🍁ловно мыши несчетные, роились по всей деревне кривовы дети, побирались по избам, покуда топил отец в браге разум. Издалека их было видно — у всех поголовно рыжие жесткие патлы. Сколько такие ни чеши, так и будут торчать над макушкой. Рождалось, словно мух, потомства у Крива, столько же и мерло. Да те, кто выжил, крепко вцеплялись в жизнь.

За то и попал Баламут в милость к Збигневу, заняв место по правую руку в стае. По левую неизменно стоял Путята, волочащийся банным листом следом за вожаком и подзуживающий на новые погани. Гойник же умом не блистал, зато выдался силой, а таких хорошо держать за спиной — прикроют и не ударят тайком. Вились вокруг Збигнева и другие, да не приближал к себе никого боле. Вацлав лучше прочих был знаком со стаей, даром что не был в ее рядах.

Путята, не выдавшийся телом, был их разумом. Гойник же, напротив, — силой. А Баламут, по-крысьи живучий, сочетал в себе все. Хоть и казался тощим из-за того, что вечно не хватало в семье еды, да недюжинная сила была в его крепких руках и поджаром теле — приходилось выбивать право на жизнь у родни и деревенских и находить лазейки из передряг, в которых вечно оказывался. Бил он точно — знал, куда больнее приходятся удары.

Мог бы Баламут и занять место вожака, да не хватало ему самого главного. Всегда он останется выродком бражника Крива.

🍁 последний миг уткнулся взором в поплывшие верхушки деревьев. Наблюдали они из-за частокола, шумели взметнувшимися под яростным порывом ветра ветвями. Сквозь слезы, стоящие в глазах, почудилось: отчаянно тянется лес к Вацлаву, готовый прорасти острыми корнями сквозь животы его врагов, растерзать шипами их тела, впиться ветвями в глаза, да непомерно высок был частокол — поджидал гостей, щерясь заточенными зубьями. А после луна закатилась за веки, и Вацлава объяла тьма.