(2+2^2)*(2^3)=48

Прятать бумажных детей - бессмысленно. Тем более они созданы для библиофилов и не боятся их. Лучший подарок издателю на день рождения - заказать книгу его издательства. Этот ряд книг вышел в Ruinaissance за год. Лорченков, Волков, Селин, Рёбате, Кусто, Петрова, Востриков, Велецкий, Первухин, Калистратов, Моран, Ясенский. Ищите и обрящете: сделать это можно на Озоне или на странице Телеграм-магазина.

Сегодня празднует день рождения уникальный издатель Павел Лукьянов. Уникальный не в каком-то переносном смысле, а в прямом, объясню, почему. 100 лет отрицательной селекции в России привели к тому, что многие занимаются нелюбимым делом: так появились редакторы, которые просят не присылать рукописи, литкритики, которым не интересно читать, издатели, которым неинтересны книги. Лукьянов уникален тем, что любит то, чем занимается - он любит книги, любит их читать, искать, издавать, продавать. Поэтому меньше чем за год его малое издательство опубликовало больше 15 книг, включая пять переводных - сегодня и "Диалог "побежденных" - продало 3000 "Записок библиотекаря", издало учебник истории Волкова, первый перевод Первухина, нового Селина... Книги Ruinnaissance стали хитами продаж на "Озоне" и все это без грантов, как любят зет-попрошайки, и без вредительства, как у негодяев из "эксмы". Оказывается, у русского издателя может расти кокос и ловиться крокодил - надо всего лишь любить то, чем занимаешься. Долгих лет!

Знакомство с собой

Современность ежедневно испытывает человека, заставляет его вылезать из скорлупы благополучия. Например, меня, как писателя, интересует искусственный интеллект. Я думаю: вот попрошу чат жпт написать роман, немного его отредактирую и сэкономлю время жизни. И смогу писать романы каждый месяц. Не нужны литературные негры, не нужны эти мелочные люди, которые всегда будут источником проблем (сколько ни подписывай соглашений о неразглашении - всё равно какой-нибудь выскочка найдётся и раскроет тайну, что роман написан не мной. Ну, конечно, я найду на него компромат, оболью его грязью, вытащу на свет справку о его психическом нездоровье, но это будет неприятно и бросит тень на мою премиальную судьбу. Я как писатель сотен книг поставлю под удар свои достижения). А вот с чатом жпт таких проблем не будет. Он не будет со мной судиться, ЕМУ ВСЁ РАВНО. Я думаю о такой щекочущей ситуации и вдруг задумываюсь: а как же обычные люди, кто не поэт и не писатель - как они должны бояться ИИ. Ведь он может отнять у них даже зачатки творческих умений. Ведь зачем начинать рисовать, писать, думать, если ИИ это делает без усилий, быстро и зачастую лучше тебя. ИИ от рождения профессионал, а человеку надо ещё учиться, прикладывать усилия. И я подумал, что люди боятся не ИИ, а боятся своей лености и праздности, чьи черты явно проступают в зеркале искусственного интеллекта. ИИ отражает лень и страх человека. Человек покоряется искусственному интеллекту как своему родному образу и подобию. Если холодный ИИ - образ и подобие человека, то насколько же могущественнее нас Тот, чьим образом является сам человек? Новые технологии, а точнее - новые упрощения жизни всегда были соблазном. Никто не хочет ежедневно топить печь и ходить по воду на реку. Центральное отопление - это удобно. Но удобна ли центральная нервная система, вынесенная за пределы человека? Хочется ли человеку ничего не уметь и только пребывать в роскоши чужого механического осмысления? Тепло в батареях неотличимо от тепла русской печки, но так ли тепло человеку от прочтения стихов, написанных искусственным интеллектом? Глядя на разговорчивых роботов, человек смотрит на себя, человек знакомится со своей небожественной леностью. Стремление познать Того, чьим образом является человек заменено созданием упрощённых копий самих себя. И глядя в глаза нового искусственного мышления, человек теряется, он сам построил машину, обманувшую его. И вместо тепла в батарее он получил поток кипятка во всем доме на веки вечные.
Выход как всегда в аккуратности, сдержанности и внимательности. Как ребенку говорить себе: много шоколада - плохо, думай сам над мирозданием, не делегируй роботам реферирование твоей жизни. В человеке всегда будет то, что некопируемо и не помещается в любую сколь угодно умную машину. Поиск этих личных особенностей, этих живых подробностей души - и есть самый лёгкий и уже данный от рождения путь. Это то самое тепло внутри, которому не нужны костыли центрального отопления и искусственного интеллекта. Солнцу не нужен источник тепла. И разум в каждом из нас всегда готов ожить и предъявить себя тому, кто догадается посмотреть в нужную живую сторону.

