Академический пограничный контроль
Ну и последний пост по мотивам ASEN. На такого рода конференциях есть вполне обычный жанр – встреча с главредами основных журналов области. Для этой конфы (да и для области в целом) – это Studies in Ethnicity and Nationalism и Nations and Nationalism.
А «цветовое разнообразие» на конфе в целом присутствовало, но в глаза ни в каком смысле не бросалось. И вот, прихожу на встречу с главредами, и понимаю, что попадаю… буквально на паспортный контроль при въезде в европейскую страну. Два пожилых доброжелательных белых мужчины рассказывают очень разнообразной и почти исключительно не-белой аудитории, как публиковаться в журналах. А надо ли говорить, что публикация в журналах – это не только (и частно не столько) содержательная коммуникация, но, в первую очередь, доступ к карьерам, деньгам, хорошей жизни. Но на входе в эту жизнь стоят они – главреды и принимают судьбоносные решения.
Впрочем, хотя сама по себе ситуация структурно оказалась довольно-таки карикатурной, нужно все же отметить, что само по себе мероприятие (и конфа в целом) – скорее призвано купировать неравенство, нежели его воспроизвести. В конечном счете, главреды транслировали свой взгляд, которым они смотрят на получаемые статьи, на публикационную активность в принципе, и это действительно подспорье для публикации. Так что это скорее не пограничный контроль, а консультация при подаче на визы. Но, но, но.
Из важных тем, которые поднимались на этой встрече:
1. Нет, нельзя по-английски подавать тот же текст, который уже был подан в журнал на «национальном» языке. Даже несмотря на то, что после всех ревью и редактуры тексты окажутся де-факто разными. И ничего, что с работой по результату познакомится гораздо меньше людей. Налицо конфликт между «национальной» и «глобальной» научными карьерами, а страдает – распространение знания.
2. Нон-нейтив-инглиш-спикерс публиковаться как было, так и остается сложнее. То есть, уровень языка продолжает считаться вторичным по отношению к содержанию статьи, но признается существование целой серии «фильтров», на которых даже не ошибки, но нон-нейтив стиль может сыграть роль, а с учетом того, что в этом деле все на тоненького – структурное неравенство воспроизводится.
3. Инструменты ИИ пока никак не регламентируются, но скоро будут. При этом главреды или не поняли вопроса или не захотели его понимать. Нон-нейтив аудитория, добравшаяся до ASEN, разумеется, уже активно использует ИИ для редактирования и стилизации текстов. Но поскольку нет позиции, аппрувнуть это редактора не могут и отмораживаются.
Основная проблема глобального академического неравенства – во всяком случае по идее – это недостаточная циркуляция идей и зависимость их успешности от мир-системной позиции их высказывающего. Но с другой стороны – в ситуации невероятного перепроизводства текстов, большинство из которых ни разу не цитируется, это понятные правила игры. Хочешь, чтобы твои идеи «сыграли» -- будь любезен учи английский и выстраивай свою траекторию так, чтобы она как минимум прошла через мир-системные центры, на которых сфокусировано внимание. В общем, есть над чем подумать и что обсудить.
Ну и последний пост по мотивам ASEN. На такого рода конференциях есть вполне обычный жанр – встреча с главредами основных журналов области. Для этой конфы (да и для области в целом) – это Studies in Ethnicity and Nationalism и Nations and Nationalism.
А «цветовое разнообразие» на конфе в целом присутствовало, но в глаза ни в каком смысле не бросалось. И вот, прихожу на встречу с главредами, и понимаю, что попадаю… буквально на паспортный контроль при въезде в европейскую страну. Два пожилых доброжелательных белых мужчины рассказывают очень разнообразной и почти исключительно не-белой аудитории, как публиковаться в журналах. А надо ли говорить, что публикация в журналах – это не только (и частно не столько) содержательная коммуникация, но, в первую очередь, доступ к карьерам, деньгам, хорошей жизни. Но на входе в эту жизнь стоят они – главреды и принимают судьбоносные решения.
Впрочем, хотя сама по себе ситуация структурно оказалась довольно-таки карикатурной, нужно все же отметить, что само по себе мероприятие (и конфа в целом) – скорее призвано купировать неравенство, нежели его воспроизвести. В конечном счете, главреды транслировали свой взгляд, которым они смотрят на получаемые статьи, на публикационную активность в принципе, и это действительно подспорье для публикации. Так что это скорее не пограничный контроль, а консультация при подаче на визы. Но, но, но.
Из важных тем, которые поднимались на этой встрече:
1. Нет, нельзя по-английски подавать тот же текст, который уже был подан в журнал на «национальном» языке. Даже несмотря на то, что после всех ревью и редактуры тексты окажутся де-факто разными. И ничего, что с работой по результату познакомится гораздо меньше людей. Налицо конфликт между «национальной» и «глобальной» научными карьерами, а страдает – распространение знания.
2. Нон-нейтив-инглиш-спикерс публиковаться как было, так и остается сложнее. То есть, уровень языка продолжает считаться вторичным по отношению к содержанию статьи, но признается существование целой серии «фильтров», на которых даже не ошибки, но нон-нейтив стиль может сыграть роль, а с учетом того, что в этом деле все на тоненького – структурное неравенство воспроизводится.
3. Инструменты ИИ пока никак не регламентируются, но скоро будут. При этом главреды или не поняли вопроса или не захотели его понимать. Нон-нейтив аудитория, добравшаяся до ASEN, разумеется, уже активно использует ИИ для редактирования и стилизации текстов. Но поскольку нет позиции, аппрувнуть это редактора не могут и отмораживаются.
Основная проблема глобального академического неравенства – во всяком случае по идее – это недостаточная циркуляция идей и зависимость их успешности от мир-системной позиции их высказывающего. Но с другой стороны – в ситуации невероятного перепроизводства текстов, большинство из которых ни разу не цитируется, это понятные правила игры. Хочешь, чтобы твои идеи «сыграли» -- будь любезен учи английский и выстраивай свою траекторию так, чтобы она как минимум прошла через мир-системные центры, на которых сфокусировано внимание. В общем, есть над чем подумать и что обсудить.
О чем может быть этнологический/этнографический/антропологический музей сегодня? (Рецензия на Этнологический музей Берлина)
Берлинский этнологический музей поражает своими одновременно богатством и, как бы это сказать, нарративной растерянностью. Нигде при входе не сообщается, что вам предстоит увидеть. А дальше начинают разворачиваться параллельно несколько историй.
Первая – классическая, про то, что в Полинезии так, а в Камеруне так (тематика залов соответствует прежде всего немецкому колониализму, но порядок их – загадка), и в первую очередь речь идет о материальных объектах, а нематериальная культура в привычном ключе описывается как «они верили в то, что». (Кстати, пишу этот пост из примузейного кафе, которое называется Lebenswelten, так что в самом музее более серьезная экспликация этих жизненных миров как бы напрашивается).
Вторая история – это порицание колониализма, гивинг войс ту, современные комментарии «из культуры», критические арт-объекты а также дискуссии об а- и экспроприации и, соответственно, о репатриации объектов. Рефлексии над самим этим нарративом – не представлено, равно как возникает он в довольно неожиданных местах, как бы параллельно истории про культуры.
