Еще одно видео из блиндажа - гёрл-группа «Катюша» с песней «Пацан влюблен». Девчонки честно доехали до передка, но выглядят так, словно готовятся к экзамену по ОБЖ: оделись максимально скромно, чтобы не отвлекать защитников от их ратного труда. Если в слове «ракета» не зашито никакого эвфемизма и скабрезных фрейдистских намеков, то текст песни вполне себе для сгодится для школьного утренника или урока «Разговоры о важном»:

Летят ракеты, летят снаряды,
А он побыл с нею всего пять минут рядом.
Снова ракеты, всё без умолку
А он влюблён, он так влюблён теперь в девчонку.

Иное дело - моя фаворитка этого хит-парада Анастасия Раинская. Здесь уже без полумер: родина-мать в соблазнительном образе гетеры, которая поет про своего Аполлона. Там, где «Катюша», зардевшись румянцем, робеет, многоопытная Раинская идет в безудержную атаку: смелые наряды, смелые образы и позы. И если «Катюша» старается не смутить бойцов, то Раинская как будто осознанно хочет их окончательно сбить с прицела.

На мой взгляд, безоговорочно лучшая песня Раинской посвящена абьюзивным отношениям. Певица сравнивает себя с Россией, которую вечно третируют и выставляют виноватой. А для большего эффекта Раинская прямо на сцене отвесила сама себе пощечину. Если кто-то хотел увидеть, как война превращается в поп-культуру, как абьюз и патриотизм уживаются в одном куплете, - милости прошу:

Так же, как и страна, я терплю нападки.
Принимаю спокойно то, много чего гадко.
Ты винишь меня во всём.
Я такая же, как Россия для всего мира.
Во мне есть сила.
Ты меня ругаешь, даже посылаешь.
Но мне всё нипочём.
И ты это знаешь!

Я много раз писал, что не стоит ждать скорого окончания войны, потому что у нее слишком много бенефициаров, и речь идет не только о верхушке власти, у которой свои бизнес-интересы, но и обо всех тех, для кого эта война превратилась в единственный смысл — от волонтеров и блогеров, паразитирующих и зарабатывающих на этой теме, до артистов, журналистов и режиссеров, как правило, никому до 22 года неизвестных, которые сейчас замещают уехавшую культурную элиту страны.

Возьмем того же Влада Балу. Думаю, про себя и свой ограниченный творческий потенциал он все понимает: как только война закончится, его песни станут никому не нужны. Да и сейчас, сказать по правде, в них нет особой нужды. Из видеоотчетов его выступлений становится понятно, что, кроме зоны СВО и госпиталей, он выступают исключительно на муниципальных праздниках за госсчет.

То есть все поездки по армейским коптеркам и блиндажам имеют единственную цель - обратить на себя внимание чиновников, которые распоряжаются бюджетными деньгами.

Нет, я не принижаю этих артистов - у них есть своя публика, и это видно по количеству подписчиков в TikTok, по оживленности ленты. Я даже знаю людей из Касимова и других малых городов, которые с радостью включают их музыку на шашлыках, в бане или на заднем дворе. Но ни один из них не купит билет на концерт Балу, на фильм с Прилепиным, потому что расходы на культуру не заложены в их семейных бюджетах. Если концерт оплачен администрацией города, они, конечно, придут, но вот потратить личные деньги, чтобы сходить на чей-то концерт, - для них просто невозможно, а значит, вся любовь к такой музыке остается исключительно виртуальной и безвредной для кошелька, и именно в этом вся ее суть

Вчера, к слову, вышло расследование про фильм с Захаром Прилепиным в главной роли, который при всей господдержке с треском провалился в прокате - сеансы в среднем посещали три человека, и это, надо сказать, прекрасная иллюстрация унизительного и полностью зависимого положения артистов, чей успех целиком и полностью зависит от того, сколько чиновник готов на них выделить.

Вывод прост: люди, которые любят такие фильмы и такую музыку, существуют - я их знаю лично, но они ни на копейку не поддержат своего любимца, и артисты это прекрасно понимают: их успех целиком и полностью зависит от госзаказа, от бюджета, от прихоти чиновника, и как только война закончится, все эти артисты останутся за бортом.

Концерт Шамана в Нижнем Тагиле отменили - за неделю до выступления было продано меньше половины билетов. Точно такая же ситуация была в Сочи и Калининграде. В конце ноября в Кремлевском дворце съездов анонсирован большой концерт с дерзким названием «30 лет на сцене». По сообщениям СМИ, на сегодняшний день продана меньше половина билетов.