Дорогие читатели из Санкт-Петербурга. В субботу и воскресенье буду стоять на стенде издательства Ruinaissance на Дворцовой площади. Павильон В, стенд 48. Буду рад увидеться. На стенде помимо книг издательства будут мои поэтические сборники. Автографы обеспечены. Селфи с поэтом - с радостью!

Маскот книжного салона приманивает читателей на стенд издательства.

Книжные маскоты ждут читателей на стенде издательства!

Переводчик книги "Большевики" Саша Чеппаруло на стенде издательства успел подписать несколько книг нашим покупателям.

Купить "Большевики" М.К. Первухина на Озоне
https://ozon.ru/t/J2rAGvS

Памяти Елены Косиловой

С Еленой Владимировной я не был знаком лично. Три года назад в книжной лавке «Листва» в Москве я в качестве зрителя сидел, ожидая прихода выступающего (не помню, чей был вечер). Рядом со мной на полке стояла массивная книга, которую я открыл и через 10 секунд чтения уже шёл на кассу, чтобы расплатиться. Это были «Схолии к имплицитному тексту» Николаса Гомеса Давилы. Чуть позже я подарил эту книгу своему другу художнику Вильгельму Шенроку, зная, что книга попадёт в точку. С тех пор, насколько мне известно, «Схолии» – постоянная книга, которую мой друг читает понемногу, понимая, что спешка – нечто невозможное и противопоказанное данной книге. Я сам читал Гомеса Давилу выборочно, временами, но то первое ощущение в книжном магазине не покидает меня. Как человек, узревший свет, никогда уже не сможет сказать: света нет, он выдуман.

Историю перевода Давилы и историю публикации я знал мельком. Про Елену Косилову я не знал ничего, кроме того, что она переводчица. Год назад я открыл своё издательство и среди прочих идей давно вынашивал план переиздать «Схолии». Я думал написать Елене Косиловой осенью 2024, мелькала мысль зимой, но время было занято другими проектами, выходили книги, шли переговоры с другими авторами. Вдруг 5 мая 2025 года – между праздничными днями, я усадил себя за ноутбук, чтобы написать Елене. На удивления я получил ответ быстро. Не было подозрительности, какая мучает многих писателей, не было попытки сразу найти какую-то особую выгоду. Елена ответила по делу, дружелюбно. Мы обменялись несколькими письмами, и уже согласовали переиздание книги. Последнее письмо от неё пришло 11 мая. Я ответил Елене 13 мая. Устная договорённость уже была достигнута, и я отложил конкретику на конец мая. Но внезапно 22 мая мне написал в Телеграм Владимир Дворецкий, который был редактором первого издания «Схолий». Я узнал, что Елена находится на искусственной вентиляции лёгких. Мы с Владимиром успели обсудить ещё некоторые детали возможного переиздания и ждали благих новостей о состоянии Елены Косиловой. Но мы не дождались. В ночь на 26 мая Елена Владимировна Косилова скончалась в Москве. В 10 километрах от меня. Расстояние отныне ничего не значило. Моё краткое общение с Еленой обречено навсегда остаться кратким и неполным.

Не зная Елену лично, я кинулся к её переводу «Схолий», чтобы разглядеть ушедшего человека через оставленные им тексты. Я обратился к первому и последнему тексту в книге Давилы.
Первая схолия была такой: «Краткий текст – не самодовольное заявление, а жест, который рассеивается, будучи едва обозначен».
Последняя схолия звучала так: «Письма – это единственный способ отгородиться от века, в котором пришлось родиться».