Третья история, вообще-то связанная со второй, но существующая тоже параллельно – это история сбора этих коллекций, «архива человечества» Гумбольдта и проч. В «музейном тексте» истории между собой не сшиваются. Да и в целом складывается ощущение, что музей дезориентирован и не понимает, что нужно показывать, как и о чем говорить. В одном месте, впрочем, примерно прямым текстом об этом и говорится – мол все такие музеи сейчас под критикой и у них транзишн пириод.
Чего, однако, в музее нет практически совсем – это научного нарратива о разнообразии и его причинах. Хотя, казалось бы, в том и фокус нормальной (при этом, кажется, совершенно немодной) неопозитивистской антропологии. И этот же фокус вполне конвертируется в полезную идеологему о «единстве и гении человечества». В целом – за такой вот расфокусированностью – находиться в музее довольно тяжело и это мне. А что из этого музея могут вынести дети кроме каши в голове – мне сказать сложно. Но сам по себе музей красивый и богатый.
***
Меж тем, все это постепенно (я об этом обещаюсь написать уже больше года) подводит нас к обсуждению того, как соотносятся этничность и культура, но об этом в один из следующих разов.
Берлинский этнологический музей поражает своими одновременно богатством и, как бы это сказать, нарративной растерянностью. Нигде при входе не сообщается, что вам предстоит увидеть. А дальше начинают разворачиваться параллельно несколько историй.
Первая – классическая, про то, что в Полинезии так, а в Камеруне так (тематика залов соответствует прежде всего немецкому колониализму, но порядок их – загадка), и в первую очередь речь идет о материальных объектах, а нематериальная культура в привычном ключе описывается как «они верили в то, что». (Кстати, пишу этот пост из примузейного кафе, которое называется Lebenswelten, так что в самом музее более серьезная экспликация этих жизненных миров как бы напрашивается).
Вторая история – это порицание колониализма, гивинг войс ту, современные комментарии «из культуры», критические арт-объекты а также дискуссии об а- и экспроприации и, соответственно, о репатриации объектов. Рефлексии над самим этим нарративом – не представлено, равно как возникает он в довольно неожиданных местах, как бы параллельно истории про культуры.
Третья история, вообще-то связанная со второй, но существующая тоже параллельно – это история сбора этих коллекций, «архива человечества» Гумбольдта и проч. В «музейном тексте» истории между собой не сшиваются. Да и в целом складывается ощущение, что музей дезориентирован и не понимает, что нужно показывать, как и о чем говорить. В одном месте, впрочем, примерно прямым текстом об этом и говорится – мол все такие музеи сейчас под критикой и у них транзишн пириод.
Чего, однако, в музее нет практически совсем – это научного нарратива о разнообразии и его причинах. Хотя, казалось бы, в том и фокус нормальной (при этом, кажется, совершенно немодной) неопозитивистской антропологии. И этот же фокус вполне конвертируется в полезную идеологему о «единстве и гении человечества». В целом – за такой вот расфокусированностью – находиться в музее довольно тяжело и это мне. А что из этого музея могут вынести дети кроме каши в голове – мне сказать сложно. Но сам по себе музей красивый и богатый.
***
Меж тем, все это постепенно (я об этом обещаюсь написать уже больше года) подводит нас к обсуждению того, как соотносятся этничность и культура, но об этом в один из следующих разов.
Доклад по результатам дагестанской экспедиции 2024 года на фестивале ЛШ в Москве
Почему именно Дагестан (иногда спрашивают меня)? Потому что он модель этничности в целом, и примерно все, что важно изучить, чтобы понять этничность, можно изучать в Дагестане. Роль этничности при переходе от традиции к модерну? Пожалуйста. Насаждение категорий «сверху»? О, более чем. Интерпретация их и через них «снизу»? И это имеется. Практически полный цикл – рождение, жизнь и смерть - этнической классификации? С определенными оговорками (и как показало исследование – говорить о смерти прежде временно) тоже да. И как полезно в связи с этим будет включение дагестанского случая в актуальные дискуссии, касающиеся когнитивного поворота и теории, описывающей то, как коллективные представления становятся индивидуальными схемами и наоборот!
В этом содержательном контексте придумывалась наша экспедиция 2024 года. Я завтра (17 мая) о нем буду рассказывать в рамках фестиваля нашей Летней Школы в Доме Коммуне на Ленинском проспекте. Мой доклад будет в 17 часов, сам же фестиваль начинается в 11 и там будет много всего интересного. Туда можно прийти зарегистрировавшись. Вот тут вся информация: https://www.group-telegram.com/lsh_potok/4491
А пока – тизер. Как иное государство бывает непоследовательно в своих официальных этнических классификациях. И здесь (см. рисунок — там есть пара моментов, которые надо перепроверить, но в целом все так) Дагестан тоже является моделью. В 1926 году по переписи было порядка 40 национальностей, в 1939 – уже 11, в 1959 году – порядка 15, а в 2002 году – практически возврат к 1926 году, но с «потерей» капучинов, хунзалов и тавлинцев, зато с «приобретением» гунзибцев, бежтинцев и гинухцев. А что люди-то думают? И не послали ли они по адресу государство с его национальностями altogether? Об этом как-нибудь тоже поговорим, но не в этот раз.
А в этот раз – о том, в рамках каких микро-коммуникаций люди впитывают в себя национальности, зачем нужны национальности когнитивно и социально, а также как и почему происходит этническая динамика на стыке больших социальных процессов и элементарных актов восприятия и коммуникации. Ну и в целом — как можно делать эмпирические исследования этничности после когнитивного поворота. Будет где-то час, так что можно будет много чего успеть обсудить.
Почему именно Дагестан (иногда спрашивают меня)? Потому что он модель этничности в целом, и примерно все, что важно изучить, чтобы понять этничность, можно изучать в Дагестане. Роль этничности при переходе от традиции к модерну? Пожалуйста. Насаждение категорий «сверху»? О, более чем. Интерпретация их и через них «снизу»? И это имеется. Практически полный цикл – рождение, жизнь и смерть - этнической классификации? С определенными оговорками (и как показало исследование – говорить о смерти прежде временно) тоже да. И как полезно в связи с этим будет включение дагестанского случая в актуальные дискуссии, касающиеся когнитивного поворота и теории, описывающей то, как коллективные представления становятся индивидуальными схемами и наоборот!
В этом содержательном контексте придумывалась наша экспедиция 2024 года. Я завтра (17 мая) о нем буду рассказывать в рамках фестиваля нашей Летней Школы в Доме Коммуне на Ленинском проспекте. Мой доклад будет в 17 часов, сам же фестиваль начинается в 11 и там будет много всего интересного. Туда можно прийти зарегистрировавшись. Вот тут вся информация: https://www.group-telegram.com/lsh_potok/4491
А пока – тизер. Как иное государство бывает непоследовательно в своих официальных этнических классификациях. И здесь (см. рисунок — там есть пара моментов, которые надо перепроверить, но в целом все так) Дагестан тоже является моделью. В 1926 году по переписи было порядка 40 национальностей, в 1939 – уже 11, в 1959 году – порядка 15, а в 2002 году – практически возврат к 1926 году, но с «потерей» капучинов, хунзалов и тавлинцев, зато с «приобретением» гунзибцев, бежтинцев и гинухцев. А что люди-то думают? И не послали ли они по адресу государство с его национальностями altogether? Об этом как-нибудь тоже поговорим, но не в этот раз.
