Сегодня день памяти Михаила Михайловича Жванецкого (06.03.1934–06.11.2020). Пять лет как. Вроде вот только сидел за соседним столом на праздновании юбилея Огонька. Но ни Огонька, ни Жванецкого уже нет, а в памяти, как вчера.

Прекрасный выпуск готовят друзья-социологи о нарративной медицине. Как говорила мне одна женщина в летах: «не убудет над болячкой покалякать». Считаю, надо подаваться: и у них, и у нас не мало практики народной и антинародной на этот счет.

Юбилейный выпуск «Экономической социологии» открывает интервью Татьяны Черкашиной. Читается на одном дыхании, а думается до утра, под вино, конечно же, по новосибирской традиции под Монтепульчано, – там только оно в ходу из итальянских. Вкус у коллег прекрасный, а биография ещё прекрасней. Читаю о прошлом и думаю, почему бы не повторить исследовательский дизайн полувековой давности – какое бы исследование юбилейное вышло. Все юбилеи бы перекрыло. А пока замечательное интервью о становлении российской экономической социологии в её сибирском изводе, почитайте, не пожалеете.

Черкашина Т. Ю. Интервью с Татьяной Черкашиной «Наш интерес к теме экономического неравенства был предопределён» / Интервью провела А. Поплавская // Экономическая социология. 2025. Т. 26. № 4. С. 14–31.

Помянул Кена Пламмера (04.04.1946–04.11.2022) в годовщину смерти. Пропагандист качественного подхода, получивший блестящее образовании в области математики и статистики. Яркий полемист, автор классической работы по анализу документов, которые сопровождают нас по жизни, эдакой повседневной автоэтнографии, отраженной в дневниках, фотографиях, письмах, записках, частных публикациях [Plummer, 2011]. Сильная методическая работа, памяти родителей: Леонарда Пламмера (1904–1979) и Этель Пламмер (1914–2000). Любой работающий в автоэтнографической традиции не может обойти эту работу стороной.

Но не остаются в стороне и блюстители морали, провокаторы и доносчики, не читающие и не думающие, но выискивающие поводы и доводы для обвинений, доносов и угроз, скрытых или явных. Время такое, и уже собралось подобного добра не мало и вот опять. Короткий обмен репликами с безусловным анонимом (по-другому такие товарищи не работают) начался с комментария к поминальному посту:

– Это человеку, который пытался «гуманизировать» отношение к педофилии?

– Кляузники, стукачи и любители сплетен, не читающие и не думающие, не заходящие в библиотеки и не видящие за буквами смыслов, да прибудет с вами слава, и сила, и воля, до скончания века, дабы суд Божий был праведен и справедлив.

– Может объясните, как надо понимать Пламмера правильно? By applying sociology to the field of paedophilia we may partially relativise it, humanise it, normalise it, and politicise it. Что вообще в педофилии может подлежать нормализации?

– Вы хотите об этом поговорить? Почему вас так интересуют столь мерзкие и противоправные высказывания? За такое надо садить и говоривших, и цитирующих.

– Это цитата из самого Пламмера, которого вы тут пропагандируете. Может, объясните зачем?

– Представьтесь для начала, чтобы объяснения спрашивать.

Пока всё на этом вопросе собеседник взял ожидаемую паузу. Лет через 20-30 наши сограждане будут читать это всё и изумляться, как изумляемся мы, читая диалоги советской поры, и ничего с этим не поделать: время циклично, а социальные роли вечны. А значит они для чего-то нужны. Непонятно только, в каких случаях работа провокатором профессия, а в каких призвание? Надо бы Вебера помянуть и подождать – соберется ли на него компромат?

Источник:

Plummer, K. Documents of life. 2nd ed. Thousand Oaks: Sage, 2011.

Такое надо поставить на полку и время от времени перелистывать. Тексты, конечно, от большой зауми, потому пора на человеческом языке начать писать о политике тела. Но что имеем, то читаем.

Тело в дело, дело в текст.

Это гениальное введение для новой дисциплины, журнала или квартирника — Социология борща. Браво! Только одна ошибка: споры ведутся не о капусте, а о свекле. Только эта красная субстанция может символизировать и воплощать боль, любовь и принадлежность к коллективу. Капуста же есть основа борща и воплощает лишь сам борщ.

В России живут три Божьих-Воли. Изучают жизнь, пишут, опровергают устоявшиеся мнения. А знаете, на что нынче направлена Божья-Воля? Если думаете, на все, глубоко ошибаетесь.

PS: Спасибо Альбине за наводку. А вам известны такие же говорящие имена среди научной братии?

Ольга Петровна Семенова-Тянь-Шанская (28.05.1863—12.11.1906). Светлая память.

СОЦИОЛОГИЯ БОРЩА 2

Борщ нередко подают на поминках. Но поминальная еда, всё же, – каша. А ещё каша – еда утренняя, подбадривающая и поддерживающая. Она связывает начинающийся день с грядущей ночью, как связывает мир живых и мир усопших.

