Параноидное восприятие проявляется в ощущении, что «со мной что-то происходит или может произойти».

В таком состоянии человек часто не чувствует себя субъектом своих действий и событий, происходящих с ним.

У внешней красоты есть не только плюсы, но и минусы.

Красивые люди зачастую могут пользоваться преимуществами, такими как уверенность в себе и повышенное внимание окружающих.

Однако они могут также сталкиваться с завистью и травлей, что зачастую остается скрытым в вопросах внешней привлекательности.

Конкуренция и предвзятость могут привести к сложным отношениям с окружающими, и это не всегда так очевидно, как кажется на первый взгляд.

Когда родители не просто игнорируют, а бесцеремонно отвергают внутренний мир своего ребенка, ставя его жизнь на алтарь техничных успехов, спортивных трофеев и престижных дипломов, они невольно превращаются в тюремщиков.

Их любовь подменяется холодным расчетом, и единственной областью заботы становятся инвестиции в достижения, которые должны произвести «идеального» ребенка. В такие моменты радость и удовольствие ребенка становятся отравленными, отягощенными насилием, которое, хотя и невидимо, пронизывает каждую его деталь.

Для таких людей собственное тело становится лишь инструментом, который можно эксплуатировать до предела.

Отдых и забота о себе воспринимаются как слабость, а любое недомогание или эмоциональный сбой игнорируются, как несущественное раздражение.

«Ты просто ленишься! Ты недостаточно постарался! Это все отговорки. Возьми себя в руки!», — говорят они сами себе, не позволяя ни капле сострадания проникнуть в их жестокие правила.

Только полное физическое истощение может стать сигналом остановиться, но скорее, вынуждено.

Будучи взрослыми они не могут позволить себе покой, потому что внутри них все еще звучит эхо прежнего давления: «Не расслабляйся! Ты не имеешь права на отдых, пока не достигнешь цели!»

Такой подход приводит к деструктивному циклу, где ребенок оказывается заперт в ловушке ожиданий и жестоких стандартов.

Его душа и тело истощаются, никто не слышит внутренний крик о помощи, нужды и желания, потому что столько ранее вложенных в него амбиций и мечтаний держат его и родителей на краю пропасти.

Каждый день становится пыткой или испытанием, борьбой за выживание или достижением вершин, а любые искренние эмоции воспринимаются как проявление слабости.

Провозглашается превосходство мысли, власти или тела (рекорды, изнурительные тренировки).

Как можно говорить о любви, когда единственное, чего словно они хотят родители, — это создание некоего успешного «продукта», а не забота о хрупком внутреннем мире живого ребенка?

Если такая практика продолжится, внутри этих детей вырастет тьма, которая перегородит путь к счастью.
Их души будут полны страха, самоосуждения и глубокого чувства одиночества, затмевающими обычные радости жизни.

Когда страсти и амбиции родителей становятся единственной истиной, они убивают в детях веру в себя и способность радоваться простым вещам.

Это не просто драма — это коллапс целого поколения, где любовь превращается в инструмент подавления, а забота становится отдаленной, недостижимой мечтой.

Отрывок из моей будущей книги

«Родительство: Любовь, Одиночество и Тьма».

Существуют виды коммуникации, которые не содержат в себе душевности, глубины и содержательности. Иногда это может быть просто некая формальность, даже молчание.

Родители и другие люди могут использовать эмоциональную холодность, отсутствие в присутствии, невозможность сказать что-либо действительно важное, молчание или злобные обсуждения сплетен.
Они не говорят о своих отношениях, о том, что у них есть друг к другу, о важном. Но с удовольствием обсуждают внешнее, других.

Это могут быть лишь поверхностные сводки новостей или пассивно-агрессивные завуалированные послания.
И самое жестокое — на все попытки хоть как-то наладить связь и поговорить открыто слышать что-то совершенно обыденное, даже безразличное.