А в этот раз – о том, в рамках каких микро-коммуникаций люди впитывают в себя национальности, зачем нужны национальности когнитивно и социально, а также как и почему происходит этническая динамика на стыке больших социальных процессов и элементарных актов восприятия и коммуникации. Ну и в целом — как можно делать эмпирические исследования этничности после когнитивного поворота. Будет где-то час, так что можно будет много чего успеть обсудить.
Калела дэнс или как один странный танец может много рассказать о социальной структуре африканских городов
Пишу большой и несколько изнурительный обзор по когнитивному повороту в социологических исследованиях, который, как сейчас уже вырисовывается, будет касаться довольно недавней традиции, известной как когнитивная социология (Свидлер-ДиМаджио-Лизардо-Вэйси и проч.) Применительно к этничности там сделано совсем мало, и, скорее, после известного призыва Брубекера, согласно которому этничность — это не вещь в мире, а взгляд на мир, и надо go cognitive, так ничего по-настоящему важного и не произошло. Еще Брубекер пишет, что конструктивизм в действительности в значительной степени когнитивизм. Тем, например, местом, в котором он предлагает изучать не группы, а категории и категоризации. В связи с этим, с подачи @AnthropoLOGS, возник вопрос, следует ли — в рассказе о когнитивном повороте — включать в него "классических" Глакманна, Митчелла, Барта, которые, с одной стороны, про категории, с другой — никакой, кроме совсем номинальной, интеграции с когнитивистикой или психологией, в их случае не произошло. Пока включаю, а там посмотрим. Помещу сюда актуальный пересказ Калелы для обзора и фоточку из книжки, чтобы легче было представить, о чем идет речь.
***
Среди важных предтеч когнитивного поворота в исследованиях этничности можно назвать Манчестерскую школу антропологии, которая фокусировалась на исследованиях разных аспектов африканского урбанизма в середине XX века. Наиболее же характерной работой манчестерцев в этой связи является работа Джеймса Клайда Митчелла «Танец Калела». Эта работа выполнена в логике, заданной т.н. теорией общего поля Макса Глакманна и его работой «Мост», в которой исследуются категоризации, управляющие взаимодействиями во время ритуала открытия моста, и демонстрируется, как структуры, эксплицированные в ходе исследования отдельной ситуации, могут быть экстраполированы на общество в целом. Сходной логики придерживается Митчелл, который – в шахтерских городах Северной Родезии (ныне Замбии) – исследует танец, танцуемый на досуге в жилых кварталах. Важная особенность этого танца состояла в том, что он танцевался в европейской одежде, а танцующие обращали специальное внимание на чистоту и выглаженность этой одежды. Митчелл предпринял попытку определить символическую «мистерию», которая проигрывается всякий раз этим танцем, и то, как эта «мистерия» вписана в систему социальных отношений. Для начала Митчелл находит преемственность между танцем Калела и танцем, которых танцевали в других африканских городах за 20-30 лет до этого, который назывался Мбени, и который танцевали в одежде британских военных, тем самым дразня их и «восставая» против общей ситуации неравенства. Танец Калела, однако, не являлся ни «восстанием», ни «восстанием против белых» а скорее в этом танце реконструировалась одежда белых воротничков из чернокожих, и тем самым описывались скрытое желание роста в существовавшей социальной структуре. И если посмотреть на сразу несколько вещей и прежде всего состав танцующих групп, а также темы песен, под которые эти группы танцевали, выяснялось, что танец этот был о другом, нежели его предшественник. В том, что касается состава танцевальных групп, они собирались почти исключительно из конкретных племен, члены которых переселялись из сельской местности в города на заработки. Если кто-то был не из этого племени, скорее всего его племя было территориально соседним по отношению к племени, к которому относилось большинство участников. Тематика же песен – касалась исключительно городской жизни и культурного (в том числе языкового) разнообразия в городах. Более того, значительная их часть была посвящена подшучиванию над представителями других категорий, и можно было бы ожидать конфликта, но нет – представители категорий, над которыми шутили, смеялись вместе со всеми и не обижались.
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Пишу большой и несколько изнурительный обзор по когнитивному повороту в социологических исследованиях, который, как сейчас уже вырисовывается, будет касаться довольно недавней традиции, известной как когнитивная социология (Свидлер-ДиМаджио-Лизардо-Вэйси и проч.) Применительно к этничности там сделано совсем мало, и, скорее, после известного призыва Брубекера, согласно которому этничность — это не вещь в мире, а взгляд на мир, и надо go cognitive, так ничего по-настоящему важного и не произошло. Еще Брубекер пишет, что конструктивизм в действительности в значительной степени когнитивизм. Тем, например, местом, в котором он предлагает изучать не группы, а категории и категоризации. В связи с этим, с подачи @AnthropoLOGS, возник вопрос, следует ли — в рассказе о когнитивном повороте — включать в него "классических" Глакманна, Митчелла, Барта, которые, с одной стороны, про категории, с другой — никакой, кроме совсем номинальной, интеграции с когнитивистикой или психологией, в их случае не произошло. Пока включаю, а там посмотрим. Помещу сюда актуальный пересказ Калелы для обзора и фоточку из книжки, чтобы легче было представить, о чем идет речь.
***
Среди важных предтеч когнитивного поворота в исследованиях этничности можно назвать Манчестерскую школу антропологии, которая фокусировалась на исследованиях разных аспектов африканского урбанизма в середине XX века. Наиболее же характерной работой манчестерцев в этой связи является работа Джеймса Клайда Митчелла «Танец Калела». Эта работа выполнена в логике, заданной т.н. теорией общего поля Макса Глакманна и его работой «Мост», в которой исследуются категоризации, управляющие взаимодействиями во время ритуала открытия моста, и демонстрируется, как структуры, эксплицированные в ходе исследования отдельной ситуации, могут быть экстраполированы на общество в целом. Сходной логики придерживается Митчелл, который – в шахтерских городах Северной Родезии (ныне Замбии) – исследует танец, танцуемый на досуге в жилых кварталах. Важная особенность этого танца состояла в том, что он танцевался в европейской одежде, а танцующие обращали специальное внимание на чистоту и выглаженность этой одежды. Митчелл предпринял попытку определить символическую «мистерию», которая проигрывается всякий раз этим танцем, и то, как эта «мистерия» вписана в систему социальных отношений. Для начала Митчелл находит преемственность между танцем Калела и танцем, которых танцевали в других африканских городах за 20-30 лет до этого, который назывался Мбени, и который танцевали в одежде британских военных, тем самым дразня их и «восставая» против общей ситуации неравенства. Танец Калела, однако, не являлся ни «восстанием», ни «восстанием против белых» а скорее в этом танце реконструировалась одежда белых воротничков из чернокожих, и тем самым описывались скрытое желание роста в существовавшей социальной структуре. И если посмотреть на сразу несколько вещей и прежде всего состав танцующих групп, а также темы песен, под которые эти группы танцевали, выяснялось, что танец этот был о другом, нежели его предшественник. В том, что касается состава танцевальных групп, они собирались почти исключительно из конкретных племен, члены которых переселялись из сельской местности в города на заработки. Если кто-то был не из этого племени, скорее всего его племя было территориально соседним по отношению к племени, к которому относилось большинство участников. Тематика же песен – касалась исключительно городской жизни и культурного (в том числе языкового) разнообразия в городах. Более того, значительная их часть была посвящена подшучиванию над представителями других категорий, и можно было бы ожидать конфликта, но нет – представители категорий, над которыми шутили, смеялись вместе со всеми и не обижались.
