18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАТЕРИНОЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ ГОРДЕЕВОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАТЕРИНЫ ВЛАДИМИРОВНЫ ГОРДЕЕВОЙ

На днях появилась новость о том, что руководство Шанинки, опасается лишения госаккредитации и предлагает студентам помощь в том, чтобы перевестись в другие вузы
Написал об этом «Коммерсантъ» со ссылкой на свои источники. И напомнил, как в прошлом году Рособрнадзор запретил Шанинке принимать новых студентов в связи с несоответствием программ школы федеральным стандартам. Московская школа социальных и экономических наук (Шанинка) устранила большинство вменяемых нарушений и даже попыталась опротестовать это решение в суде. Но, разумеется, суд взял сторону Роскомнадзора.
«Исходя из этого ректор считает, что ситуация будет развиваться по негативному сценарию, что это приведет к отзыву аккредитации», — заявил «Коммерсанту» источник в Шанинке. И добавил, что школа поддерживает и помогает всем, кто собирается переводиться.
И да, Шанинка пока не лишена аккредитации. Но это пока…
Всё это ужасно грустно читать, особенно, если помнишь, какой школу задумывал её основатель, Теодор Шанин.
О нем мы подробно говорили в выпуске с Виктором Вахштайном.
А вот фрагмент об идее школы.

Как фанат «Очень странных дел» не могла не вспомнить ужасно смешной их момент, узнав о том, что судьбоносные переговоры назначены в Аляске 👻

18+НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАТЕРИНОЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ ГОРДЕЕВОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАТЕРИНЫ ВЛАДИМИРОВНЫ ГОРДЕЕВОЙ

Милый телеграм-канал Political Atelier разглядел и оценил аутфит главы российского МИД.
Как говорится, вместо тысячи слов.

18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАТЕРИНОЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ ГОРДЕЕВОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАТЕРИНЫ ВЛАДИМИРОВНЫ ГОРДЕЕВОЙ

18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАТЕРИНОЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ ГОРДЕЕВОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАТЕРИНЫ ВЛАДИМИРОВНЫ ГОРДЕЕВОЙ

В 1990-м никаких мессенджеров не было, а действительно важные новости распространялись естественным путем, отрицая саму идею блокировок.
15 августа 35 лет назад о том, что Цой разбился на машине под Ригой с балкона четвертого этажа прокричал мой сосед Женя.
Этот крик разрезал неподвижное утро того ростовского августа на до и после.
Женя рыдал на балконе и не мог спуститься вниз, чтобы рассказать нам подробности.
Мы стояли под балконом Жени и задавали не имеющие никакого смысла вопросы об обстоятельствах гибели Цоя и достоверности информации.
Женя выкрутил громкость своего радиоприемника и до нас донеслись обрывки чеканных фраз диктора.
Диктор не знал, как именно все произошло, но утверждал, что все самое страшное действительно произошло.
Кто-то из нас выдвинул версию о том, что Цой слушал за рулем кассету с только что записанными песнями и отвлекся перевернуть.
Эту версию потом обоснуют в одном из расследований, но что это меняет?
Часть нашего двора ездила на похороны Цоя. Вернулись они оттуда какими-то опустошенными.
Я была маленькая и меня не взяли. Но я всё думала: какая же песня была на той, другой стороне кассеты? Что он хотел услышать? Для чего отвлекся?

Уже без Цоя наступит 1991-й, 1993-й, 1996-й, 1999-й, 2001-й и много других поворотных лет, после которых ничего не будет как прежде и без знания о которых постороннему человеку и не объяснишь, как мы оказались там, где теперь.
Но не меньше раза в году, 15 августа я думала о том, что же там была за песня.
И всё больше склоняюсь к мысли, что эта.
Цой жив 🤟🏻

Сегодня в Верховном суде России безо всякой надежды на справедливость рассматривалась (и не была удовлетворена) кассационная жалоба на приговор Жене Беркович и Свете Петрийчук. Их обвиняют в оправдании терроризма за спектакль, статья без права на УДО, сидеть ещё шесть лет.
Вот, что сказала Женя (и записала Ольга Вайсбейн)