Слишком много людей, структур и интересов завязано на этом конфликте, включая, кстати, и тех, кто на противоположном фланге среди русской эмиграции. В Украине тоже, насколько я могу судить, тоже повылезало из окопов много запевал войны. И пока есть этот обоюдный интерес «культурно» обслуживать войну и даже ее оправдывать, ей не будет конца.

Нет никакого общего культурного ландшафта, каким он был во времена тотального диктата телевизора, когда все смотрели и слушали одно и то же; теперь страна расслаивается на фракции: у каждого сообщества свои герои, лидеры мнений, свои шутки и мемы. Вот, например, Влад Балу - у него в TikTok 106 тысяч подписчиков, в Телеграме — 2,5 тысячи, а в ФБ и вовсе 95 человек, и я уверен, что его подписчики в TikTok ничего не знают, например, о Михаиле Козыреве, а поклонники Козырева, в свою очередь, никогда не слышали о Владе Балу (Мишу я привел лишь для примера, с тем же успехом можно вставить любую другую фамилию известного ФБ-ЛОМа на ваш вкус).

Мы только что обозначили две непересекающиеся культурные вселенные в пределах одной страны, а их, представьте, сотни и тысячи, и между ними, помимо эстетической пропасти, простирается ещё и поколенческая. За последние два года я много раз кочевал по границам этих миров. В Касимове моим соседом был Леха, который каждую пятницу и субооту нарушал мой покой блатным шансоном и «Сектором газа». Иногда я ходил на шашлыки с женщинами, для которых ролевая модель - Ирина Аллегрова, иногда общался с девочками в больших наушниками, ровесницами моей старшей дочери, чьи музыкальные вкусы настолько специфичны, что я их даже не запомнил. А вечерами я приходил в культурный центр Маяк, где звучал преимущественно рок. и это все в пределах одного 30-тысячного города! Потом я переехал в Германию, где тоже не все так однозначно. Русская диаспора состоит и из ранних переселенцев, в основном поволжских немцев, которые и ментально, и культурно застряли где-то в конце 80-х и до сих пор слушают группу «Комбинация», и из эмигрантов последней волны, которые заполняют собою залы на концертах Нойза и Монеточки. Казалось бы, все они говорят на одном языке, имеют один культурный код, но на самом деле сильно друг от друга отличаются.

Я никогда не делил культуру на «низкую» и «высокую», и потому всегда, одержимый исследовательской страстью, заглядывал туда, куда большинство даже не смотрит. Все мои фильмы и сюжеты по сути - это попытка заглянуть по ту сторону. Для этого иногда приходится запрятать поглубже свои эстетические представления о прекрасном и просто смотреть, читать, слушать и фиксировать. Именно этим мы и будем заниматься в новой, а точнее - хорошо забытой старой программе.

Получил сегодня вот такое письмо в почтовый ящик от запрещенных в России Свидетелей Иеговы. Скорее всего это украинские переселенцы: несколько раз, гуляя по городу, видел их «кубы» и раздачу листовок.

Мне интересно, как это технически у них организованно. В ящики, на которых указаны немецкие фамилии, они кладут послания на немецком, а тем, у кого фамилии заканчиваются на -ов, -ин и -енко, - на русском?

Я уже не раз писал, что один из моих любимых писателей, чьим современником мне посчастливилось быть, - Владимир Шаров. Сын писателя-фантаста, он рос в доме, куда после смерти Сталина стали приходить лагерники - ожившие мертвецы, свидетели преисподней, - и маленький Шаров жадно слушал их рассказы. Вероятно, тогда и зародилась главная идея всех его романов - палачи и жертвы как разделенные половины одного целого, не противопоставленные друг другу, как антагонист и протагонист, а как двойники, как зеркальные отражения друг друга. В последнем романе «Царство Агамемнона» Шаров устами своих героев развивает эту гностическую, еретическую по своей сути идею, впервые высказанную Иваном Грозным в письме к князю Курбскому, первому русскому эмигранту, что строптивый царь, считай - палач, делает своего рода одолжение своим жертвам, ибо дарует им спасение; истребляя невинных, он таким образом умножает число молитвенников за русскую землю, а значит, делает богоугодное дело.