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
НАЧАЛО ВЫШЕ
Основная идея Митчелла в этой связи была следующей. Танец Калела выражает те, преимущественно этно-категориальные, отношения, которые только и могли возникнуть в городе, в который стекается сельское население со всей страны. Эти отношения еще не близкие, не принимают во внимание личностных деталей, и взамен тому строятся на очень приблизительной племенной принадлежности, при этом племена служат здесь не вместилищем социальной (например, клановой) структуры, а основой для организации межличностных отношений. В частности, племя (а точнее племенная категория) – это инструмент определения «своих» среди «чужих» для организации более тесных отношений со «своими», понимания кто «чужой» перед тобой и создания стратегии поведения исходя из этого, а также политического представительства и доступа к колониальной администрации через репрезентативные органы, созданные на основании племенной принадлежности. Непосредственно когнитивной является прежде всего вторая «функция», чтобы объяснить которую, Митчелл прибегает к цитатам: «В начале любого знакомства человек – это исключительно категория. Он воспринимается как член группы, на что указывают определенные знаки. По мере дальнейшего знакомства, однако, категория все хуже описывает человека и затем окончательно откладывается в сторону» (Shaler) и «Категоризация дает экономию усилий в социальных отношениях поскольку она дает план относительно взаимодействий или их отсутствия» (Hiller). В целом, однако, Митчелла скорее интересует именно организация общественных отношений вокруг категорий, репрезентированная танцем. Его интересует то, что наличие этих категорий и организация жизни вокруг них никак не связаны социальными отношениями на «племенных» территориях, в частности, он приводит пример, когда городская пара, относящаяся к одному племени, поженилась, несмотря на то, что у кланов, к которым номинально относились молодожены, было брачное табу. Узнали они об этом только решив навестить родственников в селе. Митчелла интересует и то, что «старейшины» племен, которым изначально британская администрация доверила представлять племена в городском совете, не были поддержаны другими горожанами из соответствующих племен: если в сельской местности эти «старейшины» актуальны потому что актуальны те социальные отношения, в которые они вовлечены на высоких позициях, в городе другие запросы, лидеры, сети и, в целом, система социальных позиций, и горожане выдвигали своих лидеров. Еще его интересует то, что в городе мелкие племенные категории сливаются в большие, с которыми в целом ассоциируется некоторая сельская территория, и объясняет он это тем, что они существуют исключительно как категории городской дифференциации, для которой слишком много категорий не удобно и не нужно. Отдельно Митчелл пытается разгадать, почему участники Калела поют очень скабрезные песни, в том числе «по женской части» и на них не обижаются. Для того, чтобы объяснить это – он обращается к концепту шуточных отношений, который был разработан в британской антропологии. Шуточные отношения – это неродственные, полублизкие отношения, которые предполагают право шутить «в обмен» на разные обязанности, например – хоронить. С другой стороны, шуточные отношения существуют там, где могла бы быть война, но она была предотвращена центральной, например, колониальной властью. В целом, Митчелл считает, что в исследуемых городах произошло транспонирование клановых шуточных отношений на целые племена, а точнее племенные категории, в результате того, что конфликтная энергия есть, но она не может быть воплощена в открытой войне. И танец Калела – один из способов выражения этих отношений и, в целом, экстериоризированная социальная структура, строящаяся на племенных категориях, полностью переосмысленных городом. Митчелл и Манчестерская школа – это, кроме того, один из ранних ярких примеров переноса фокуса с исследования групп на исследования категорий и категоризаций, оттого его можно отнести одновременно к классикам конструктивизма в исследованиях этничности и предтечам когнитивного поворота.
Основная идея Митчелла в этой связи была следующей. Танец Калела выражает те, преимущественно этно-категориальные, отношения, которые только и могли возникнуть в городе, в который стекается сельское население со всей страны. Эти отношения еще не близкие, не принимают во внимание личностных деталей, и взамен тому строятся на очень приблизительной племенной принадлежности, при этом племена служат здесь не вместилищем социальной (например, клановой) структуры, а основой для организации межличностных отношений. В частности, племя (а точнее племенная категория) – это инструмент определения «своих» среди «чужих» для организации более тесных отношений со «своими», понимания кто «чужой» перед тобой и создания стратегии поведения исходя из этого, а также политического представительства и доступа к колониальной администрации через репрезентативные органы, созданные на основании племенной принадлежности. Непосредственно когнитивной является прежде всего вторая «функция», чтобы объяснить которую, Митчелл прибегает к цитатам: «В начале любого знакомства человек – это исключительно категория. Он воспринимается как член группы, на что указывают определенные знаки. По мере дальнейшего знакомства, однако, категория все хуже описывает человека и затем окончательно откладывается в сторону» (Shaler) и «Категоризация дает экономию усилий в социальных отношениях поскольку она дает план относительно взаимодействий или их отсутствия» (Hiller). В целом, однако, Митчелла скорее интересует именно организация общественных отношений вокруг категорий, репрезентированная танцем. Его интересует то, что наличие этих категорий и организация жизни вокруг них никак не связаны социальными отношениями на «племенных» территориях, в частности, он приводит пример, когда городская пара, относящаяся к одному племени, поженилась, несмотря на то, что у кланов, к которым номинально относились молодожены, было брачное табу. Узнали они об этом только решив навестить родственников в селе. Митчелла интересует и то, что «старейшины» племен, которым изначально британская администрация доверила представлять племена в городском совете, не были поддержаны другими горожанами из соответствующих племен: если в сельской местности эти «старейшины» актуальны потому что актуальны те социальные отношения, в которые они вовлечены на высоких позициях, в городе другие запросы, лидеры, сети и, в целом, система социальных позиций, и горожане выдвигали своих лидеров. Еще его интересует то, что в городе мелкие племенные категории сливаются в большие, с которыми в целом ассоциируется некоторая сельская территория, и объясняет он это тем, что они существуют исключительно как категории городской дифференциации, для которой слишком много категорий не удобно и не нужно. Отдельно Митчелл пытается разгадать, почему участники Калела поют очень скабрезные песни, в том числе «по женской части» и на них не обижаются. Для того, чтобы объяснить это – он обращается к концепту шуточных отношений, который был разработан в британской антропологии. Шуточные отношения – это неродственные, полублизкие отношения, которые предполагают право шутить «в обмен» на разные обязанности, например – хоронить. С другой стороны, шуточные отношения существуют там, где могла бы быть война, но она была предотвращена центральной, например, колониальной властью. В целом, Митчелл считает, что в исследуемых городах произошло транспонирование клановых шуточных отношений на целые племена, а точнее племенные категории, в результате того, что конфликтная энергия есть, но она не может быть воплощена в открытой войне. И танец Калела – один из способов выражения этих отношений и, в целом, экстериоризированная социальная структура, строящаяся на племенных категориях, полностью переосмысленных городом. Митчелл и Манчестерская школа – это, кроме того, один из ранних ярких примеров переноса фокуса с исследования групп на исследования категорий и категоризаций, оттого его можно отнести одновременно к классикам конструктивизма в исследованиях этничности и предтечам когнитивного поворота.