«Третий год мы в заключении. Нет сведений об образовании свидетелей со стороны обвинения. Мы осуждены за спектакль, который суд не посмотрел. Суд шел с такими нарушениями, что тут можно предположить, что все следователи, судьи и прокуроры были внезапно поражены каким-то ментальным недугом или есть специальная цель делать мне плохо. Если была такая цель, она достигнута. Одна бабушка уже умерла, вторая бабушка, самый близкий мне человек, она, будем называть вещи своими именами, не доживёт. Она уже не ходит и не слышит. Дети лишены мамы. Я нахожусь в тяжёлом состоянии. У меня тяжёлый депрессивный эпизод, я получить препаратов не могу, на могу нормально есть и не могу нормально спать. Я не знаю, кто эти люди,которые принимали эти решения. Я не знаю, неужели у государства российского нет других врагов, кроме 90-летней старухи, двух больных детей сирот и двух женщин. Я прошу вас, ваша честь, это остановить»

Мои письма Жене не доходят больше месяца: что фсин письмом, что зонателекомом. И от неё не приходят письма, хотя знаю, что она посылала, когда лежала похудевшая до истощения в тюремной больнице.

Сил девочкам. Те, кто превратил их жизнь и жизнь их близких в ад, будут прокляты.

18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАТЕРИНОЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ ГОРДЕЕВОЙ, ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАТЕРИНЫ ВЛАДИМИРОВНЫ ГОРДЕЕВОЙ

Пришло в трех письмах одно долгожданное письмо от Жени Беркович. Немного объясню историю его происхождения.

В тюрьме невозможно вести дневник. Из тюрьмы очень трудно рассказать о том, как ты сходишь на нет ментально и физически.
Женьке в тюрьме становилось всё хуже. Как в этой ситуации писать это дежурное: «Держись?
Я убеждала Женю, что она поэт, сценарист, что она сможет весь свой ненаписанный дневник бытовой рутины и тоски оформить поэтически.
Это письмо должно было прийти в июле. Но пришло только сейчас. Это тоже особенности разговора с тем, кто в тюрьме: никогда не знаешь, на каком месте он прервётся. Что собеседник прочёл, на что — успел ответить.
С разрешения Жени публикую все три письма полностью.

