В последнее время многие теории внешнеполитические и военные доктрины подвергаются пересмотру. Принято считать, что российская СВО якобы показала несостоятельность идеи «ограниченных ударов высокоточным оружием»: на практике, мол, всё равно всё сводится к затяжной окопной войне. Альтернативные, невоенные методы тоже критикуют — термин «мягкая сила» в России приобрёл анекдотическое звучание после провала пушкинских вечеров культурных программ, которые легко пресекались недружественными режимами.

На самом деле концепция «мягкой силы» (soft power) в чистом виде устарела ещё до того, как её начали активно обсуждать у нас. Её автор, американский интеллектуал Джозеф Най (умерший кстати недавно), ещё в 2004 году в книге Soft Power: The Means to Success in World Politics предложил новый термин — «умная сила» (smart power). Причина очевидна: одни лишь мягкие методы редко приносят результат без инструментов принуждения. США годами инвестировали в образовательные программы, НКО и грантовые сети за рубежом, но в критический момент власти разных стран смогли всё это разогнать, запретить и раздавить силой. Так, после 2012 года в России резко ограничили деятельность западных фондов, в Центральной Азии НКО закрыли, в Венгрии выгнали университет Сороса, а в Египте арестовали сотрудников правозащитных организаций.

С другой стороны, ставка исключительно на военную силу оказывается слишком дорогой и разрушительной. Ирак, Ливия и Афганистан стали для США примером того, как военные победы превращаются в политические и гуманитарные провалы. Оккупации ведут к экономическим кризисам, волнам беженцев и реваншистским настроениям, а последствия тянутся десятилетиями.

Решение, которое предложил Най, заключалось в сочетании всех инструментов: военных, экономических, дипломатических, культурных. «Умная сила» означает синхронизацию давления и привлечения: ограниченные удары по ключевым объектам сочетаются с программами гуманитарной помощи, санкции с культурными проектами, антикоррупционные расследования с дипломатическими встречами. Такой подход действует сразу на нескольких уровнях и создаёт множественные каналы воздействия. Что-то вроде тактики «хорошего и плохого полицейского», только перенесённой на геополитический масштаб.

Преимущество здесь в том, что «умная сила» позволяет разделять враждебное общество на группы и обращаться к ним по-разному. Силовики и лоялисты подвергаются точечным ударам и персональным санкциям, оппозиции и активистам предоставляется поддержка, бизнесу предлагают стимулы, интеллигенцию вовлекают через образовательные и культурные программы. Так создаётся система дифференцированного воздействия, которая не позволяет обществу консолидироваться против внешнего врага и постепенно разрушает его изнутри. При этом внешнее вмешательство выглядит как «внутренний» процесс, а внешний игрок часто выступает как посредник или даже спаситель от террора и диктатуры.

Примеры хорошо видны. Израиль в Ливане и Иране пытается действовать именно так: совмещает удары по военной инфраструктуре, ликвидации командиров КСИР и Хезболлы с дипломатической поддержкой оппозиции и информационными кампаниями. Китай по отношению к Тайваню использует похожий набор инструментов: военные манёвры сочетает с экономическими стимулами для тайваньского бизнеса и культурными программами, подчёркивающими единство китайской цивилизации. Даже США через двухпартийную систему реализуют подобную логику: республиканцы чаще делают ставку на «жёсткую» силу, демократы — на дипломатию и работу с обществом, разные ведомства реализуют свои собственные программы одновременно и вместе это создаёт эффект непредсказуемости.

Современные технологии лишь усилили возможности «умной силы». Социальные сети позволяют выявлять отдельные группы внутри общества и обращаться к ним напрямую, минуя правительства и СМИ.

Экономическая взаимозависимость враждующих стран делает Smart Power фактически безальтернативной. А главное - она постепенно переводит конфликт из плоскости межнациональной в формат борьбы глобальных партий, представленных отдельными группами в разных странах.