Могут ли компьютерные игры менять стереотипы?
Редактирую сейчас наш отчет, где мы среди прочего описываем, как можно изменять представления об этнических категориях. Вот небольшой кусочек за авторством моей коллеги:
Использование игр, впрочем, как и иных средств доставки сообщений, требует продуманного дизайна, поскольку изменение представлений в результате их воздействия может быть как позитивным, так и негативным. В одном из исследований было оценено влияние компьютерной игры “PeaceMaker” на восприятие палестинцев и израильтян студентами американского колледжа. В ходе игры игроки выбирают роль лидера Израиля или Палестины и предпринимают шаги для разрешения конфликта. Идея, которая закладывалась создателями игры состояла в пропаганде мира . Однако, согласно результатам исследования, игра в PeaceMaker в течение 20 минут приводила к изменениям в стереотипизации палестинцев и израильтян в зависимости от назначенной им роли в игре. Игра за президента Палестины приводила к негативным изменениям в стереотипизации представителей обеих этнических категорий, а игра за премьер-министра Израиля, провоцировала большую стереотипизацию палестинцев и не изменяла отношение игроков к израильтянам .
Я очень хорошо помню, как, учась в Израиле, я играл в эту игру. Там надо было постоянно принимать какие-то решения, делать заявления и проч., и после каждого из них тебе показывалось, как реагировала каждая из аудиторий. Можно было делать что-то радикальное, и тогда за тебя были самые отбитые с одной стороны, а все остальные – критиковали. Если ты делал что-то из серии «и нашим и вашим», тебя критиковали уже все без исключения. Игру я быстро бросил с ощущением, что в нее невозможно выиграть, и вообще – чума на оба ваших дома. Видимо исследование плюс-минус это и показало.
Alhabash, Saleem, and Kevin Wise. "Playing their game: Changing stereotypes of Palestinians and Israelis through videogame play." New media & society 17.8 (2015): 1358-1376.
Редактирую сейчас наш отчет, где мы среди прочего описываем, как можно изменять представления об этнических категориях. Вот небольшой кусочек за авторством моей коллеги:
Использование игр, впрочем, как и иных средств доставки сообщений, требует продуманного дизайна, поскольку изменение представлений в результате их воздействия может быть как позитивным, так и негативным. В одном из исследований было оценено влияние компьютерной игры “PeaceMaker” на восприятие палестинцев и израильтян студентами американского колледжа. В ходе игры игроки выбирают роль лидера Израиля или Палестины и предпринимают шаги для разрешения конфликта. Идея, которая закладывалась создателями игры состояла в пропаганде мира . Однако, согласно результатам исследования, игра в PeaceMaker в течение 20 минут приводила к изменениям в стереотипизации палестинцев и израильтян в зависимости от назначенной им роли в игре. Игра за президента Палестины приводила к негативным изменениям в стереотипизации представителей обеих этнических категорий, а игра за премьер-министра Израиля, провоцировала большую стереотипизацию палестинцев и не изменяла отношение игроков к израильтянам .
Я очень хорошо помню, как, учась в Израиле, я играл в эту игру. Там надо было постоянно принимать какие-то решения, делать заявления и проч., и после каждого из них тебе показывалось, как реагировала каждая из аудиторий. Можно было делать что-то радикальное, и тогда за тебя были самые отбитые с одной стороны, а все остальные – критиковали. Если ты делал что-то из серии «и нашим и вашим», тебя критиковали уже все без исключения. Игру я быстро бросил с ощущением, что в нее невозможно выиграть, и вообще – чума на оба ваших дома. Видимо исследование плюс-минус это и показало.
Alhabash, Saleem, and Kevin Wise. "Playing their game: Changing stereotypes of Palestinians and Israelis through videogame play." New media & society 17.8 (2015): 1358-1376.
Экологическая модель интеграции - Взгляд из ЯНАО
Фейсбук напомнил. 7 лет назад делали исследование про мигрантов на северах. А там, как известно, традиционное животноводство — это оленеводство, а любимое оленье лакомство — это ягель. Барашки же появились в ЯНАО вместе с мигрантами из Центральной Азии. И, как видно по фото, местный ягель им вполне "зашел" — до того, что они, более бойкие и активные, стали "отжимать" его у неповоротливых оленей. Чем не "цикл расовых отношений" в Чикаго 1920-х: контакт - компетишн - аккомодейшн - ассимилейшн...
Фейсбук напомнил. 7 лет назад делали исследование про мигрантов на северах. А там, как известно, традиционное животноводство — это оленеводство, а любимое оленье лакомство — это ягель. Барашки же появились в ЯНАО вместе с мигрантами из Центральной Азии. И, как видно по фото, местный ягель им вполне "зашел" — до того, что они, более бойкие и активные, стали "отжимать" его у неповоротливых оленей. Чем не "цикл расовых отношений" в Чикаго 1920-х: контакт - компетишн - аккомодейшн - ассимилейшн...
Опрокидывание мифосимволических комплексов на современность
Не первый приезд в Уфе бросается в глаза (а скорее в уши) культура лихачей на заниженных машинах без глушителей. Она выбивается из общего ряда регионов России и не укладывается в условную статистическую модель, где зависимая переменная – «объем» этой культуры, независимые – экономическое развитие, «интеграция в империю» и проч. Но если включить в моделирование культуру, все встает на свои места. Лошади и башкиры. Там, где лошади находятся в сердцевине этнических мифосимволических комплексов (а в Башкортостане это так) – жди развитую культуру автолихачества, которая восходит к джигитовке и передается из поколения в поколение через социализацию в этнизированную маскулинную культуру.
15 лет назад в Баку была (и возможно есть сейчас, но я с тех пор в Баку не был) культура т.н. «автош». Они собирались в центре города, лихачили там на заниженных жигулях семерках, и у этих семерок хитрым образом были подрезаны амортизаторы на колесах, что позволяло машине вставать на два колеса почти вертикально. Говорят, что чтобы ликвидировать явление, правительство Азербайджана запретило ввоз семерок в страну. Потом – в Петербурге – в азербайджанском магазинчике рядом с моим тогдашним домом разговорился с хозяином, зашел разговор про «автош». Он только загадочно улыбался. Я попрощался, вышел, а перед магазином… стоит заниженная семерка. Думаю, и здесь без транспонирования лошадиных мифосимволических комплексов не обошлось, что, впрочем, не исключает и иных механизмов возникновения и поддержания таких культур.
