Из воспоминаний мирового посредника Н. Крылова о расстреле взбунтовавшихся крестьян в селе 12 апреля 1861 года:
"Граф порывисто скомандовал: "Барабан!" Дробь окончилась. Подошел к графу священник и попросил сказать напутствие. Священник обратился к народу и почти рыдающим голосом говорил, чтобы покаялись и каждый в душе своей исповедовал бы грехи свои, что по их заблуждению смерть идет неминучая...
Священник широким крестом осенил народ; вся ближайшая толпа набожно перекрестилась, многие утирали слезы.
Граф твердо скомандовал: "Третий раз барабан!" Дробь окончилась. "Пальба шеренгою, третья шеренга!"
Ротный гаркнул: "Товсь! Третья шеренга, вверх, клац! Пли!" Залп раздался, умолк, а из окна кто-то закричал: "Не бойтесь! Пугают!" Толпа подхватила: "Пугают! Не расходитесь!"
Граф скомандовал: "Пальба отделениями! Пустите-ка туда в этих крикунов!" Ротный подхватил команду: "Пальба отделениями, правый фланг, начинай! Унтер-офицеры, не зевать!" Унтер-офицер командует: "Правое отделение, клац!" Ротный показал солдатам: "Целься вот в тех крикунов! Пли!" В густой толпе казалось, что никакого эффекта эти двенадцать пуль не произвели.
С другой стороны гаркнула кучка: "Стойте крепко! Пугают!" Следующее отделение пустило пули в эту сторону. Из окна крикнули: "Крепко стойте, только три раза стрелять будут!" Толпа завопила те же слова, а унтер-офицеры делали свое дело... Народ стал падать десятками, а так как ни вправо, ни влево за теснотою нельзя было раздаться, то толпа заволновалась и шарахнулась бежать ближе к фронту. Крик, гам, вопли, топот, дым и громкий голос какого-то казака: "Обходят!" — сбили пальбу с очереди, и она превратилась в беглый огонь... Паника была, может быть, только одну минуту, но пока скомандовали "отбой", пока барабанщик пробил дробь, народ бежал, падал, кувыркался, прыгали с крыш, прятались во дворы, бросались под кручу берега р. Бездны, перебегали реку, рассыпались по огородам, по полю и густою массою бежали по улице".
"Граф порывисто скомандовал: "Барабан!" Дробь окончилась. Подошел к графу священник и попросил сказать напутствие. Священник обратился к народу и почти рыдающим голосом говорил, чтобы покаялись и каждый в душе своей исповедовал бы грехи свои, что по их заблуждению смерть идет неминучая...
Священник широким крестом осенил народ; вся ближайшая толпа набожно перекрестилась, многие утирали слезы.
Граф твердо скомандовал: "Третий раз барабан!" Дробь окончилась. "Пальба шеренгою, третья шеренга!"
Ротный гаркнул: "Товсь! Третья шеренга, вверх, клац! Пли!" Залп раздался, умолк, а из окна кто-то закричал: "Не бойтесь! Пугают!" Толпа подхватила: "Пугают! Не расходитесь!"
Граф скомандовал: "Пальба отделениями! Пустите-ка туда в этих крикунов!" Ротный подхватил команду: "Пальба отделениями, правый фланг, начинай! Унтер-офицеры, не зевать!" Унтер-офицер командует: "Правое отделение, клац!" Ротный показал солдатам: "Целься вот в тех крикунов! Пли!" В густой толпе казалось, что никакого эффекта эти двенадцать пуль не произвели.
С другой стороны гаркнула кучка: "Стойте крепко! Пугают!" Следующее отделение пустило пули в эту сторону. Из окна крикнули: "Крепко стойте, только три раза стрелять будут!" Толпа завопила те же слова, а унтер-офицеры делали свое дело... Народ стал падать десятками, а так как ни вправо, ни влево за теснотою нельзя было раздаться, то толпа заволновалась и шарахнулась бежать ближе к фронту. Крик, гам, вопли, топот, дым и громкий голос какого-то казака: "Обходят!" — сбили пальбу с очереди, и она превратилась в беглый огонь... Паника была, может быть, только одну минуту, но пока скомандовали "отбой", пока барабанщик пробил дробь, народ бежал, падал, кувыркался, прыгали с крыш, прятались во дворы, бросались под кручу берега р. Бездны, перебегали реку, рассыпались по огородам, по полю и густою массою бежали по улице".
