В степи, покрытой пылью бренной
Сидел и плакал человек.
А мимо шел Творец Вселенной.
Остановившись, он изрек:
«Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных.
Я есмь твой Бог. Я все могу.
Меня печалит вид твой грустный,
Какой бедою ты тесним?»
И человек сказал: «Я — русский»,
И Бог заплакал вместе с ним.
Н. А. Зиновьев. 2007.
На иллюстрации: И.И. Симонов. "Венок России". 1997 год.
Сидел и плакал человек.
А мимо шел Творец Вселенной.
Остановившись, он изрек:
«Я друг униженных и бедных,
Я всех убогих берегу,
Я знаю много слов заветных.
Я есмь твой Бог. Я все могу.
Меня печалит вид твой грустный,
Какой бедою ты тесним?»
И человек сказал: «Я — русский»,
И Бог заплакал вместе с ним.
Н. А. Зиновьев. 2007.
На иллюстрации: И.И. Симонов. "Венок России". 1997 год.
Моей России больше нет.
Россия может только сниться,
Как благотворный тихий свет,
Который перестал струиться.
Советским людям будет жаль
Навек исчезнувшего света.
Россия станет, как Грааль
Иль Атлантида для поэта.
Мы проиграли не войну,
Мы не сраженье проиграли,
А ту чудесную страну,
Что мы Россией называли.
А.Е. Величковский 1952 год.
На иллюстрации: Георгий Кичигин. "Моя Атлантида". 2010 год.
Россия может только сниться,
Как благотворный тихий свет,
Который перестал струиться.
Советским людям будет жаль
Навек исчезнувшего света.
Россия станет, как Грааль
Иль Атлантида для поэта.
Мы проиграли не войну,
Мы не сраженье проиграли,
А ту чудесную страну,
Что мы Россией называли.
А.Е. Величковский 1952 год.
На иллюстрации: Георгий Кичигин. "Моя Атлантида". 2010 год.
Я шел в раздумье среди скал.
Внезапно ворон застонал.
Другой сказал, махнув крылом:
— Где нынче мы обед найдем?
— Лежит здесь рыцарь меж берез.
Об этом знает только пес,
Хозяйский сокол да жена,
Собой прекрасна и умна.
— Но пес охотится в лесах,
А сокол — в синих небесах,
Жена милуется с другим...
Сегодня славно поедим.
— Ты грудь проклюнешь до костей,
Я выпью синеву очей.
А этой прядью золотой
гнездо обложим мы с тобой.
— Оплакать рыцаря хотят,
но он отыщется навряд:
Лишь ветры будут вечно дуть
В его обглоданную грудь.
Шотландская баллада.
Внезапно ворон застонал.
Другой сказал, махнув крылом:
— Где нынче мы обед найдем?
— Лежит здесь рыцарь меж берез.
Об этом знает только пес,
Хозяйский сокол да жена,
Собой прекрасна и умна.
— Но пес охотится в лесах,
А сокол — в синих небесах,
Жена милуется с другим...
Сегодня славно поедим.
— Ты грудь проклюнешь до костей,
Я выпью синеву очей.
А этой прядью золотой
гнездо обложим мы с тобой.
— Оплакать рыцаря хотят,
но он отыщется навряд:
Лишь ветры будут вечно дуть
В его обглоданную грудь.
Шотландская баллада.
Не подвигались стрелки «мозера».
И ЗИС, казалось, в землю врос.
И лишь летело мимо озера
Шоссе с откоса на откос.
От напряжения, от страха ли -
Шофёр застыл, чугунным став,
А за спиной снаряды крякали,
На полсекунды опоздав.
Прижавшись к дверце липкой прядкою,
Чтобы шофёру не мешать,
Фельдъегерь всхлипывал украдкою
И вновь переставал дышать.
И из виска, совсем беззвучная,
Темно-вишнёвая на цвет,
Текла, текла струя сургучная
На штемпелёванный пакет.
П.Н. Шубин. Харбин. Действующая армия. Август 1945 г.
И ЗИС, казалось, в землю врос.