Эти две краткие мысли оставляли после себя то же ощущение, что оставляли после себя любые из схолий (которые лишь с натяжкой можно назвать «афоризмами») – это было ощущение того, что сказанное многократно превышает объём краткого текста. Именно об этом и говорил мой старший товарищ Вильгельм Шенрок. От этой краткой ёмкости и заряжалась сама Елена Косилова, когда работала с тысячами этих «афоризмов». Шум повседневности, обилие и интенсивность общения в социальных сетях, на работе, с родными и близкими – всё это общение зашумлено поспешностью момента. Мы должны успеть донести информацию, нам некогда остановиться и уж тем более нам нельзя усомниться в себе. Худший враг современного человека – это сомнение. Самомнения – побольше, сомнения – поменьше – вот непроговариваемый лозунг любого из нас. Человек опасается оставаться наедине с собой, в тишине своих мыслей. Схолии Николаса Гомеса Давилы – призваны вызывать неудобство. Хоть они написаны не для этого, но если читатель не ценит сомнение, как механизм познания, то все эти схолии будут лишь раздражать, подавлять и обессиливать обывателя. Эти «схолии» хочется выкинуть из головы. «Это ко мне не относится» - скажет поспешный читатель и будет прав. Мы живём во времена БОЛЬШИХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ. Вопрос же КАЧЕСТВА возможностей давно не встаёт. Человек предпочитает то, что УЖЕ ПОНЯТО КЕМ-ТО. Истина познаётся обывателем в готовом виде чужой формулировки. Совместная работа с философом, автором – это некоторая экзотика для толстолобиков. Но параллельно с восставшими уставшими массами, в мире появляются новые ценители чужих вопросов и собственных ответов. Одним из нечастых ценителей была, очевидно, Елена Косилова. Она выбрала Давилу себе в друзья. Аккуратно, не спеша, переводчица общалась с Давилой, бережно проявляя его испанские фразы в русские соразмерные бриллианты мысли. Краткое, ёмкое, неудобное высказывание ложилось на утончённую русскую мысль, оказывалось созвучной настрою русского сознания. В лице философа Елена обрела друга, которому хотела помочь перебраться в корпус русской литературы. И работа была сделана. На одном энтузиазме, а вернее – на одном озарении: я должна этим поделиться, чтобы редкие русские ценители, не владеющие испанским, были не обделены и могли бы послушать голос умершего колумбийского мыслителя. Елене удалось счастливое соединение: она делала то, что любила: переводила и общалась с глубоким мыслителем, но при этом смогла поделиться плодами своей любви с русским читателем. Философ Елена Косилова услышала философа Гомеса Давилу и смогла передать услышанное дальше. Елена нашла себе «друга» и сумела поделиться ощущением дружбы. Это как если бы вдруг оказалось возможно поделиться чувством эйфории, запахом травы, глубиной понятой мысли – всеми этими «нематериальными» впечатлениями. Ощущение интимности происходящего в душе читателя при чтении схолий – это «тихий» способ мышления Давилы, который он постоянно применяет, в первой, тысячной, десятитысячной схолии. Но эта интимность не приедается. Как не приедается ежедневный воздух, солнце, возможность радости. Удивительно, что философ сумел «сухой» инструмент «афоризма» превратить в сухой, но живой воздух, который не надоедает от своей ежедневности.
Моё краткое заочное знакомство с Еленой Косиловой тоже похоже на схолию. Краткость знакомства вдруг открыла объём. Мы обменялись тремя письмами, повод был формальный. Но чудо общения всё же сумело наполнить эти сухие фразы. Елена ушла из жизни через 31 год после Давилы, и ушла также в мае, как и он.

Я узнал о времени и месте прощания с Еленой – в Москве, и поехал отдать должное человеку, которого я не знал лично, но чей перевод «Схолий» – я чувствую – будет жить и прирастать новыми русскими почитателями. Я купил две гвоздики и поехал через всю Москву. Я был одет в чёрное, рубашка темная с разноцветными не яркими цветами (раздумывал над уместностью, но решил, что Елене бы это понравилось). В метро я читал «Схолии к имплицитному тексту» Николаса Гомеса Давилы. Ехал и думал: кто из близких и друзей будет на прощании в морге и на отпевании в церкви? Две гвоздики мне продала мусульманка в цветочном магазине, для неё традиция чётного числа цветов не значила ничего. Русская продавщица бы как-то проявила эмоцию, но чужая культура глуха к местным потерям. День был жаркий, лето пришло в Москву сразу после затяжной холодной весны. Я шёл в чёрном, палило солнце. От метро идти было 2 километра, я шёл, болтались гвоздики в руке, покачивалась книга в черной сумке через плечо. Я зашёл на территорию больницы, я уже опоздал на 15 минут к назначенному времени. Но процедура ведь не будет быстрой, я успею проститься и может что-то сказать, если увижу уместность. Хотя я лично её не знал и выпячиваться считал нескромным и не уместным. Ускоряясь, быстрым шагом я дошёл до поминального дома, вошёл в прохладный предбанник и уже хотел пойти в дверь с предупреждающей надписью, но решил для приличия спросить у администратора, сидевшего при входе: «Елена Косилова, Косилова Я на прощание». Она полезла в тетрадь, перелистнула страницу и сказала: «Косилова завтра, вот так же по времени приходите». Я замер. Поблагодарил и вышел из прохлады обратно на майское пекло. Я шёл к метро под палящим солнцем. Одна из гвоздик потеряла часть стебля, но цветы ещё не добрались до места своего упокоения. Они подождут дома, поставлю их в воду. И завтра снова поеду на другой конец Москвы, чтобы – уже не знаю зачем, но при этом знаю – положить цветы, поблагодарить столь жалким способом. Поблагодарить за что? За переводы? За работоспособность? Если уж даже человек померк, то все эпитеты тем более меркнут. Но какой-то зазор – краткие три строчки афористичных схолий – две гвоздики, одна из которых совсем короткая – вот это что-то несуразное и в то же время существующее – и является ускользающим следом жизни и человека. Открою перевод «Схолий» на странице 25 (дата ухода) и прочту пятую сверху (месяц ухода) схолию:

«Наука – это, что в частностях никому не важно, а вообще – всем.
Литература же важна только в частностях».