Из речи Байрона в палате лордов в защиту луддитов (обнищавших рабочих, ломавших станки) в 1812 году:
"Вы называете этих людей чернью, преступной, опасной и невежественной, и считаете, по-видимому, что единственный способ смирить многоголовое чудовище — это отрубить ему несколько лишних голов... А понимаем ли мы, чем мы обязаны черни? Ведь это чернь обрабатывает ваши поля и прислуживает в ваших домах, ведь это из черни набирается ваш флот и вербуется ваша армия, ведь это она дала вам возможность бросить вызов всему миру, — но она бросит вызов вам самим, если нуждой и небрежением будет доведена до отчаяния! Вы можете называть этих людей чернью, но не забывайте, что чернь очень часто выражает чувства всего народа".
Байрон, конечно, великий. Маркс еще не родился, утопический социализм был еще невразумительным, а Байрон, даже несмотря на свое происхождение, уже выступал в защиту рабочих. Почти пролетарский поэт.
"Вы называете этих людей чернью, преступной, опасной и невежественной, и считаете, по-видимому, что единственный способ смирить многоголовое чудовище — это отрубить ему несколько лишних голов... А понимаем ли мы, чем мы обязаны черни? Ведь это чернь обрабатывает ваши поля и прислуживает в ваших домах, ведь это из черни набирается ваш флот и вербуется ваша армия, ведь это она дала вам возможность бросить вызов всему миру, — но она бросит вызов вам самим, если нуждой и небрежением будет доведена до отчаяния! Вы можете называть этих людей чернью, но не забывайте, что чернь очень часто выражает чувства всего народа".
Байрон, конечно, великий. Маркс еще не родился, утопический социализм был еще невразумительным, а Байрон, даже несмотря на свое происхождение, уже выступал в защиту рабочих. Почти пролетарский поэт.
Михаил Бакунин предостерегает молодежь от создания неправильных кружков:
"... весьма немногие, соединяющие в себе доктринаризм псевдоученый с наклонностями к драматизму, и социализм по книжкам с пустопорожнью и самолюбивыми мечтами о конспирации и о революции, стремились бы создать тайные кружки.
Но какие кружки?
Кружки, без сомнения основанные, в их собственном мнении, для единой пользы Народа, но вне Народа, над ним. Кружки, состоящие исключительно из молодых, доктринерно-образованных конспираторов-социалистов и революционеров по книжкам, упояющихся самомечтанием, своим собственным, большею частью пустым, но горящим словом, попадающихся и пропадающих не за дело, а за слова, и обреченных самим положением своим столько же, сколько и направлением своих мыслей, на жалкое безделье и бессилье, потому что сила и дело только в Народе, а между ними и Народом — пропасть".
Из статьи "Постановка революционного вопроса".
Действительно, пропадать за слова, а не за дела нет смысла.
"... весьма немногие, соединяющие в себе доктринаризм псевдоученый с наклонностями к драматизму, и социализм по книжкам с пустопорожнью и самолюбивыми мечтами о конспирации и о революции, стремились бы создать тайные кружки.
Но какие кружки?
Кружки, без сомнения основанные, в их собственном мнении, для единой пользы Народа, но вне Народа, над ним. Кружки, состоящие исключительно из молодых, доктринерно-образованных конспираторов-социалистов и революционеров по книжкам, упояющихся самомечтанием, своим собственным, большею частью пустым, но горящим словом, попадающихся и пропадающих не за дело, а за слова, и обреченных самим положением своим столько же, сколько и направлением своих мыслей, на жалкое безделье и бессилье, потому что сила и дело только в Народе, а между ними и Народом — пропасть".
Из статьи "Постановка революционного вопроса".