Нередко борщ путают с кашей. Увлекаются ингредиентами, один из которых – горе. Тогда борщ становится поминальным, теряет свою устойчивость, расслаивается в слезах. И становится неважным состав: капуста, свекла, картошка, помидоры – что угодно. Борщ становится кашей, едой утраты и скорби, одновременно (и это загадка русской души), едой надежды и любви.

Лучший кофе – это борщ, лучший борщ – это каша. Лучшая каша – это кутья. Приготовленная из отварного зерна, мёда, орехов и сухофруктов, она смягчает слезы, укрепляет веру, дарует здоровье и силы живущим, спокойствие и отдохновение отошедшим. Что для западного человека – борьба, благосостояние и прогресс, для человека русского – послушание, нестяжательство и служение. Мои друзья из Фонда «Жить вместе» связывают эти качества с русским ладом. Что ладно для русского, для немца разлад. Потому немецкие щи требуют многих ингредиентов, а сверх того уксуса, который обязательно следует погасить, дабы не киснуть и печалиться.

Социологи из Фонда «Жить вместе» изучают русскую среду, отношение русских к советскому прошлому, к себе и миру. Для образованных и накрепко привязанных к России русских эти вопросы выходят за рамки национальных и этнических отношений, как для меня борщ долгое время выходил за рамки кухни, формировал среду гостеприимства и послушания. Основной ингредиент борща – это русский дух, проявляющий себя в одержимости, безвременности и безграничности. Борщ – это духометр, прибор для измерения русской души.

Социология борща – это социология гостеприимства, бродяжничества и одиночества.

Варка борща – это не индивидуальный выбор, а судьба. Выбор делает борщ, а не человек. То, что кажется несвоевременным, несостоятельным или неуместным, на деле оказывается несвойским. Свойскость – это особая русская черта, указывающая на дружелюбие, непринуждённость, близость и гостеприимство. Самый близкий человек для русского – это гость. Ему предлагаются лучшее место, первое слово и возможность выбора. Выбор хозяина предопределен – это отношение к другому как к гостю.

У одного моего друга есть гениальное различение: всех гостей можно разделить на гостей для пирогов и гостей для борща. Гость для пирогов – это быстро, пышно, ярко и ожидаемо, с шутками и тостами. Съели, покричали – и разошлись. Гость для борща – это надолго, вместо криков песни, вместо смеха плач. И не важно, мужчина или женщина у плиты. Борщ варится не на один день. Он не ждёт гостей, он сам гость в хозяйском доме. Гость для борща поест, выпьет и останется на ночь, а то и две или три (подставьте нужное). Друг говорит: если варится борщ, жди гостей, незваных и непрошенных, но желанных и близких, надолго.

Я редко варю борщ. Близость меня настораживает.

Первый борщ я сварил лет двадцать тому назад. В магазине не было белокочанной капусты (что большая редкость), и я купил краснокочанную. В остальном все как у всех: свекла, морковь, помидоры лук, чеснок, картофель, конечно же, говядина с мозговыми косточками. Но краснокочанная капуста. Борщ получился фиолетовым, как чернила для перьевых ручек (успел и такими покляксать в детстве). Того борща я не смог съесть ни ложки. Говорят, что главное в борще запах, но я считаю – цвет.

Немцы, и не только, сражаются с одиночеством, приписывают этому состоянию самые негативные черты. Одиночество для них – это социальная болезнь, инфекция, беда. Русские сами обрекают себя на одиночество. Одиночество для русских – это воля и свобода. Я русский. Я выбирал одиночество. «Устал я жить в родном краю, / В тоске по гречневым просторам, / Покину хижину мою, / Уйду бродягою и вором». Или лучше так: «Как странник грустный одинокий, / В степях Аравии пустой, / Из края в край с тоской глубокой / Бродил я в мире сиротой».

Борщ производит дилеммы. Одна из них – уйти или остаться.

С каждым годом мои знания по социологии тают. На то указывает диктант, и я ему верю. С праздничком!

🦋Сегодня заявлен важный разговор в Вышке, об этике полевого исследования. Но как всякий важный, может оказаться и пустым, проходным. Важно, за фигурой вежливого поведения не отмахиваться и от такого сценария. Разговор об этике легко превращается в перечисление банальных догм, которые живут лишь в аудиториях, на страницах учебников и заседаниях всяческих комитетов, – одни словом, где угодно, но не в поле.

Какой этический вопрос вы бы хотели обсудить на такой встрече? Что беспокоит вас? И беспокоит ли?

Достоевский пошел в гости к Гоголю.
Позвонил. Ему открыли,
– Что вы, – говорят, – Федор Михайлович, Николай Васильевич уж лет пятьдесят как умер.
«Ну и что же, – подумал Достоевский, царство ему небесное, – я ведь тоже когда-нибудь умру»*.

Эти строки принадлежат непутевому и легкому на подъем художнику Владимиру Пятницкому (1938–1978), который умер ровно 47 лет тому назад, день в день. Так и каждый из нас когда-нибудь умрет, день в день с каким-нибудь Пятницким. Вечная память каждому.


*Доброхотова-Майкова, Н., Пятницкий, В. Веселые ребята: Однажды Гоголь пришел к Пушкину. М.: Изд-во АРДА, 1998.