И лишь летело мимо озера
Шоссе с откоса на откос.
От напряжения, от страха ли -
Шофёр застыл, чугунным став,
А за спиной снаряды крякали,
На полсекунды опоздав.
Прижавшись к дверце липкой прядкою,
Чтобы шофёру не мешать,
Фельдъегерь всхлипывал украдкою
И вновь переставал дышать.
И из виска, совсем беззвучная,
Темно-вишнёвая на цвет,
Текла, текла струя сургучная
На штемпелёванный пакет.
П.Н. Шубин. Харбин. Действующая армия. Август 1945 г.
В земле солдат намного больше,
Чем на земле.
Перед Москвой, над Волгой, в Польше,
В кромешной мгле,
Лежат дивизии лихие
И корпуса.
А сверху дали голубые
И небеса.
Лежат бригады, батальоны
И тыщи рот.
А сверху по траве зеленой
Проходит взвод.
Какая ждет его дорога?
Встает рассвет.
В земле солдат и так уж много
За много лет.
К.Я. Ваншенкин. 1960 год.
Чем на земле.
Перед Москвой, над Волгой, в Польше,
В кромешной мгле,
Лежат дивизии лихие
И корпуса.
А сверху дали голубые
И небеса.
Лежат бригады, батальоны
И тыщи рот.
А сверху по траве зеленой
Проходит взвод.
Какая ждет его дорога?
Встает рассвет.
В земле солдат и так уж много
За много лет.
К.Я. Ваншенкин. 1960 год.
Дума о России
Широка раскинулась Россия,
Много бед Россия выносила:
На нее с востока налетали
Огненной метелицей татары,
С запада, затмив щитами солнце,
Шли стеною на нее ливонцы.
"Вот ужо, - они ее пугали, -
Мы в песок сотрем тебя ногами!
Погоди, мол, вырастет крапива,
Где нога немецкая ступила..."
Бил дозорный в било на Пожаре,
К борзым коням ратники бежали,
Выводил под русским небом синим
Ополченье тороватый Минин,
От неволи польской и татарской
Вызволяли Русь Донской с Пожарским,
Смуглая рука царя Ивана
Крестоносцев по щекам бивала.
И чертили по степным яругам
Коршуны над ними круг за кругом,
Их клевало на дорогах тряских
Воронье в монашьих черных рясках,
И вздымал над битой вражьей кликой
Золотой кулак Иван Великий...
Сеял рожь мужик в портах посконных,
И Андрей Рублев писал иконы,
Русичи с глазами голубыми
На зверье с рогатиной ходили,
Федька Конь, смиряя буйный норов,
Строил чудотворный Белый город,
Плошка тлела в слюдяном оконце,
Девки шли холсты белить на солнце,
Пели гусли вещего Баяна
Славу прошлых битв, и Русь стояла,
И Москва на пепле вырастала,
Точно голубятня золотая...
Нынче вновь кривые зубы точит
Враг на русский край. Он снова хочет
Выложить костьми нас в ратном поле,
Волю отобрать у нас и долю,
Чтобы мы не пели наших песен,
Не владели ни землей, ни лесом,
Чтоб влекла орда тевтонов пьяных
Наших жен в шатры, как полонянок,
Чтобы наши малые ребята
От поклонов сделались горбаты,
Чтоб лишь странники брели босые
По местам, где встарь была Россия...
Не бывать такому сраму, братцы!
Грудью станем! Будем насмерть драться!
Изведем врага! Штыком заколем!
Пулею прошьем! Забьем дрекольем!
В землю втопчем! Загрызем зубами,
А не будем у него рабами!
Ястреб нам крылом врага укажет,
Шелестом трава о нем расскажет,
Даль заманит, выдаст конский топот,
Русская река его утопит...
Не испить врагу шеломом Дона!
Русские не склонятся знамена!
Будем биться так, чтоб видно было:
В мире нет сильнее русской силы!
Чтоб остались от орды поганой
Только безыменные курганы,
Чтоб вовек стояла величаво
Мать Россия, наша жизнь и слава!
Дмитрий Кедрин. Действующая армия. 1942.