Вместо реальной заботы возникают попытки сделать вид, что всё хорошо, изобразить отстранённую вежливость. Создается картинка, которая кажется настоящей, но на деле такой не является.


Например, ребенок может рассказывать о чем-то очень важном для него и внезапно услышать: «Подай, пожалуйста, молоко». Это и есть та самая мета-коммуникация — нечто, что содержится помимо самого текста, как бы между строк. Это говорит об отношениях между этими людьми, о том, что происходит между ними на другом уровне; о том, что стоит за словами и имеет свои косвенные сигналы, которые порой можно интерпретировать совершенно по-разному.

Эмоциональное насилие бывает сложно распознать.

В отличие от физического, его трудно определить, зафиксировать или доказать. Оно не оставляет синяков, не обнаруживается врачами и часто остаётся незаметным для окружающих.

Мне доводилось не раз слышать от уже повзрослевших людей: «Меня не били в детстве». И это считается эквивалентом того, что все было хорошо.

Но при этом многие из них живут с глубокой внутренней болью, переживают мучительное чувство вины просто за факт своего существования.

Ощущение «со мной что-то не так» сопровождает их с самого детства. Они могут ненавидеть себя, обесценивать, подавлять собственные чувства.

Эмоциональное насилие действует завуалированно. Оно проявляется в полутонах. В отвержении без слов.

Физическое насилие, при всей своей травматичности, можно хотя бы обозначить: есть конкретное действие, удар, шрам или испуг. Даже если это насилие всячески оправдывают, перекладывая вину на ребёнка, сам факт всё же остаётся очевидным — оно было.

С эмоциональным всё иначе. Внешне — полная картина благополучия: ребёнок одет, накормлен, живёт в «нормальной» семье. Но внутри, за закрытыми дверьми может происходить совершенно другое.

Со временем проявляются последствия. Запрет на эмоции, на открытое проявление чувств:
«Не плачь»,
«Не злись»,
«Не говори так»,
«Будь удобным»,
«Не мешай».

Подобные послания складываются в одно общее: «тебя не должно быть таким, каким ты есть».

Так постепенно исчезает ощущение своей уникальности, своего «я». Человек привыкает к мысли: «меня здесь нет». Он ощущает, что не имеет права быть собой и что любовь возможна только «за хорошее поведение».

Особенно страшно то, что всё это часто подаётся под видом заботы и родительского долга:
«Мы хотим тебе добра»,
«Мы знаем, как правильно».

Постепенно эмоциональное насилие начинает восприниматься как нечто должное.

Оно становится нормой — рационализированной, оправданной, а порой даже возведенной в культ «правильного воспитания».

Иногда случается так, что интеллектуальное развитие ребёнка продолжается как бы по инерции, тогда как его психоэмоциональное развитие останавливается.

В результате мы видим взрослого человека с незрелой внутренней структурой — ребёнка в теле взрослого, которому приходится выживать в мире финансовых джунглей, сложных правил и требований общества, к которым он ещё не готов ни эмоционально, ни психически.

Образ сурового, карающего и всемогущего отца хорошо нам знаком — он глубоко укоренён в культурных традициях, религиозных текстах и нередко воспроизводится в семейных сценариях.

Это фигура строгого судьи, носителя власти, неизменных правил и подавляющей силы.

Однако настоящая отцовская функция может быть совсем иной — более глубокой, созидательной и поддерживающей.

Это способность быть опорой, источником спокойствия, внутренней стойкости и ясного направления. Это умение быть рядом, направлять и защищать, сохраняя уважение к личности ребёнка.

Достаточно хорошая отцовская функция — это, например, способность «забрать» сына из симбиотической связи с матерью, помогая ему отделиться, обрести внутреннюю опору и мужскую идентичность.

Это участие, которое формирует границы, уверенность и устойчивость — качества, необходимые для взросления.

Для дочери отец становится первым мужчиной, с которым она получает опыт уважения, принятия и заботы.