Это я к тому, что привет летний полевой сезон и исследование «этнических чувств» в Башкортостане!
Не первый приезд в Уфе бросается в глаза (а скорее в уши) культура лихачей на заниженных машинах без глушителей. Она выбивается из общего ряда регионов России и не укладывается в условную статистическую модель, где зависимая переменная – «объем» этой культуры, независимые – экономическое развитие, «интеграция в империю» и проч. Но если включить в моделирование культуру, все встает на свои места. Лошади и башкиры. Там, где лошади находятся в сердцевине этнических мифосимволических комплексов (а в Башкортостане это так) – жди развитую культуру автолихачества, которая восходит к джигитовке и передается из поколения в поколение через социализацию в этнизированную маскулинную культуру.
15 лет назад в Баку была (и возможно есть сейчас, но я с тех пор в Баку не был) культура т.н. «автош». Они собирались в центре города, лихачили там на заниженных жигулях семерках, и у этих семерок хитрым образом были подрезаны амортизаторы на колесах, что позволяло машине вставать на два колеса почти вертикально. Говорят, что чтобы ликвидировать явление, правительство Азербайджана запретило ввоз семерок в страну. Потом – в Петербурге – в азербайджанском магазинчике рядом с моим тогдашним домом разговорился с хозяином, зашел разговор про «автош». Он только загадочно улыбался. Я попрощался, вышел, а перед магазином… стоит заниженная семерка. Думаю, и здесь без транспонирования лошадиных мифосимволических комплексов не обошлось, что, впрочем, не исключает и иных механизмов возникновения и поддержания таких культур.
Это я к тому, что привет летний полевой сезон и исследование «этнических чувств» в Башкортостане!
Этничность как симметричные и ассимметричные правила игры с другими
Этничность с социологической точки зрения – это правила игры, по которым вам предлагается играть с людьми, и прежде всего с теми, кто в рамках этой игры определяется через прочие категории. И чем ассимметричнее эти правила игры, чем больше они «в вашу (категориально, а через это и лично) пользу» -- тем выше вероятность, что вы, грубо говоря, реально будете представителями этой категории. Или, говоря корректнее, тем в большем количестве взаимодействий (в том числе с самими собой) вы будете выступать как представители этой категории. Обратное – если правила игры не в вашу пользу, в случае чего можно ожидать от вас отказ от игры (читай – активную де-идентификацию) – тоже верно. Последние три года студенты часто изучают россиян за границей и такие «де-идентификационные стратегии» -- прослеживаются очень четко. За примерами «правил в пользу» -- в общем, тоже далеко ходить не надо (как минимум, это все классические истории типа фашистской Германии или Руанды). При этом – вопреки вульгарно понимаемому инструментализму – такого рода «дрейф» в одну или другую сторону происходит в значительной степени неосознанно.
Этничность с социологической точки зрения – это правила игры, по которым вам предлагается играть с людьми, и прежде всего с теми, кто в рамках этой игры определяется через прочие категории. И чем ассимметричнее эти правила игры, чем больше они «в вашу (категориально, а через это и лично) пользу» -- тем выше вероятность, что вы, грубо говоря, реально будете представителями этой категории. Или, говоря корректнее, тем в большем количестве взаимодействий (в том числе с самими собой) вы будете выступать как представители этой категории. Обратное – если правила игры не в вашу пользу, в случае чего можно ожидать от вас отказ от игры (читай – активную де-идентификацию) – тоже верно. Последние три года студенты часто изучают россиян за границей и такие «де-идентификационные стратегии» -- прослеживаются очень четко. За примерами «правил в пользу» -- в общем, тоже далеко ходить не надо (как минимум, это все классические истории типа фашистской Германии или Руанды). При этом – вопреки вульгарно понимаемому инструментализму – такого рода «дрейф» в одну или другую сторону происходит в значительной степени неосознанно.
Уместность буквального описания стереотипов в научных статьях
Некогда давал тут ссылку свой на препринт по годовой давности исследованию Дагестана. Препринт — это "внежурнальная" форма жизни, а журналы — это хлеб ученого, а вернее магазин, в котором этот хлеб продается и покупается, оттого часто публикуются препринты и одновременно — статья отправляется в журнал, после чего — обычно через год-два — она выходит. Наука не быстрое явление. Но не суть.
Послал я эту статью в уважаемый журнал, получил три положительные рецензии, есть только небольшие замечания. В частности:
На стр. 15 рукописи автор перечисляет некоторые стереотипы о национальностях Дагестана, воспроизведение которых в научном тексте, на мой взгляд, нежелательно и может стать поводом для громких заявлений со стороны этнических общественных деятелей, которые могли бы обвинить автора в имперском шовинизме, ведь в научном исследовании нельзя писать, что «аварцы глупые», а «кумыки слабые». Иными словами предлагаю автору убрать откровенно негативные примеры стереотипов о дагестанских национальностях, ведь одно дело их воспроизведение в повседневности и в определенной компании, о чем говорит и сам автор, и совсем другое дело – воспроизведение этих стереотипов в научном тексте.
По умолчанию, разумеется, речь идет или о цитатах или об эксплицитном описании тех стереотипов, которые имеют место и которые относятся к результативной части исследования. Более того, знать о них — важно в том числе для того, чтобы работать с ними. И откуда как не из научных статей эти стереотипы станут известны другим ученым, практикам из разных секторов и обществу в целом. Сегодня — дедлайн по доработке статьи. С другой стороны — рецензент пишет не о том, что это нельзя вообще, а о том, что это может вызвать негативную, нежелательную реакцию. Что делать?
Если считаете, что статью мне надо изменить сообразно этим соображениям (а это два из трех рецензентов) — ставьте сердечко, если считаете, что не надо — огонек. Если просто задумались и заинтересовались вопросом — ставьте класс. Ну и аргументацию в комментарии)
UPD:
Да, идея оставить вординг стереотипов — явно пришлась по душе подписчикам канала больше, чем идея политкорректно их убирать. Я согласен с большинством. В результате я все стереотипы закавычил, тем самым обеспечив дистанцию, но специально писать, что не солидаризируюсь с ними — не стал. Тем более там всякому негативному стереотипу противопоставляется позитивный. Вот как оно будет.
Другим распространенным вариантом ее [информации о национальностях] использования являются этнические шутки, организованные вокруг довольно шарнирных стереотипов о национальностях. Каждая из «основных» национальностей сопряжена с определенным образом (аварцы «глупые», «прямолинейные» и «смелые»; даргинцы «богатые» и «скаредные»; лакцы «хитрые» и «умные»; кумыки «слабые» и «цивилизованные» и т.д.) , который затем используется в шуточной коммуникации, широко распространенной в полиэтничных контекстах.
Ну и сноска еще будет, где будет сказано, что эти стереотипы — это цитаты и, тем самым, факты, и их важно знать.