Широка раскинулась Россия,
Много бед Россия выносила:
На нее с востока налетали
Огненной метелицей татары,
С запада, затмив щитами солнце,
Шли стеною на нее ливонцы.
"Вот ужо, - они ее пугали, -
Мы в песок сотрем тебя ногами!
Погоди, мол, вырастет крапива,
Где нога немецкая ступила..."
Бил дозорный в било на Пожаре,
К борзым коням ратники бежали,
Выводил под русским небом синим
Ополченье тороватый Минин,
От неволи польской и татарской
Вызволяли Русь Донской с Пожарским,
Смуглая рука царя Ивана
Крестоносцев по щекам бивала.
И чертили по степным яругам
Коршуны над ними круг за кругом,
Их клевало на дорогах тряских
Воронье в монашьих черных рясках,
И вздымал над битой вражьей кликой
Золотой кулак Иван Великий...
Сеял рожь мужик в портах посконных,
И Андрей Рублев писал иконы,
Русичи с глазами голубыми
На зверье с рогатиной ходили,
Федька Конь, смиряя буйный норов,
Строил чудотворный Белый город,
Плошка тлела в слюдяном оконце,
Девки шли холсты белить на солнце,
Пели гусли вещего Баяна
Славу прошлых битв, и Русь стояла,
И Москва на пепле вырастала,
Точно голубятня золотая...
Нынче вновь кривые зубы точит
Враг на русский край. Он снова хочет
Выложить костьми нас в ратном поле,
Волю отобрать у нас и долю,
Чтобы мы не пели наших песен,
Не владели ни землей, ни лесом,
Чтоб влекла орда тевтонов пьяных
Наших жен в шатры, как полонянок,
Чтобы наши малые ребята
От поклонов сделались горбаты,
Чтоб лишь странники брели босые
По местам, где встарь была Россия...
Не бывать такому сраму, братцы!
Грудью станем! Будем насмерть драться!
Изведем врага! Штыком заколем!
Пулею прошьем! Забьем дрекольем!
В землю втопчем! Загрызем зубами,
А не будем у него рабами!
Ястреб нам крылом врага укажет,
Шелестом трава о нем расскажет,
Даль заманит, выдаст конский топот,
Русская река его утопит...
Не испить врагу шеломом Дона!
Русские не склонятся знамена!
Будем биться так, чтоб видно было:
В мире нет сильнее русской силы!
Чтоб остались от орды поганой
Только безыменные курганы,
Чтоб вовек стояла величаво
Мать Россия, наша жизнь и слава!
Дмитрий Кедрин. Действующая армия. 1942.
О, синьор в цилиндре строгом,
В рединготе и с пластроном,
С пестрой ленточкой в петлице
За заслуги перед троном!..
Вы сердиты. Вы дугою
Изогнули ваши брови,
Даже держите свой зонтик
Вы как будто наготове.
Да, вы правы. Я зевака.
И стою я, рот разинув,
Пред витринами нарядных,
Освещенных магазинов.
И могу смотреть часами,
Как в плену своем хрустальном
Улыбается, сияет
Эта кукла в платье бальном...
Иль прильнув к зеркальным стеклам
Ресторана или бара,
И глядеть, как честным людям
Подают во льду омара,
Удивительные фрукты,
Замороженные вина,
От которых радость в сердце
Может вспыхнуть беспричинно!
А еще люблю я очень
Слушать музыку шарманки
И встречаться с грустным взором
Бесприютной обезьянки...
Вообще, синьор, немало
Есть вещей на белом свете,
Вызывающих восторги
И в зеваке, и в поэте.
И напрасно вы замкнулись
В вашем строгом рединготе,
И от улицы, от встречи
Ничего уже не ждете!
Вот, была ж у вас... со мною...
Хоть на миг одна дорога.
А ведь встреча с человеком
Это, право, очень много.
Если ж вам и это чуждо,
Значит, дух ваш полон мрака,
Значит, вы не... теплый парень,
Не поэт и не зевака!
Дон Аминадо. 1927 год.