Не через её идеализацию и не через обесценивание других женщин («ты хорошая, а они дуры»), а через искреннее уважение к женскому. Это безопасность и поддержка без противопоставлений, где любовь к дочери не требует унижения других.

Такой отец — не идеал или сверхчеловек. Это достаточно зрелый, присутствующий взрослый, который умеет быть рядом, слышать, поддерживать и помогать проходить через трудности.
Его сила не столько в строгости, а в способности создать пространство, где можно расти.

Услышав, что человек уже много раз пробовал терапию, но каждый раз уходил с разочарованием или просто прерывал, невольно задумываешься — что произошло?

Всегда есть риск оказаться на этом «кладбище психотерапевтов» — среди тех, кого оставили.

Любая ошибка может стоить обрыва.

Некоторые люди ходят от одного терапевта к другому, разочаровываясь снова и снова.

Бессознательно они переживают триумф — победу над «некомпетентными», теми, кто оказался неспособным помочь. Это подпитывает нарциссическую защиту.

Каждый новый «убитый» терапевт усиливает ощущение собственного всемогущества и подтверждает: никто ничего не может со мной сделать.

Зависимость — унизительна.
Слёзы и боль — непозволительная слабость.

Ведь признать утрату — значит признать крушение иллюзии контроля и всемогущества.

Привязанность — не приговор и не ярлык на всю жизнь, а стартовая точка. Мы слишком сложны, чтобы всё наше развитие и отношения, жизненные сценарии уложились в один термин.

Коротко и по сути:

✔️У нас может быть разный тип привязанности с разными людьми. Это нормально: связи уникальны. Более поздние работы Синди Хэзан и Филипа Шейвера подтверждают, что стиль привязанности может меняться в течение жизни. Этот подход называется «интегративным взглядом» на привязанность.
Хотя в ранних теориях привязанности делался акцент на единый стиль (в основном по отношению к одному взрослому в детстве, как правило матери), более современные подходы рассматривают привязанность как множественную систему. Исследования показывают, что одна и та же личность может демонстрировать избегающее поведение в романтических отношениях и одновременно — тревожное в дружбе или родительстве.

См. работы Fraley, Brumbaugh, & Marks (2005): «The Evolution and Function of Adult Attachment: A Comparative and Phylogenetic Analysis», а также Fraley и Shaver (2000-е).

✔️Даже если в детстве было небезопасно, в терапии и отношениях можно сформировать новый, более устойчивый стиль («приобретённая надёжность», см. Mary Main, Dan Siegel).

✔️И наоборот — даже устойчивый тип может пошатнуться под давлением травм или утрат. Привязанность — гибкая система. Тип привязанности может трансформироваться под влиянием жизненных событий — утраты, измены, травмы, эмоционального насилия или пренебрежения. Это подтверждено в лонгитюдных исследованиях (например, Waters et al., 2000) — наблюдалась изменчивость привязанности от детства к взрослой жизни, особенно при смене условий (например, развод, потеря родителя и пр.).

✔️Если ваш опыт не дал вам надёжной связи — вы всё равно можете построить её заново. И передать её детям. Любовь, осознанность и внутренняя работа могут многое изменить.
Есть обнадёживающие итоги исследований, показывающие, что осознанность, рефлексия, поддержка и психотерапия позволяют родителям изменить то, как они взаимодействуют со своими детьми, даже если их собственный опыт был небезопасным.
Особенно важен показатель «осознанной рефлексии» — родительская способность осмыслять свой опыт и отделять его от взаимодействия с ребёнком.
Ключевые работы: Mary Main и Erik Hesse (Adult Attachment Interview, 1990-е), а также исследования Daniel Siegel — «the coherence of mind» как признак надёжности для родительства.

Надежда — это то, что помогает нам верить в лучшее.
А внутренняя опора часто рождается из тёплых внутренних образов — из тех самых «хороших объектов», которые мы можем даже не замечать в повседневной жизни.

Это может быть вера в судьбу, в людей, в высшие силы, в предсказания — или просто в лучшее.