Ну, лови. Посвящается тебе. Пишется в строчку, если что. Не в столбик.
Так много любви
Катя так скучает по Мише, что у неё всё болит от макушки до самых пят. Она его-себя-обнимает, когда все в секции мирно спят. Катя гладит себя по бокам и попе, на попе теперь целлюлит. Так бывает, если никто не гладит, думает Катя, сворачивается и скулит. Катя пробует быть потише, но в горле сильно першит. Она вспоминает, как Миша держал её за руку, если следователь разрешит. Как он говорил: не волнуйся, маленький, тюрьма — это всё же не смерть, не рак… Катя потом засыпает и видит дерево, которое смотрит с промки на их барак.
Дерево так скучает по Кате, что у него все болит, от кроны до самых корней. Дерево тянет к бараку ветки, и ветки становятся все длинней. Дерево вырастило цветок, один, чтобы ей показать, одной. Но Катя опять не пришла, потому что работы мало и бригаде дали внеплановый выходной. Такой вышел цветок красивый, рыдает дерево, прозрачный и розовый на просвет. Дерево смотрит в окно столовой, глазами другого дерева, но Кати и там почему-то нет. Оно тянется к медсанчасти, передавая сигналы растущим вблизи кустам. Может, у Кати сердечный приступ, тогда она точно там? А может Катя уже в больнице, и после её актируют навсегда? Дерево-мастер себя накручивать. Это да.
Катя обычно приходит к дереву, как только бригада пройдет развод. Утыкается в его шершавый сухой живот. Думает, гладя рукой кору: я больше не выдержу. Я нафиг совсем умру. Вот завтра вообще не встану, возьму и буду лежать в кровати. А лучше бы стать бы птицей! — такие мысли банальные в голову лезут Кате, — Каким-нибудь сраным голубем, живущим на сраной крыше. Чуть-чуть поживу и свалю оттуда, под Тулу, к Мише, в мужскую его колонию. Там, конечно, режим построже, он он на меня посмотрит и голубем станет тоже…
Не стать тебе, дура, голубем! Чё придумала, вот потеха! — думает голубь, сидящий на крыше второго цеха. Он провожает Катю косым и недобрым взглядом. Голубь так любит дерево, что даже боится садиться рядом, чтобы, когда он решится насрать на Катю, случайно любимое не задеть снарядом. Голубь молча любуется каждой веткой и смотрит на поле, лежащее за запреткой.
А в поле кашка и душица, там нет ни мерсов, ни тойот. А Катя на шконарь ложится, лежит и больше не встает. Лежит на завтрак, на проверку, как мёртвый кит, как дохлый лось, лежит, подобно фейерверку, в реке промокшему насквозь, лежит, прибитая неволей, лежит, и вид её суров, лежит, не слыша грозных воплей разнообразных оперов, лежит, как ржавая граната, как член, что в холоде поник, как на пороге деканата лежит нетрезвый выпускник. Она не злится, не рыдает, не строит замков из песка. Одна тоска её съедает, тупая, вязкая тоска, как чьи-то волосы из слива, как лук, разваренный в борще… И так же дереву тоскливо.
А голубю — окей вообще. Наверно, с наших колоколен он безъязыкий идиёт, но голубь полностью доволен, что Катя больше не встаёт. Никто теперь не суетится, не плачет, не наводит жуть. Он птица. Он на то и птица, чтоб думать быстро и чуть-чуть. Да пусть она вообще хоть сдохнет! Чума, чума на этот дом! Но дерево стоит и сохнет, и это голубю серпом по яйцам. Кстати, голубь-самка, домохозяйка от и до, ему вообще не нужно замка, а нужно прочное гнездо. Ему бы всякого земного, поближе к веткам и коре… Но дерево! Ему хреново! Оно, любимое, в депре…

И голубь, свидетель чужой безответной страсти, утром летит к бараку и к медсанчасти. Смотрит, как бродят Оли, Марины, Насти, толпы с зелёным низом и белым верхом, равно подобные вымокшим фейерверкам, все на одно лицо, по голубиным меркам. И среди них какие-то в серых пятнах, в диапазоне от странных до неприятных, возле барака плотным кольцом стоят, нахмурившись. Тихо слышится: «вот некстати!». Голубь крадется с видом полночной тати и, среди серых, вдруг ловит взгляд проклятущей Кати. Катя лежит на земле. На выцветшем одеяле. Краска с её лица как будто сползла слоями. Зубы блестят, как у волка в загонной яме. Голубь орёт, выразительно, но негромко. Двадцать секунд полёта, и снова промка.
Сто сотен оттенков серого, скучнейшая из картин, и в центре картины дерево пустило цветок, один. Оно всю дорогу верило, что Катя придёт сама, Оно ведь на то и дерево, чтобы молча сходить с ума. Когда уже всё посчитано, и в цехе провыл звонок, так милую ждать мучительно в отсутсвии рук и ног. Стоит оно, словно голое, как будто в по веткам ток… И вдруг замечает голубя. Который! Дерёт! Цветок!
Стой, стой! — закричало бы дерево, — это для Кати, я должен его беречь! Стой, стой! — закричало бы дерево, но в этом рассказе автор запрещает себе прямую речь. Поэтому дерево просто стоит и смотрит, как какой-то сраный голубь подлетает, отгрызает ветку, что-то кричит и улетает. Наверняка потащил мою веточку в свое сраное гнездо, своим сраным птенцам, — тоскливо думает дерево. — Видело я голубиных детей, самые уродливые существа в мире. Им же всё равно, на чём сидеть, и мамаше их — тем более! Дерево шуршит листьями. Это оно так плачет.