Действительно, пропадать за слова, а не за дела нет смысла.
214 лет назад, 11 июня (по новому стилю) 1811 года, родился Виссарион Белинский, великий мыслитель, предшественник и вдохновитель всех революционных направлений в России, включая народовольцев и большевиков.
Как писал Чернышевский, "тысячи людей сделались людьми", благодаря Белинскому: "Целое поколение воспитано им".
В статье "Еще один поход на демократию" Ленин писал, что во время и после революции 1905 года люди понесли с базаров книги Белинского, как мечтал Некрасов в поэме "Кому на Руси жить хорошо": "Теми идеями Белинского и Гоголя, которые делали этих писателей дорогими Некрасову — как и всякому порядочному человеку на Руси — была пропитана сплошь эта новая базарная литература..."
Неслучайно, величайшие революционеры в истории — большевики — читали Белинского. Без него им было бы труднее.
Как писал Чернышевский, "тысячи людей сделались людьми", благодаря Белинскому: "Целое поколение воспитано им".
В статье "Еще один поход на демократию" Ленин писал, что во время и после революции 1905 года люди понесли с базаров книги Белинского, как мечтал Некрасов в поэме "Кому на Руси жить хорошо": "Теми идеями Белинского и Гоголя, которые делали этих писателей дорогими Некрасову — как и всякому порядочному человеку на Руси — была пропитана сплошь эта новая базарная литература..."
Неслучайно, величайшие революционеры в истории — большевики — читали Белинского. Без него им было бы труднее.
"Белинский же был — решительно нашим настоящим воспитателем. Никакие классы, курсы, писания сочинений, экзамены и все прочее не сделали столько для нашего образования и развития, как один Белинский, со своими ежемесячными статьями. Мы в этом не различались от остальной России того времени. Громадное значение Белинского относилось, конечно, никак не до одной литературной части: он прочищал всем нам глаза, он воспитывал характеры, он рубил рукою силача патриархальные предрассудки, которыми жила сплошь до него вся Россия, он издали приготавливал то здоровое и могучее интеллектуальное движение, которое окрепло и поднялось четверть века позже. Мы все — прямые его воспитанники".
Владимир Стасов (1824 — 1906), музыкальный критик, искусствовед и историк.
Из статьи "Гоголь в восприятии русской молодежи 30-40-х годов".
Владимир Стасов (1824 — 1906), музыкальный критик, искусствовед и историк.
Из статьи "Гоголь в восприятии русской молодежи 30-40-х годов".
"Достоевский, душа моя (бессмертная) жаждет видеть Вас. Приходите, пожалуйста, к нам, Вас проводит человек, от которого Вы получите эту записку. Вы увидите всё наших, а хозяина не дичитесь, он рад Вас видеть у себя".
Письмо Белинского Достоевскому, 10 июня 1845 года.
Белинский по-доброму, так сказать, троллил Достоевского. Белинский был атеистом, а Достоевский ему как-то пытался доказать, что душа бессмертна. Эти споры нашли свое отражение и в "Братьях Карамазовых".
Письмо Белинского Достоевскому, 10 июня 1845 года.
Белинский по-доброму, так сказать, троллил Достоевского. Белинский был атеистом, а Достоевский ему как-то пытался доказать, что душа бессмертна. Эти споры нашли свое отражение и в "Братьях Карамазовых".
"Любовь к отечеству, любовь к государству... как ни мудри над этими схоластическими различиями, одно ясно: это — не любовь к истине, не любовь к справедливости. Патриотизм всегда будет добродетелью, покоящейся на пристрастии; он приводит иногда к самопожертвованию и всегда — к завистливому вожделению, к скаредному и эгоистическому консерватизму. Любовь к ближнему недалека здесь от ненависти к соседу".
Александр Иванович Герцен. "Новая фаза русской литературы". 1862 год.
Александр Иванович Герцен. "Новая фаза русской литературы". 1862 год.