P.S. читатели уточнили, что Елена Владимировна умерла 26.05.
Что же скажет книга на этой странице:
"Ни религия не возникла из необходимости обеспечить социальную общность, ни соборы не были воздвигнуты для поощрения туризма".

28 мая 2025
Москва

Быть человеком - надо учиться.
Часто до самой смерти человек не становятся человеком по-настоящему. А лишь имитирует, подглядывая за другими, как нужно себя вести, что говорить, как поступать. Отсюда много трагедий: человек заводит детей, а делать с ними не знает что: лень копировать чужое поведение, а изнутри душа не подсказывает, как вести себя с детьми, как с ними обращаться, зачем они...
Человек не знает, зачем он родился. В этом причина его ярости, зла, мести.
Но это незнание - также источник смирения, внимательности и всепрощения: никто не ведает, что творит. Как можно осуждать слепца за падение в пропасть. Он и так наказан от рождения, и кто я такой, чтобы потешаться над очередной разновидностью слепоты, которой подвержен и я сам?

ИИ что?

Один мой хороший товарищ, кстати довольно восприимчивый к искусству, однажды написал мне: - смотри, я попросил чат ЖПТ написать стихотворение в стиле Павла Лукьянова - как тебе? По-моему классно. -

Мой товарищ даже не понимал насколько он себя разоблачил этой идеей. Разоблачил себя и т.н. "массового потребителя". Переевший массовый зритель ни в какую поэзию не верит. Она ему непонятна, она слишком игрушечна, не серьезна. Не только поэзия, но и вообще искусство или философия как способы существования человеческой души - они всегда находятся под строгим сомнением у обывателя. Дюшамы и Поллоки, Малевичи и Жоаны Миро, Кунст и Уорхолл, Пригов и Рубинштейн потакали простолюдинам: вы такие же как мы, вы тоже все поэты, а не пустые обыватели. Именно поэтому наше новое искусство так Вам понятно и доступно. Оно и есть выражение массового запроса, запроса на то, "чтобы ничего выдающегося не существовало". Не надо людям Пушкина, т.к. он - закрытая для понимания модель сознания, инопланетная форма земной жизни. Слишком огромная фигура, чтобы на нее равняться. А на любовь у простолюдина силёнок не хватает. Просто любить, а тем паче - пытаться дотянуть свои мыслишки до чужого достижения, творческого поступка - это всё сложно и просто-напросто лень. Поэтому с такой радостной помпой народ бросился "писать стихи вместе с искусственным интеллектом". Насмешливое шипение обывателей на толстолобиков и поэтов: "они хочут доказать свою образованность" - превратилось сегодня в: "нету у вас никакой образованности, вот ИИ всё делает лучше Вас".

И невдомёк истуканам духа, что без Пушкина не было бы ИИ. И главное - без Пушкина и не будет ИИ. Пока рядовые юзеры будут мнить себя властелИИнами мира, этот ИИ быстренько разоружит зажравшихся простачков. А поэт ещё подойдёт к такому любителю и спросит: - а зачем тебе дети? Вот у меня есть ребенок. Какая тебе разница, что он не твой? Он же есть. Народонаселение растет. Не нужны тебе дети, ты что: пусть поэт рожает, а тебе зачем? Ведь математически для мира нет разницы: родишь ты сам или кто-то другой. - Так ведь? Логика та же. Не? Ни? нИИ?

Земля висит в железной пустоте,
незрячий мир себя не осмысляет,
сознанье еле тащится в хвосте
и для спокойствия лишь хвостиком виляет.
Неистощим бесчеловечный быт,
непостижим как лишняя отрада,
и сердце притворяется, что спит,
и мысли серебрятся, как награда.
Конечный мир прижался сам к себе,
на горизонте - всполохи сомнений,
и дело - не во мне или тебе:
мы все живём внутри стихотворений,
где всё, что спит, становится душой,
навеки отвернувшейся от боли,
и человек таинственно другой
меня поймет помимо слов и воли.