Я верю: если мы всё ещё живы и стараемся что-то понять, изменить, пережить — значит, это хорошее внутри нас уже есть.

И оно остаётся с нами. Даже в самые тёмные и трудные времена.

Бывает непросто жить без любви, но порой не менее сложно — когда она вдруг появляется.

Принять любовь оказывается не так просто: не всегда верится, что это возможно именно с нами. Привыкнув к жизни без поддержки.


В такие моменты внутренние установки вроде «я не заслуживаю любви» или «всё хорошее обязательно пройдет, и всё снова будет плохо» мешают нам почувствовать заботу, даже когда она рядом.

Получается, любовь нужно не только встретить — её ещё нужно научиться принимать.

Чтобы быть собой, важно перестать постоянно хотеть стать кем-то другим.

Иногда на уровне мыслей отказаться от сравнений с другими оказывается легче, чем научиться принимать свою уникальность физически — например, особенности своего тела, внешности или возраста.

Образы и стандарты становятся настолько значимыми, что даже взрослые продолжают мечтать о том, как могли бы стать теми, кем в действительности не являются и никогда не станут.

Часто за этим стремлением скрываются давние чувства — зависть или ревность к кому-то из детства, стыд, ощущение униженности, а также иллюзия, что внешние перемены помогут наконец-то получить ту любовь, о которой мечталось.

Значит все эти прошлые чувства продолжают жить внутри нас.

Когда нас внезапно отдаляют или лишают объяснений, это может глубоко ранить наше достоинство.

Неясность и молчание вызывают не только боль, но и чувство униженности, лишая нас возможности понять, почему это произошло.

Особенно болезненно, когда родители скрывают от детей важные факты об их прошлом и происхождении.

Основа внутренней целостности — возможность понимать, откуда ты и кто ты.

Каждый человек достоин уважения к своей истории.
Дети имеют право знать то, что касается их самих.

Современное использование социальных сетей всё чаще становится ареной для формирования и поддержания идеализированного и порой нереалистичного изображения себя.

Однако, как показывает клинический опыт, чем значительнее разрыв между этим тщательно сконструированным образом и реальной внутренней жизнью человека, тем выше риск возникновения чувств пустоты, стыда и утраты аутентичности.

Вместе с этим нарастает и внутреннее страдание.

Многие пишут о ревности детей к родителям или сиблингам.

Куда реже обсуждают проявления родительской ревности по отношению к собственным детям.

Так, отец может болезненно реагировать на взросление дочери, атакуя любые проявления её женственности, самостоятельности или попытки строить отношения, как если бы она в его глазах была женщиной лёгкого поведения.

А встречались ли вам матери, которые явно или скрыто внушают сыновьям, что «кроме меня тебя никто не полюбит и не поймёт»? Или подкрепляют установку: использовать женщин для удовлетворения, но возвращаться к матери за близостью и поддержкой, как только «справишь нужду».

Возможно, никто и не будет любить так, как мать или отец, но нужна ли ребёнку такая любовь?
Нужна ли сыну мать, которая с ревностью оберегает его от «недостойных» женщин? Нужно ли дочери видеть в глазах отца презрение и отвержение её женственности и сексуальности?
Нужно ли вообще ребёнку сталкиваться с презрением и ненавистью, замаскированными под любовь? Любовь ли это?

Acting out как защитный механизм сам по себе не является чем-то ужасным.

Его сложность заключается в том, что он проявляется в действиях и не ограничивается исключительно психической жизнью.

Поэтому трагичность отреагирования, скорее именно в реальных поступках и их влиянии на жизнь других людей.
Не только самого индивида.

Подчас из-за этого рушатся судьбы детей, распадаются браки, принимаются ключевые решения, приносящие разрушительность в жизнь того, кто совершает действие, но и тех, кто вокруг.

Использование других людей в качестве участников определённого сценария зачастую приводит к тяжёлым последствиям.