Заметка из газеты "Искра" о нравах высшего общества из города Шуя:
"Раз представитель капитала, Павлов, представитель правительства, жандармский ротмистр, представитель русских попов-инквизиторов, Евлампий, отправились с целью напиться до осатанения за много верст от Шуи. И точно что напились (были, конечно, с ними и другие), начали безобразить и чуть не подрались. Потом все заставляли попа Евлампия задать в своем поповском балахоне плясового трепака, но поп Евлампий, напившись, сделался строптив и ни за что не хотел идти плясать. Тогда разгневанные друзья выгнали пьяного попа, и поп пешком уже верст девять отмахал к Шуе (по какой-то случайности не завалился в канаву), и только на десятой версте догнала много спустя посланная подвода и довезла строптивого попа до дома".
1901 год.
"Раз представитель капитала, Павлов, представитель правительства, жандармский ротмистр, представитель русских попов-инквизиторов, Евлампий, отправились с целью напиться до осатанения за много верст от Шуи. И точно что напились (были, конечно, с ними и другие), начали безобразить и чуть не подрались. Потом все заставляли попа Евлампия задать в своем поповском балахоне плясового трепака, но поп Евлампий, напившись, сделался строптив и ни за что не хотел идти плясать. Тогда разгневанные друзья выгнали пьяного попа, и поп пешком уже верст девять отмахал к Шуе (по какой-то случайности не завалился в канаву), и только на десятой версте догнала много спустя посланная подвода и довезла строптивого попа до дома".
1901 год.
"Учитель должен быть артист, художник, горячо влюбленный в свое дело, а у нас — это чернорабочий, плохо образованный человек, который идет учить ребят в деревню с такой же охотой, с какой пошел бы в ссылку. Он голоден, забит, запуган возможностью потерять кусок хлеба. А нужно, чтобы он был первым человеком в деревне, чтобы он мог ответить мужику на все его вопросы, чтобы мужики признавали в нем силу, достойную внимания и уважения, чтобы никто не смел орать на него... унижать его личность, как это делают у нас все: урядник, богатый лавочник, поп, становой, попечитель школы, старшина и тот чиновник, который носит звание инспектора школ, но заботится не о лучшей постановке образования, а только о тщательном исполнении циркуляров округа. Нелепо же платить гроши человеку, который призван воспитывать народ, — вы понимаете? — воспитывать народ! Нельзя же допускать, чтоб этот человек ходил в лохмотьях, дрожал от холода в сырых, дырявых школах, угорал, простужался, наживал себе к тридцати годам лярингит, ревматизм, туберкулез... ведь это же стыдно нам! Наш учитель восемь, девять месяцев в году живет, как отшельник, ему не с кем сказать слова, он тупеет в одиночестве, без книг, без развлечений. А созовет он к себе товарищей — его обвинят в неблагонадежности, — глупое слово, которым хитрые люди пугают дураков!.. Отвратительно все это... какое-то издевательство над человеком, который делает большую, страшно важную работу. Знаете, — когда я вижу учителя, — мне делается неловко перед ним и за его робость, и за то, что он плохо одет, мне кажется, что в этом убожестве учителя и сам я чем-то виноват... серьезно!
Он замолчал, задумался и, махнув рукой, тихо сказал:
- Такая нелепая, неуклюжая страна — эта наша Россия".
Из очерка М. Горького "А. П. Чехов".
Горький вспоминал о беседах с Чеховым на разные темы. В этом отрывке Чехов рассуждает на темы, которые актуальны до сих пор.
Он замолчал, задумался и, махнув рукой, тихо сказал:
- Такая нелепая, неуклюжая страна — эта наша Россия".
Из очерка М. Горького "А. П. Чехов".
Горький вспоминал о беседах с Чеховым на разные темы. В этом отрывке Чехов рассуждает на темы, которые актуальны до сих пор.