Некогда давал тут ссылку свой на препринт по годовой давности исследованию Дагестана. Препринт — это "внежурнальная" форма жизни, а журналы — это хлеб ученого, а вернее магазин, в котором этот хлеб продается и покупается, оттого часто публикуются препринты и одновременно — статья отправляется в журнал, после чего — обычно через год-два — она выходит. Наука не быстрое явление. Но не суть.
Послал я эту статью в уважаемый журнал, получил три положительные рецензии, есть только небольшие замечания. В частности:
На стр. 15 рукописи автор перечисляет некоторые стереотипы о национальностях Дагестана, воспроизведение которых в научном тексте, на мой взгляд, нежелательно и может стать поводом для громких заявлений со стороны этнических общественных деятелей, которые могли бы обвинить автора в имперском шовинизме, ведь в научном исследовании нельзя писать, что «аварцы глупые», а «кумыки слабые». Иными словами предлагаю автору убрать откровенно негативные примеры стереотипов о дагестанских национальностях, ведь одно дело их воспроизведение в повседневности и в определенной компании, о чем говорит и сам автор, и совсем другое дело – воспроизведение этих стереотипов в научном тексте.
По умолчанию, разумеется, речь идет или о цитатах или об эксплицитном описании тех стереотипов, которые имеют место и которые относятся к результативной части исследования. Более того, знать о них — важно в том числе для того, чтобы работать с ними. И откуда как не из научных статей эти стереотипы станут известны другим ученым, практикам из разных секторов и обществу в целом. Сегодня — дедлайн по доработке статьи. С другой стороны — рецензент пишет не о том, что это нельзя вообще, а о том, что это может вызвать негативную, нежелательную реакцию. Что делать?
Если считаете, что статью мне надо изменить сообразно этим соображениям (а это два из трех рецензентов) — ставьте сердечко, если считаете, что не надо — огонек. Если просто задумались и заинтересовались вопросом — ставьте класс. Ну и аргументацию в комментарии)
UPD:
Да, идея оставить вординг стереотипов — явно пришлась по душе подписчикам канала больше, чем идея политкорректно их убирать. Я согласен с большинством. В результате я все стереотипы закавычил, тем самым обеспечив дистанцию, но специально писать, что не солидаризируюсь с ними — не стал. Тем более там всякому негативному стереотипу противопоставляется позитивный. Вот как оно будет.
Другим распространенным вариантом ее [информации о национальностях] использования являются этнические шутки, организованные вокруг довольно шарнирных стереотипов о национальностях. Каждая из «основных» национальностей сопряжена с определенным образом (аварцы «глупые», «прямолинейные» и «смелые»; даргинцы «богатые» и «скаредные»; лакцы «хитрые» и «умные»; кумыки «слабые» и «цивилизованные» и т.д.) , который затем используется в шуточной коммуникации, широко распространенной в полиэтничных контекстах.
Ну и сноска еще будет, где будет сказано, что эти стереотипы — это цитаты и, тем самым, факты, и их важно знать.
Как и почему быть представителем своей национальности для человека оказывается важно?
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо сделать концептуальную «распаковку». О чем идет речь, когда речь идет о важности национальной принадлежности? Во-первых, речь идет о чувствах – «важность» неизбежно равно «неравнодушие», что следующим шагом операционализируется через сильные чувства или эмоции, которые человек испытывает. Во-вторых, однако, важно, что чувства и эмоции, которые он испытывает, он испытывает в отношении некоторых объектов реальности, которые не ограничиваются им, его телом или даже чем-то типа его «базовой личности» (здесь впрочем нужно отметить, что всякая человеческая личность уже «идентификаторна», то есть «захватывает» вещи, внешние по отношению к человеческому телу). В-третьих, эти объекты не случайны – они кластеризованы, объединены в сеть и – в психике человека – образуют когнитивную схему, то есть набор связанных между собой репрезентаций. Одной из этих репрезентаций является репрезентация самого человека, который – в рамках схемы – оказывается связан с некоторыми явлениями, другими людьми, понятиями и проч. В-четвертых же – связи эти появились не в один момент, они складываются на протяжении жизни, через различный опыт, и, в той мере, в какой важность здесь определяется через эмоциональную наполненность, можно предположить, что и опыт этот неизбежно должен быть эмоционально заряженным. Говоря проще, этническая идентичность «присваивается» человеком через серию эмоционально наполненных событий и переживаний, в ходе которых складываются и подтверждаются связь между человеком и внешними по отношению к нему объектами, а также между этими объектами.
Что это могут быть за события и переживания? Строго говоря, это эмпирический вопрос. Можно с уверенностью говорить о том, что таковыми являются национальные праздники/ритуалы, являющиеся классическим «индустриальным» способом производства идентичности. Но в той же мере это может быть, например, травмирующий опыт дискриминации (в результате чего этническая принадлежность «закрепляется» посредством эмоционально насыщенного механизма травмы) или же переживание утраты или ее временной вариации – скучания. Важно, однако, что такого рода эмоциональный опыт должен сопровождаться его содержательной интерпретаций (снаружи или изнутри) в качестве этнического, что в данном случае значит, разделяющего людей на категории, а также ассоциирующего с этими категориями прочие явления (предметы, места, времена и проч.)
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, надо сделать концептуальную «распаковку». О чем идет речь, когда речь идет о важности национальной принадлежности? Во-первых, речь идет о чувствах – «важность» неизбежно равно «неравнодушие», что следующим шагом операционализируется через сильные чувства или эмоции, которые человек испытывает. Во-вторых, однако, важно, что чувства и эмоции, которые он испытывает, он испытывает в отношении некоторых объектов реальности, которые не ограничиваются им, его телом или даже чем-то типа его «базовой личности» (здесь впрочем нужно отметить, что всякая человеческая личность уже «идентификаторна», то есть «захватывает» вещи, внешние по отношению к человеческому телу). В-третьих, эти объекты не случайны – они кластеризованы, объединены в сеть и – в психике человека – образуют когнитивную схему, то есть набор связанных между собой репрезентаций. Одной из этих репрезентаций является репрезентация самого человека, который – в рамках схемы – оказывается связан с некоторыми явлениями, другими людьми, понятиями и проч. В-четвертых же – связи эти появились не в один момент, они складываются на протяжении жизни, через различный опыт, и, в той мере, в какой важность здесь определяется через эмоциональную наполненность, можно предположить, что и опыт этот неизбежно должен быть эмоционально заряженным. Говоря проще, этническая идентичность «присваивается» человеком через серию эмоционально наполненных событий и переживаний, в ходе которых складываются и подтверждаются связь между человеком и внешними по отношению к нему объектами, а также между этими объектами.
Что это могут быть за события и переживания? Строго говоря, это эмпирический вопрос. Можно с уверенностью говорить о том, что таковыми являются национальные праздники/ритуалы, являющиеся классическим «индустриальным» способом производства идентичности. Но в той же мере это может быть, например, травмирующий опыт дискриминации (в результате чего этническая принадлежность «закрепляется» посредством эмоционально насыщенного механизма травмы) или же переживание утраты или ее временной вариации – скучания. Важно, однако, что такого рода эмоциональный опыт должен сопровождаться его содержательной интерпретаций (снаружи или изнутри) в качестве этнического, что в данном случае значит, разделяющего людей на категории, а также ассоциирующего с этими категориями прочие явления (предметы, места, времена и проч.)