В рединготе и с пластроном,
С пестрой ленточкой в петлице
За заслуги перед троном!..
Вы сердиты. Вы дугою
Изогнули ваши брови,
Даже держите свой зонтик
Вы как будто наготове.
Да, вы правы. Я зевака.
И стою я, рот разинув,
Пред витринами нарядных,
Освещенных магазинов.
И могу смотреть часами,
Как в плену своем хрустальном
Улыбается, сияет
Эта кукла в платье бальном...
Иль прильнув к зеркальным стеклам
Ресторана или бара,
И глядеть, как честным людям
Подают во льду омара,
Удивительные фрукты,
Замороженные вина,
От которых радость в сердце
Может вспыхнуть беспричинно!
А еще люблю я очень
Слушать музыку шарманки
И встречаться с грустным взором
Бесприютной обезьянки...
Вообще, синьор, немало
Есть вещей на белом свете,
Вызывающих восторги
И в зеваке, и в поэте.
И напрасно вы замкнулись
В вашем строгом рединготе,
И от улицы, от встречи
Ничего уже не ждете!
Вот, была ж у вас... со мною...
Хоть на миг одна дорога.
А ведь встреча с человеком
Это, право, очень много.
Если ж вам и это чуждо,
Значит, дух ваш полон мрака,
Значит, вы не... теплый парень,
Не поэт и не зевака!
Дон Аминадо. 1927 год.
Все было русское... И "Бедность не порок".
И драматург по имени Островский.
И русская игра, и русский говорок,
И режиссер, хоть пражский, но московский.
Все было русское... И песня, и трепак,
И гиканье, и посвист молодецкий.
И пленный русский князь, и даже хан Кончак.
Хоть был он хан, и даже половецкий.
Все было русское... Блистательный балет,
И добрые волшебники, и феи.
И греза-девочка четырнадцати лет
В божественном неведенье Психеи.
Все было русское... И русские лубки,
И пляски баб, и поле, и ракита,
И лад, и строй гитар, исполненный тоски,
И человек по имени Никита.
Все было русское... И клюква, и укроп,
И русский квас, изюминой обильный.
И даже было так, что даже Мисс Europe
Звалась Татьяной и была из Вильны.
Все было русское... И дни, и вечера,
И диспут со скандалом неизбежным.
И столь классическое слово - Opera,
И то оно казалось зарубежным.
Все было русское... От шахмат и до Муз,
От лирики до водки и закуски.
И только huissier, который был француз,
Всегда писал и думал по-французски...
Дон Аминадо. 1933 год.
И драматург по имени Островский.
И русская игра, и русский говорок,
И режиссер, хоть пражский, но московский.
Все было русское... И песня, и трепак,
И гиканье, и посвист молодецкий.
И пленный русский князь, и даже хан Кончак.
Хоть был он хан, и даже половецкий.
Все было русское... Блистательный балет,
И добрые волшебники, и феи.
И греза-девочка четырнадцати лет
В божественном неведенье Психеи.
Все было русское... И русские лубки,
И пляски баб, и поле, и ракита,
И лад, и строй гитар, исполненный тоски,
И человек по имени Никита.
Все было русское... И клюква, и укроп,
И русский квас, изюминой обильный.
И даже было так, что даже Мисс Europe
Звалась Татьяной и была из Вильны.
Все было русское... И дни, и вечера,
И диспут со скандалом неизбежным.
И столь классическое слово - Opera,
И то оно казалось зарубежным.
Все было русское... От шахмат и до Муз,
От лирики до водки и закуски.
И только huissier, который был француз,
Всегда писал и думал по-французски...
Дон Аминадо. 1933 год.
Настанет день – России добрый год,
Когда спадёт подъём болотных вод,
Когда на Волге-матушке моей
Не будет неестественных морей,
Когда, как в предыдущие века,
Луга подымут звонкие стога,
Когда народ, внимательный к стиху,
Стерляжью дегустирует уху.
Экскурсоводы у руин плотин
Вспомянут сумрачность былых годин
И поведут спасительную речь:
«Природу надо сохранять, беречь!»