На мой взгляд, это и есть поворотный момент русской истории, когда христианство подменяется гностицизмом и заложенными в него представлениями, что добро невозможно без зла, а рай не существует без ада. Логика Ивана Грозного проста и одновременно обескураживает: единственная цель христианина - войти в Царство Божие, а все прочее - маета, не стоящая даже упоминания, а самый короткий путь к Богу - это принять венец мученика, повторение судьбы агнца Христова, и потому жертва должна благодарить своего палача за то, что тот внеурочно выписывает ей спецпропуск в рай.

Сметонин, один из героев романа, так объясняет принцип работы этой безжалостной мельницы русской истории:

«Грозный объясняет Курбскому, что жизнь есть юдоль страданий, оттого те, кто им, помазанником Божьим, царем Святой земли, убит без вины, то есть те, чьей кровью его беспрерывно попрекают, не только что не внакладе – в немалом барыше. Как невинно убиенные, они, претерпев страдания здесь, на земле, после кончины немедля будут взяты к престолу Господню, на веки вечные избегнут куда более страшных мук Божьего суда».

Еще один герой, Жестовский, развивает эту гностическую идею взаимоспасения палачей и жертв:

«Сталин соорудил огромный алтарь и, очищая нас, приносит жертву за жертвой, что необходимы гекатомбы очистительных жертв, чтобы искупить наши грехи. И я не знаю, получится у Сталина или не получится, в любом случае, он делает всё, чтобы нас спасти. Невинные, которые гибнут, станут нашими заступниками и молитвенниками перед Господом».

Один из самых глубоких исследователей творчества Шарова Михаил Эпштейн в сборнике «Владимир Шаров: по ту сторону истории» пишет, что жена Шарова Ольга Дунаевская считает, что толчком к последнему роману стали слова знакомого семьи, очень воцерковленного человека. Когда речь зашла о сталинских репрессиях, он сказал: «Да, все это страшно, но зато теперь у русской земли много молитвенников перед Господом. Столько святых-страстотерпцев, сколько дало сталинское время, Россия еще не знала».

«Царство Агамемнона» - это роман в романе. Главный герой Жестовский - не только узник сталинских лагерей, но еще и доносчик и соучастник репрессий - оправдывает массовые убийства как необходимую жертву ради спасения. Внутри шаровского романа он пишет свой роман «Царство Агамемнона», где проводит параллель с мифом о микенском царе, что принес в жертву собственную дочь Ифигению, чтобы умилостивить Артемиду.

Основоположником этой идеи о богоугодной миссии палачей, как уже было сказано выше, является Иван Грозный. В первом письме Курбскому он так и пишет: ежели ты праведен и благочестив, ты не должен бояться безвинно погибнуть, ибо это не смерть, а дар благой.

«Почему же ты презрел слова апостола Павла, который сказал: «Всякая душа да повинуется владыке, власть имеющему; нет власти кроме как от Бога: тот, кто противится власти, противится Божьему повелению» <…> А ведь сказано это обо всякой власти, даже о власти, добытой кровью и войнами <…> Если же ты праведен и благочестив, почему не пожелал от меня, строптивого владыки, пострадать и заслужить венец вечной жизни?»

Михаил Эпштейн в одной из своих последних лекций сравнил русский террор с исламом и политикой джихада. Однако, при всем внешнем сходстве, русский террор не ставит целью отделить козлищ от агнцев, праведных от неправедных, как это принято в исламе, где палач попадает в объятья гуриям, тогда как жертва обречена на вечные мучения, - напротив, в русской традиции палач и жертва прощают друг друга и, по-братски обнявшись, оба восходят к спасению. Самый хрестоматийный пример из русской истории - это когда великая княгиня Елизавета Федоровна приходит к убийце своего мужа, террористу Каляеву, в тюремную камеру и прощает его. Еще один случай - расстрел великого князя Николая Михайловича Романова в Петропавловской крепости. Перед самым расстрелом, оказавшись в одном исподнем у края рва, он передал одному из участников расстрельной команды тюремного котенка, который жил у него в камере, а также свои сапоги («Носи! Царские как-никак!»).