ПРОДОЛЖЕНИЕ НИЖЕ
НАЧАЛО ВЫШЕ
Это объяснение теоретически исчерпывающее, а теперь можно рассмотреть гипотетический пример. Итак, молодой человек приезжает из деревни на учебу в большой город. Если в деревне все номинально принадлежали к некоторой этнической категории, но фактически не было (или было ограниченное количество) значимых взаимодействий, в которых человек в качестве представителя этой категории действовал, в городе он часто классифицируется в качестве представителя этой категории в ходе формальных и неформальных взаимодействий, и в таком же качестве классифицируются при нем и для него все его родные и близкие, которые остались дома в деревне. По ним он, чувствуя в городе себя одиноко, скучает (негативная эмоция) и, из-за этого, радуется (позитивная эмоция) разным «эрзацам» его родных мест, а значит и родных (вот одна из многих связок в рамках когнитивной схемы), которые нередко присутствуют в городской среде в качестве «национальной символики». А параллельно молодой человек может сталкиваться с пренебрежением в отношении категории, к которой он относится, по линии, например, того, что такие-то «деревенщина», и одновременно эта же «деревенскость» оказывается куском позитивного, публично транслируемого, образа его категории (природа, чистый воздух и проч.) В результате у этого молодого человека довольно быстро накапливаются как сильные позитивные (узнавание родных мест в городской среде, их репрезентации на городских праздниках), так и сильные негативные (дискриминация, скучание) эмоциональные переживания, связанные с его – до того номинальной – категорией. И эти переживания, как и было сказано выше, «сшивают» в когнитивную схему, эту категорию, символы, людей, и – различные – прочие явления. Так – постепенно – и «происходит» этническая идентичность.
Это объяснение теоретически исчерпывающее, а теперь можно рассмотреть гипотетический пример. Итак, молодой человек приезжает из деревни на учебу в большой город. Если в деревне все номинально принадлежали к некоторой этнической категории, но фактически не было (или было ограниченное количество) значимых взаимодействий, в которых человек в качестве представителя этой категории действовал, в городе он часто классифицируется в качестве представителя этой категории в ходе формальных и неформальных взаимодействий, и в таком же качестве классифицируются при нем и для него все его родные и близкие, которые остались дома в деревне. По ним он, чувствуя в городе себя одиноко, скучает (негативная эмоция) и, из-за этого, радуется (позитивная эмоция) разным «эрзацам» его родных мест, а значит и родных (вот одна из многих связок в рамках когнитивной схемы), которые нередко присутствуют в городской среде в качестве «национальной символики». А параллельно молодой человек может сталкиваться с пренебрежением в отношении категории, к которой он относится, по линии, например, того, что такие-то «деревенщина», и одновременно эта же «деревенскость» оказывается куском позитивного, публично транслируемого, образа его категории (природа, чистый воздух и проч.) В результате у этого молодого человека довольно быстро накапливаются как сильные позитивные (узнавание родных мест в городской среде, их репрезентации на городских праздниках), так и сильные негативные (дискриминация, скучание) эмоциональные переживания, связанные с его – до того номинальной – категорией. И эти переживания, как и было сказано выше, «сшивают» в когнитивную схему, эту категорию, символы, людей, и – различные – прочие явления. Так – постепенно – и «происходит» этническая идентичность.
«Я еврей, бл*» или краткая инструкция по производству евреев из постсоветской молодежи
А теперь небольшая зарисовка. Диаспоральные организации любят говорить о том, что они «пробуждают спящую идентичность», но при том, что мы-то с вами прекрасно знаем, что человек представителем своей национальности не рождается, а становится в ходе (см. пост выше) разных эмоциональных опытов, понятно, что именно организацией такого опытов в рамках производства идентичностей эти организации и занимаются.
Взять, скажем, разные еврейские организации, которые в 90-х занимались тем, что из обычной молодежи бывшего Советского Союза, подходящей по критериям (т.н. «право на возвращение»), делали евреев. С учетом повальной бедности и серости, организовать соответствующий эмоциональный опыт было несложно. Клевый офис в региональной столице, где происходит интересное, молодежные лагеря, где происходит сплочение, и – как крем на торте – бесплатная поездка в Израиль на две недели.
Израиль – красивая страна, и показать ее красиво – особенно детям из условного Сыктывкара – несложно. Вокруг – красиво, активно пьется вино (а может что еще), мальчики-девочки по кайфу тусуются и все прочее. К концу поездки от всего этого у молодых людей немного едет крыша, и вот кульминация. С рассветом группа поднимается на крепость Масада, а место это связано со всяким античным еврейским героизмом – убили себя, но римлянам не сдались.
И вот, похмельный, укатанный во всех смыслах молодой человек поднимается туда, вокруг красота, друзья, из-за Иордании поднимается диск солнца, и единственное, что может в восхищении «выдохнуть» в мир этот молодой человек, это сдавленное и восторженное «Я еврей бл*!» И это переживание, вместе с еврейской идентичностью, остается с ним навсегда.
Примерно так еврейские организации и производили из постсоветской молодежи евреев, и не только еврейские, и не только евреев, и теперь можно перечитать теоретический пост выше)
А теперь небольшая зарисовка. Диаспоральные организации любят говорить о том, что они «пробуждают спящую идентичность», но при том, что мы-то с вами прекрасно знаем, что человек представителем своей национальности не рождается, а становится в ходе (см. пост выше) разных эмоциональных опытов, понятно, что именно организацией такого опытов в рамках производства идентичностей эти организации и занимаются.
Взять, скажем, разные еврейские организации, которые в 90-х занимались тем, что из обычной молодежи бывшего Советского Союза, подходящей по критериям (т.н. «право на возвращение»), делали евреев. С учетом повальной бедности и серости, организовать соответствующий эмоциональный опыт было несложно. Клевый офис в региональной столице, где происходит интересное, молодежные лагеря, где происходит сплочение, и – как крем на торте – бесплатная поездка в Израиль на две недели.
Израиль – красивая страна, и показать ее красиво – особенно детям из условного Сыктывкара – несложно. Вокруг – красиво, активно пьется вино (а может что еще), мальчики-девочки по кайфу тусуются и все прочее. К концу поездки от всего этого у молодых людей немного едет крыша, и вот кульминация. С рассветом группа поднимается на крепость Масада, а место это связано со всяким античным еврейским героизмом – убили себя, но римлянам не сдались.
И вот, похмельный, укатанный во всех смыслах молодой человек поднимается туда, вокруг красота, друзья, из-за Иордании поднимается диск солнца, и единственное, что может в восхищении «выдохнуть» в мир этот молодой человек, это сдавленное и восторженное «Я еврей бл*!» И это переживание, вместе с еврейской идентичностью, остается с ним навсегда.
Примерно так еврейские организации и производили из постсоветской молодежи евреев, и не только еврейские, и не только евреев, и теперь можно перечитать теоретический пост выше)