Чернокнижник Пелевин

Дослушала сегодня свежую книгу Пелевина “A #Sinistra”. Ждалось нечто такое квадриллион верст назад, когда встретился ковчег, начиненный вампирами, и витражи, и свободный выбор в узком коридоре симуляции. Уже тогда был виден этот крен в “запрограммированность смерти” в Христианстве и уход от “стахостичности смерти” Буддизма.

🌟 От пустоты к любви, как неизбежность

Сравнения покажутся вольными, и тут нужно погрузить в контекст. Было у меня такое еще университетское исследование научных и теологических взглядов российских геронтологов, приверженность которых теориям старения зависела линейно от возраста, и с возрастом дрейфовала от случайности старения и смерти к запрограммированности. Исследование обратилось в “Эссе. Философия в геронтологии. Можно ли построить Вавилонскую башню в геронтологии?” (Вот тут будет ссылка завтра, наверное). Один из основных тезисов эссе в том, что, чем старше человек становится — тем больше мозг видит в происходящем программу, схему, замысел, и, как неизбежное — заговор (что не порицается). Такова природа: в онтогенезе человеческий мозг переходит от жадного ресурсоемкого накопления информации к экономному структурированию агрегированных данных. Это структурирование проявляется и в поиске Бога, и в поиске замысла бытия, и в сборке всех своих жизненных глав в единый манускрипт.

Вот и Пелевин складывает свод над монументами своих саг, встраивая в единый ансамбль и вампиров, и зеков, и баночников, и лис, и хаврошечку, и постапокалиптическую Москву (не даёт мне покоя эта дерзость), и все свои нейрострапоны, и все свои личные травмы, и Бронислава Виногродского (которого он описал в своём “Чапаев и ПустОта” и не только).

“A Sinistra” — логичное завершение поиска себя от мозга в стадии экономной упаковки и структурирования, замкнувшего бесконечность на начало пути. Пелевин суеверен и щадит героя (себя, конечно, во всех отражениях и переложениях витража), оставляя его не только живым (точнее, сущим), но и Спасшимся в самой, что ни на есть, Христианской традиции. Самым, что ни на есть, Православным путём — через Любовь. Это особенно интересно, с учётом пелевинского паломничества длинною в жизнь в чуждый всем нам, на этой территории, Буддизм. Логично. Ожидаемо. Нужно было спорить. Поиграли в Буддизм, поглядели в пустоты — и хватит, теперь только в Любовь глядеть.

🌟 90-ые, которые сложили поколения уродцев

Читать Пелевина приходится через эту слишком понятную травму, стараясь не обращать внимание на его душевные газы из уважения к витражу. Пелевинские инварианты — ожоги его души, переходят из книги в книгу без существенных изменений. И контекст поменялся с 00-ых на скорое будущее, и герои отряхнулись-одряхнулись, и даже поиск претерпел организацию, а шрамы не проходят.

Травма 90-х, которую я хочу называть никак иначе кроме как поражением в войне, в Пелевине смердит всю эту его, вообще, ничего так, жизнь. Кажется ему, что он забавляется всеми этими зеками, всеми этими инсинуациями про погружение в дерьмо, петушиными мотивами, всеми этим женоненавистническими изысками, всеми этими БДСМ экзорцисами, чванливой тусовкой и баблосом. Но кажется ему, что он забавляется примерно так же, как бабочке снится, что она Чжуан-цзы, а всем этим сквернословящим отстрапониным чудовищам снится, что они Пелевин. Все эти уродцы-дивертисменты 90-х вспыхивают в его мозгу, как хакнувшие на веществах просветление зеки в одном из его романов.

Травма от женщин тоже всегда с ним. Нельзя так вычурно презирать кого-то, если тебя не размазало знатно в лучших чистейших чувствах. Пару так раз, когда вот всё был готов и на всё, но “стоит ей только рот открыть”. И тут Пелевин тоже думает, что забавляется и дразнит, а ведь это про стыд, который эмпатично испытываешь, наблюдая чужую нелепицу.

***
И вот мы читаем умный текст, который рвётся на шрамах — там, где тонко. И становится неловко за эти слишком уродливые дефекты, как за свои, потому что чтение предполагает слияние с автором в какой-то форме, принятие автора в какой-то форме. И грязное это становится частью нас. А могло быть только агапе.

#пелевин