"Я считаю Белинского одним из самых замечательных лиц николаевского периода. После либерализма, кой-как пережившего 1825 год в Полевом, после мрачной статьи Чаадаева является выстраданное, желчное отрицание и страстное вмешательство во все вопросы Белинского. В ряде критических статей он кстати и некстати касается всего, везде верный своей ненависти к авторитетам, часто подымаясь до поэтического одушевления. Разбираемая книга служила ему по большей части материальной точкой отправления, на полдороге он бросал ее и впивался в какой-нибудь вопрос. Ему достаточен стих "Родные люди вот какие" в "Онегине", чтоб вызвать к суду семейную жизнь и разобрать до нитки отношения родства".
А. Герцен. "Былое и думы".
Когда в России фактически не было философии и в целом общественных наук, приходилось обсуждать общественные вопросы в рамках литературы.
А. Герцен. "Былое и думы".
Когда в России фактически не было философии и в целом общественных наук, приходилось обсуждать общественные вопросы в рамках литературы.
"Странные бывали у нашего помещика причины для того, чтобы увеличивать оброк. Однажды помещик и с супругою приехал в нашу слободу. По обыкновению, богатые крестьяне, одетые по-праздничному, явились к нему с поклоном и различными дарами; тут же были женщины и девицы, все разряженные и украшенные жемчугом. Барыня с любопытством все рассматривала и потом, обратясь к своему мужу, сказала: «У наших крестьян такие нарядные платья и украшения; должно быть, они очень богаты и им ничего не стоит платить нам оброк». Недолго думая, помещик тут же увеличил сумму оброка".
Из воспоминаний Николая Николаевича Шипова, бывшего крепостного крестьянина, ставшего после отмены крепостного права херсонским мещанином. 1877 год.
Из воспоминаний Николая Николаевича Шипова, бывшего крепостного крестьянина, ставшего после отмены крепостного права херсонским мещанином. 1877 год.
"Часов около 11 у опушки леса, близ лесной сторожки, на противоположной обычному месту собраний стороне Талки, собралось около трех тысяч рабочих. Все сидели на земле и ждали, когда подойдут остальные, чтобы открыть собрание. Люди продолжали прибывать.
Но вот со стороны станции показался большой отряд казаков с полицеймейстером Кожеловским во главе. Собравшиеся продолжали спокойно сидеть, зорко наблюдая за движением казаков. Казаки подъехали к небольшому мостику, перекинутому через Талку. После минутной остановки у моста они быстро двинулись через него. Переправившись через реку, казаки снова на минуту остановились. На попытку некоторых членов Совета повести переговоры полицеймейстер ответил ругательствами и угрозами. Он три раза подряд крикнул: "Расходись! Расходись! Расходись!", в этот же момент скомандовал: "Казаки, вперед!" и сам первый ринулся на толпу. За ним, пришпорив лошадей, с криком и гиканьем устремились казаки.
Люди уже были на ногах и стали отступать, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее и, наконец, лавиной бросились в лес по разным направлениям. Большая часть двинулась к линии железной дороги. Мы, депутаты, пробовали остановить этот стихийный поток, так как в лесу можно было не без успеха сопротивляться конным казакам. Но дикий вой, ругательства и гиканье пьяных казаков производили свое действие. По отступающим казаки дали несколько залпов из винтовок. Тогда отступление приняло панический характер. А залпы продолжали следовать один за другим...
Был поздний вечер, когда мы прибыли в город. В небе было зарево, пахло гарью. В местечке Ямы горели ткацкая фабрика Гандуриных и лесной склад Ивана Гандурина. А в следующие дни в окрестностях уже горели дачи городского головы Дербенева и его брата, дачи фабрикантов Фокина и Бурылина... Толпы озлобленных рабочих избивали попадавшихся им полицейских.
Было ясно, что для вооруженного выступления рабочих, доведенных до крайности зверским расстрелом, недоставало только оружия".
Из воспоминаний большевика Ф. Самойлова о расстреле бастующих иваново-вознесенских рабочих на Талке 3 июня (по старому стилю) 1905 года. В ответ на расстрел, как видим, рабочие громили фабрики, дачи чиновников и фабрикантов, избивали полицейских.
