразу. Ему приятно было разговаривать со мной по-русски, и для это была очень полезная практика. Раз в неделю я приносил бутерброды и фрукты и речения для нас обоих на завтрак, и мы завтракали вместе в комнате, где другие библиотекари завтракали. Мы говорили главным образом о текущих делах, но он рассказывал мне кое-что о его жизни в России, о его работе в качестве мирового судьи, и т.д. К сожалению, я не помню никаких деталей об этом. Но я могу Вас уверять, что он был чудесным человеком.

В 1955 году, когда я собирался сделать исследовательскую работу в Мюнхене, он попросил меня посетить его брата Павла в Париже по дороге. Я так и сделал, и с большим удовольствием познакомился с Павлом Александровичем, с его женой Наталией Павловной, с сыном Александром, и конечно с дочерью Мариной и ее мужем. К сожалению, недолго после моего возвращения в Нью Хейвен Г.А. умер. Это было 21 сентября 1955 года. Его коллеги в библиотеке, его родственники (хоть дальние) Вернадский и мы с женой глубоко скорбели по поводу его смерти. Она была совсем неожиданная.

Среди моих бумаг я нашёл снимок Г.А. с Г.В. у Вернадских недалеко от Нью Хейвега. Мы сделаем копию и пошлём Вам.

Я считал и считаю Вашего деда как образцом хорошо образованных, культурных русских дореволюционного поколения. Как бывший судья, он смотрел на людей с пониманием и благоразумием. Он пережил огромные потери и трудности в жизни, но он их выносил без жалобы. Его место в библиотеке было скромное и не хорошо оплачивалось, но его ценили высоко из-за его личных качеств. Всегда готов был учить русскому языку своих коллег среди библиотекарей. Накопил громадное знание старых и редких книг и знал, что надо сохранять как сокровище. Я считаю, что мое знакомство с ним было для меня особенная привилегия.

Как видите, я плохо пишу по-русски. Но я могу читать, и по Вашему письму чувствую, что Вы - как Марина - близки ко мне по духу. Надеемся как-то встретиться. Во всяком случае, принимаете тёплое объятие от поклонника и друга Вашего восхищенного деда!

Ваш Ральф

хотела вчера ночью переименовать канал, назвать МОЯ ЗЕМЛЯ;
сегодня вспомнила, сразу приходит как в неё, прости господи, ложиться;
а было ж про другое;
крч утро странное, название прежнее

книжная графика, 1906 г. изд, семейный архив

и еще думаю, что если бы было можно сказать только что то одно и единственное о письме, я бы сказала, что писать [для меня] значит любить языком, в языке, через язык