Н.И. Глазков. 1978 год.
Когда спадёт подъём болотных вод,
Когда на Волге-матушке моей
Не будет неестественных морей,
Когда, как в предыдущие века,
Луга подымут звонкие стога,
Когда народ, внимательный к стиху,
Стерляжью дегустирует уху.
Экскурсоводы у руин плотин
Вспомянут сумрачность былых годин
И поведут спасительную речь:
«Природу надо сохранять, беречь!»
Н.И. Глазков. 1978 год.
ОТХОДНАЯ ВАЛЛЕНШТЕЙНУ
Вот, брат, такие-то дела:
Герой, «Железная Метла»,
Сам Валленштейн дал дуба.
Заколот (есть слушок такой)
Он императорской рукой,—
Сработано не грубо!
Уж больно он высоко лез —
Всегда и всем наперерез,
Могущества добился.
И до чего же вдруг сглупил:
Со шведом в заговор вступил —
И жизнью поплатился.
Был знаменитый генерал:
Куда как лихо воевал
В дыму, в огне сражений.
Хитер душой, весьма не глуп,
На подвиг щедр, на слово скуп,
Не ведал поражений.
Он мог и друга и врага
Раздеть как липку — донага,
Без совести и права.
Грабеж — дурное ремесло:
Богатство сильно возросло,
Да приутихла слава.
Добыть задумал под конец
Он императорский венец,
Рассесться на престоле.
Шалишь! Не вышел этот трюк.
Тут наступил ему каюк
По августейшей воле…
Его страшили — так и знай —
Крик петуха, собачий лай,—
А был ведь храбрый воин!
Отныне он навеки глух.
Пусть лает пес, кричит петух —
Он помер. Он спокоен.
Да, дело скверное — увы!
Не прыгнуть выше головы.
Кажись, уж ты всесилен —
Да ножку вдруг подставил бес.
Дуб вроде вырос до небес,
А ствол, глядишь, подпилен.
Эх, Валленштейн, прощай-прости,
Желаем доброго пути!
Ты в мир отходишь лучший.
В сырой земле истлеет плоть,
Но будет милостив Господь
К твоей душе заблудшей!
Немецкая народная баллада. Перевод Л. Гинзбурга.
На иллюстрации: Рудольф Отто фон Оттенфельд. "Лагерь Валленштейна". 1913 год.
Вот, брат, такие-то дела:
Герой, «Железная Метла»,
Сам Валленштейн дал дуба.
Заколот (есть слушок такой)
Он императорской рукой,—
Сработано не грубо!
Уж больно он высоко лез —
Всегда и всем наперерез,
Могущества добился.
И до чего же вдруг сглупил:
Со шведом в заговор вступил —
И жизнью поплатился.
Был знаменитый генерал:
Куда как лихо воевал
В дыму, в огне сражений.
Хитер душой, весьма не глуп,
На подвиг щедр, на слово скуп,
Не ведал поражений.
Он мог и друга и врага
Раздеть как липку — донага,
Без совести и права.
Грабеж — дурное ремесло:
Богатство сильно возросло,
Да приутихла слава.
Добыть задумал под конец
Он императорский венец,
Рассесться на престоле.
Шалишь! Не вышел этот трюк.
Тут наступил ему каюк
По августейшей воле…
Его страшили — так и знай —
Крик петуха, собачий лай,—
А был ведь храбрый воин!
Отныне он навеки глух.
Пусть лает пес, кричит петух —
Он помер. Он спокоен.
Да, дело скверное — увы!
Не прыгнуть выше головы.
Кажись, уж ты всесилен —
Да ножку вдруг подставил бес.
Дуб вроде вырос до небес,
А ствол, глядишь, подпилен.
Эх, Валленштейн, прощай-прости,
Желаем доброго пути!
Ты в мир отходишь лучший.
В сырой земле истлеет плоть,
Но будет милостив Господь
К твоей душе заблудшей!
Немецкая народная баллада. Перевод Л. Гинзбурга.
На иллюстрации: Рудольф Отто фон Оттенфельд. "Лагерь Валленштейна". 1913 год.