Но вот со стороны станции показался большой отряд казаков с полицеймейстером Кожеловским во главе. Собравшиеся продолжали спокойно сидеть, зорко наблюдая за движением казаков. Казаки подъехали к небольшому мостику, перекинутому через Талку. После минутной остановки у моста они быстро двинулись через него. Переправившись через реку, казаки снова на минуту остановились. На попытку некоторых членов Совета повести переговоры полицеймейстер ответил ругательствами и угрозами. Он три раза подряд крикнул: "Расходись! Расходись! Расходись!", в этот же момент скомандовал: "Казаки, вперед!" и сам первый ринулся на толпу. За ним, пришпорив лошадей, с криком и гиканьем устремились казаки.
Люди уже были на ногах и стали отступать, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее и, наконец, лавиной бросились в лес по разным направлениям. Большая часть двинулась к линии железной дороги. Мы, депутаты, пробовали остановить этот стихийный поток, так как в лесу можно было не без успеха сопротивляться конным казакам. Но дикий вой, ругательства и гиканье пьяных казаков производили свое действие. По отступающим казаки дали несколько залпов из винтовок. Тогда отступление приняло панический характер. А залпы продолжали следовать один за другим...
Был поздний вечер, когда мы прибыли в город. В небе было зарево, пахло гарью. В местечке Ямы горели ткацкая фабрика Гандуриных и лесной склад Ивана Гандурина. А в следующие дни в окрестностях уже горели дачи городского головы Дербенева и его брата, дачи фабрикантов Фокина и Бурылина... Толпы озлобленных рабочих избивали попадавшихся им полицейских.
Было ясно, что для вооруженного выступления рабочих, доведенных до крайности зверским расстрелом, недоставало только оружия".
Из воспоминаний большевика Ф. Самойлова о расстреле бастующих иваново-вознесенских рабочих на Талке 3 июня (по старому стилю) 1905 года. В ответ на расстрел, как видим, рабочие громили фабрики, дачи чиновников и фабрикантов, избивали полицейских.
"Робокоп" — это яркая антирейгановская сатира о вреде приватизации. В фильме фон иногда даже интереснее основных событий: вокруг хаос и разрушения, дети играют в ядерную войну, размещенные на орбите лазеры случайно сожгли Санта-Барбару (явный намек на Стратегическую оборонную инициативу).
И это не единственный фильм, в котором Верхувен критикует американское общество и капитализм.
"Вспомнить всё" — антиколониальная сатира: губернатор Марса устроил сегрегацию и буквально продает воздух.
"Шоугерлз" — о том, как делают карьеру в шоу-бизнесе; наверное, самый ненавидимый критиками, которые тоже относятся к шоу-бизнесу, фильм.
"Звездный десант" — иерархичное общество, непонятная война на другом конце света, высадка десанта неизвестно где ("возьмем Клендату одним парашютно-десантным полком"); такая явная антимилитаристская и антифашистская сатира, что некоторые даже не поняли или, наоборот, поняли и узнали себя.
Почти все наверняка смотрели эти фильмы, но стоит иногда пересматривать.
И это не единственный фильм, в котором Верхувен критикует американское общество и капитализм.
"Вспомнить всё" — антиколониальная сатира: губернатор Марса устроил сегрегацию и буквально продает воздух.
"Шоугерлз" — о том, как делают карьеру в шоу-бизнесе; наверное, самый ненавидимый критиками, которые тоже относятся к шоу-бизнесу, фильм.
"Звездный десант" — иерархичное общество, непонятная война на другом конце света, высадка десанта неизвестно где ("возьмем Клендату одним парашютно-десантным полком"); такая явная антимилитаристская и антифашистская сатира, что некоторые даже не поняли или, наоборот, поняли и узнали себя.
Почти все наверняка смотрели эти фильмы, но стоит иногда пересматривать.
Telegram
МПРА в Санкт-Петербурге и Ленинградской области
“Робокоп” – это один из самых известных и культовых боевиков 80-х годов. Многие смотрели и пересматривали его. Казалось бы, все в нем понятно. Но режиссер фильма работавший в Голливуде голландец Пауль Верхувен был критически настроен по отношению к американскому…