Это возможно только на христианской почве с ее идеей искупительной жертвы, - пишет Эпштейн, - но в чудовищно извращенном виде: каждый становится одновременно и Христом, и его распинателем. Любить - значит, уничтожать. «Да, так любить, как любит наша кровь,/ Никто из вас давно не любит! /Забыли вы, что в мире есть любовь,/Которая и жжет, и губит!» - обращается Блок к Западу в «Скифах». Жестокость - это и есть милосердие. Большевики хотят погубить мир? Нет, спасти его от его собственных грехов. «Мировой пожар в крови — Господи благослови!» Такова эсхатология Блока в «Двенадцати», а также А. Белого в его поэме «Христос воскрес». Это логика не прямой линии, раздела добра и зла, как в исламе, а «красного колеса», которое вращается так, чтобы возносить одновременно в братских объятиях жертв и палачей.

Идея зеркальности палача и жертвы особенно отчетливо звучит у Набокова в «Приглашении на казнь». Пьер сначала появляется как сосед по камере, такой же бесправный и несчастный, как Цинциннат, а в кульминации романа оказывается его палачом. Казнь предстает как странный, немного сюрреалистичный спектакль, где роли весьма условны, где жертва и палач - два отражения одной судьбы, участники божественного спектакля, которые в любой момент, если будет на то воля режиссера, могут поменяться местами.

Что же касается до настоящего палача, подневольного, обязанного, то известно: это арестант решоный и приговоренный в ссылку, но оставленный в палачах; поступивший сначала в науку к другому палачу и, выучившись у него, оставленный навек при остроге, где он содержится особо, в особой комнате, имеющий даже свое хозяйство, но находящийся почти всегда под конвоем.
Ф. Достоевский, «Записки из мертвого дома»

Мой преподаватель, а по мнению российских властей - иноагент, экстремист и террорист, заочно приговоренный вчера к 7 годам колонии, Дмитрий Быков* в одной из колонок перечисляет советские романы, в которых сквозит идея необходимости зла и искупительной жертвы. Главный посыл «Мастера и Маргариты», в том числе адресованный лично Сталину, звучит так: «мы, художники и интеллектуалы, признаем тебя неизбежным и полезным злом и даем моральную санкцию на расправу с людишками, которых сам же ты отчасти и вывел; но береги художника».

В этой же колонке Быков* упоминает пьесу Леонова «Нашествие», которая была удостоена Сталинской премии, а значит, положительно оценена главным читателем. По сюжету, незадолго до оккупации старого русского города туда возвращается из лагерей Федор Таланов, недавний «враг народа». Именно он и оказывается главным героем подполья, народным мстителем.

Идея проста: мы, твои жертвы, не держим на тебя зла, и больше того - мы самый верный твой отряд; наша любовь к Родине прошла через настоящие испытания, и мы, закаленные твоими лагерями, не дрогнем перед чужеземным нашествием.

Сам Быков* не раз говорил и писал о репрессиях и лагерях как о «переплавочных печах», где закалялся новый тип советского человека - стойкого и несгибаемого. Только такие люди и могли победить нацизм, считает Быков*.

И тут мы опять возвращаемся к гностицизму, выраженному в русских пословицах «не было бы счастья, да несчастье помогло», «все, что ни делается, - к лучшему!» и «нет худа без добра»!

Частично об этом же его собственный роман «Истребитель» по «сталинских соколов», которые, по меткому выражению Галины Юзефович, могли быть как истребителями, так и истребляемыми - в зависимости от обстоятельств. Под стать героям античных мифов, они всегда обречены на трагический финал.

В рецензии на «Обитель» Прилепина Быков вспоминает идею Горького, что Соловки - это не тюрьма, а лаборатория, где выковывается новый сверхчеловек. Эта идею Прилепин вкладывает в уста Федору Эйхмансу, чекисту и коменданту Соловецкого лагеря.

«…человек для Горького - пройденный этап. И для Эйхманса тоже. И Прилепину нравится этот советский эксперимент - потому что в нем перед нами явлен новый этап человеческой эволюции. Эти сверхлюди Прилепину не то чтобы по-человечески нравились, - тут наши людские критерии не работают, - но они ему как художнику интересны; в этом смысл его страстного интереса и к советскому проекту в целом. Эйхманис появляется в романе ненадолго — в пяти-шести сценах, — но он-то и есть скрытый стержень всей «Обители» <…> тюрьма в его понимании - не место, где отбывают наказание, а лаборатория по тайному выведению революционного гомункулуса».

Интересно, это специфика русской литературной традиции - видеть в палачах полезных паразитов, которые, ради общего спасения, приходят к симбиозу с жертвами, - или в Европе тоже есть аналогичные примеры? Все утро сегодня думал об этом, но ничего конкретного не вспомнил. Кто поначитаннее, набросайте примеров.

- иноагент, внесен в списки экстремистов и террористов Росфинмониторинга

Забавно, что теперь, чтобы поговорить о русской культуре и литературе, об оправдании палачей, мы вынуждены по настоянию этих же палачей расставлять везде звездочки.

Горячо вам рекомендую сборник «Владимир Шаров: по ту сторону истории», написанный коллективом звездных авторов. Есть там и Михаил Шишкин* и Александр Эткинд* и уже упомянутый Михаил Эпштейн.

*-по мнению российских властей, являются иноагентами

Сегодня у нас выходной. Германия празднует объединение - День единства.

В такие дни память неизменно возвращает нас к тем кадрам: бесконечные вереницы «Трабантов», устремившихся на запад, переполненные магазины, где люди расхватывали бананы - этот неожиданный символ западного изобилия. Если для нас символом долгожданной свободы стала колбаса, то для восточных немцев - именно банан.​​​​​​​​​​​​​​​​

Но сегодня хочется поговорить о другом. О ГДР. Если отбросить предрассудки и посмотреть на Восточную Германию без привычной линзы, то окажется, что в чем-то она была прогрессивнее ФРГ. Особенно если судить по участию женщин в экономике, по их присутствию в руководстве, по отношению к меньшинствам. Для современных леваков и профеминистов ГДР вообще должна была стать утопией: женщины на работе, женщины в руководстве, меньшинства под защитой, - тем удивительнее, что Грета Тунберг и ее соратницы по повестке обходят стороной этот социальный эксперимент, не прославляют его как золотой век, зато шумно солидаризируются с теми, кто при первой же возможности укутает их в паранджу и прикажет омывать ноги бородатым мужчинам.

Дальше будут только цифры.

В 1949 году ГДР предоставила женщинам конституционное право на труд и равную оплату труда. Семейный кодекс 1965 года закрепил права и обязанности женщин, мужчин и детей как равноправных членов общества - как в браке, так и вне его. В отличие от ФРГ, где верховенство мужчин защищалось законом до конца 1970-х годов. Например, мужьям разрешалось возражать против выхода жен на работу.

В 1989 году в ГДР работало около 92,4% женщин, на тот момент - один из самых высоких показателей в мире. В Западной Германии работали 56% женщин.

ГДР поощряла женщин к полной рабочей занятости, в то время как Западная Германия продвигала более традиционную модель, где единственным кормильцем семьи является мужчина. Это отразилось на культурных установках. В ГДР домохозяек (Hausfrauen) уничижительно называли Schmarotzer (паразитки, тунеядки), тогда как в ФРГ пропадающих на работе матерей называли Rabenmutter - дословно «матерью-воронами» (у нас обычно про таких говорят «мать-кукушка»).

Эти культурные различия между восточными и западными немцами до сих пор не преодолены. Даже в 2025 году восточные немки работают больше и усерднее, чем западные.

Восточные немки могли позволить уделять больше времени карьере во многом благодаря хорошо развитой системе дошкольных учреждений. К 1989–1990 году почти 100% детей в возрасте 3–6 лет посещали детские сады в ГДР; для сравнения, в ФРГ этот показатель едва дотягивал до 80%. Но дело не только в проценте охвата: восточные детские сады и школы работали дольше и были гораздо доступнее - с раннего утра и до вечера.

Доля женщин в высших учебных заведениях и профессиональном образовании в ГДР была впечатляюще высокой: к 1985 году около 50% и более студентов составляли женщины. Женщины массово привлекались к работе в государственных структурах и занимали руководящие должности: более 50% всех судей, 35% мэров и от 30 до 40% членов парламента - цифры, которые для многих западных стран того времени казались фантастическими.

Взять хотя бы Народную палату 1976 года: из 500 депутатов женщин было 168, то есть около 33,6%. Для сравнения, в ФРГ в 1970-е годы парламент едва достигал 8–10% женского представительства. Ирония в том, что только к 2023 году объединенная Германия достигла тех же цифр политического представительства женщин, что и ГДР почти полвека назад. А в промышленности ГДР 1986 года доля женщин на руководящих постах была даже выше, чем в современной Германии (34% против 28,9%).

В 1972 году ГДР легализовала аборты в первые 12 недель беременности. Для своего времени это был по-настоящему революционный закон.

В послевоенной ФРГ нацистские законы еще жили и здравствовали, ущемляя права геев, о чем недавно писал Павел Пряников в блоге Толкователь. До 1969 года по параграфу 175 продолжалось преследование: за двадцать лет было осуждено 64 тысячи человек. В ГДР же к этой истории подошли иначе.

Нацистские дополнения к параграфу 175 отменили почти сразу, и в период с 1949 по 1968 год по этому закону оказалось около 4 тысяч человек. А с 1968 года однополые отношения между взрослыми и вовсе были декриминализованы и перестали считаться уголовным преступлением.

Забавно, что после воссоединения Германии именно ГДР, которую Запад считал отсталой, настояла на том, чтобы законы, действовавшие в ФРГ о 175 параграфе и абортах не стали общенациональными. Без этой настойчивости отмена параграфа 175 и легализация абортов в Германии заняли бы еще больше времени, полагают некоторые эксперты. Иногда прогресс приходит оттуда, откуда меньше всего его ждешь.

Ну и задам напоследок вопрос, который обычно задают в финале стандартного четырехчасового интервью на ютьюбе: что важнее - свобода или справедливость?

Старик Проханов наконец споткнулся о собственный слог. Презентацию его последнего романа «Лемнер» - житие Пригожина, вознесенного в пантеон народных бунтарей, к Разину и Пугачеву, - отменили под надуманным предлогом, а электронную версию якобы убрали после колонки Кашина.

В опубликованном фрагменте президент страны, которого зовут Леонид Леонидович Троевидов, предстает в гротескном обличье: горнолыжник, амфородобытчик, любитель ночного хоккея и адепт китайского кровозамещения.
Галина Юзефович, успевшая скачать электронную версию до ее изъятия, дополнила картину: «Троевидов взрывал дома, запрещал отвечать на мольбы моряков тонущего «Курска», развязывал войну в Чечне и обманывал руководство армии, обещая легкий поход на Украину» (см.скрины двух страниц ниже).

Рано или поздно это должно был случиться. Потому что Проханов, как Дугин, как покойный Лимонов, - при всем внешнем верноподданстве суть временные попутчики, а не органическая плоть этой власти. Они торгуются, прислуживаются, но в глубине души презирают питерского Хама, не видя в нем равных себе ни умом, ни породой.

Проханов - алхимик политических антиномий, соединитель несоединимого: белой России и красной. Согласно его мистическому откровению, победа пролила небесный свет на Сталина, превратив невенчанного красного монарха в помазанника: последний государь, утверждает Проханов, передал свою лампаду Иосифу, тем самым соединив разорванные столетия, сшив растерзанные эпохи и положив конец вековой распре.

Недаром в «Сахарном Кремле» Проханов выведен в образе Пархановны - известной московской кликуши, что носит на груди икону с Гагариным.

Говорят, Проханова с Дугиным свел Мамлеев. Три еретика, три апостола тайного знания, враждебного как гундяевскому православию, так и новому режиму. Они - временные попутчики, готовые в любой момент отступить в свою катакомбную церковь.

Проханов был и остается религиозным мистиком. Оттого и слог его - такой кружевной и вычурный - несет на себе печать сектантских радений: в нем слышится глоссолалие и экстатическое бормотание хлыстов или молокан-прыгунов.

Генеалогия Проханова объясняет многое. Он происходит из молоканской среды - одной из самых закрытых сект, которую имперская власть считала опаснейшим расколом и ссылала из центральных губерний на периферию. Дед его, Александр Степанович, вместе с братом Иваном состояли в молоканской общине; последний же впоследствии перешел в баптизм, став основателем Русского евангельского союза. Родители писателя продолжили эту баптистскую линию.

Сектант всегда останется сектантом - даже когда прикидывается державником. Представьте, каково ему, визионеру, причастнику тайных откровений и свидетелю венчания двух Россий - красной и белой, - сидеть потом среди бухгалтеров, на приеме у какого-нибудь Громова или Кириенко, рассуждающих о KPI?! Тот же Кашин правильно пишет в своей колонке: 87 лет уже деду - что ему терять?!

Репортаж из Дома Книги на Арбате. У романа Проханова «Лемнер» 0 (ноль) продаж, никто не спрашивал и ни разу не интересовался. Книга при этом стоит на главном стенде новинок.

Тем временем в интернете разгоняется легенда о том, что, якобы, книга запрещена, и ее отовсюду изымают. Кто хочет пруф – может сам прийти и посмотреть.

А на озоне «Лемнер», по моему скромному мнению (и Полоротова), закончился, потому что его прорекламировал Кашин.