group-telegram.com/svoyakomnata/663
Create:
Last Update:
Last Update:
#авторица_своякомната
В издательстве книжного магазина «Бабель. Тель-Авив» вышел впервые переведенный на русский язык роман писательницы, представительницы французского авангарда Элен Бессет «Двадцать минут тишины».
Почитать о самой писательнице можно здесь.
Почитать перевод главы из романа здесь.
«Вместо маминого пальто глядел на меня с вешалки жуткий зверь.
Мне было тогда года три, еле слышно шепчет ребёнок.
Не хочешь — не верь, но цветы на портьерах напомнили мне однажды об огнях преисподней.
Мне было тогда уже ближе к пяти, тихо шепчет ребёнок.
Что может быть безысходней? Остался я однажды один в большом доме, отчего, почему — что такого могло вдруг случиться? Не знаю. — Но мертвая тишь лестниц и трёх этажей скрывала жуткие тайны.
Мне было тогда лет шесть, тихо шепчет ребёнок.
И вряд ли то было случайно, неподалеку упал пылающий самолет, английских парашютистов ждал отряд немецких солдат, с округи сбегались скорей посмотреть, что творится, какая беда,
как горит самолет,
и валится с неба народ,
про меня все забыли, я был уж не в счёт.
Мне было лет семь, тихо шепчет ребёнок.
Немцы побыли там и ушли, и люди с предсмертным хрипом в груди валялись на улице, хоть не смотри, (а позже я побегу по ней часа в три, дрожа до восхода и всё спотыкаясь), и каждый из этого сброда, на тротуаре взбираясь повыше, старался всё спрятаться и издали
разглядеть, как идет
к нему сама смерть,
подбирается, всё ближе подходит, меня не беря в расчет.
Мне было тогда, наверное, восемь, тихо шепчет ребёнок.
В школе большой Дюфруа караулил меня за углом, стремясь повалить,
измутузить,
избить,
чтоб мне было больно,
и мне было больно,
так больно.
Мне было тогда где-то около девяти, тихо шепчет ребёнок.
И я пошел в школу, где все носились туда и сюда, не в силах уняться, и были мы взаперти, безумные, на уроках все замирали надолго, тогда слышались голоса: чистые, резкие, грубые, дерзкие, глумливые, гордые, мерзкие, громкие голоса воспитателей, надзирателей.
Мне было одиннадцать, тихо шепчет ребёнок.
И на Рождество зажгли ёлку уже и торшеры, и в доме миллионера был праздник, и мне так хотелось тепла, чтоб отец меня сильно любил, но он мне дарил одну лишь тоску да мрак — такого же цвета, как праздничный его фрак, — вернее даже — спина, она надвигалась, как будто стена, и более у отца ничего не имелось — ни нежности не было, ни любви без конца, — зови не зови, — ни улыбки, ни слов, ни рта, ни лица, — ничего.
Мне минуло десять, наверно.
И мама мне подарила — хи! (похоже, он улыбается) — из шерсти трико — хи-хи!
Вероятно, мне было десять,
или, быть может…
Не помню я такой чепухи!
Но помню ее кавалеров; уступая желанью, они шли по лестнице к ней; а что такое «любовник» мне объяснили, осыпав вдруг бранью, приятели повзрослей.
А порой в дом приходили друзья отца.
Должно быть, они обсуждали сделку?
Вы приняли меня за лжеца?
Тогда
я не боялся, отнюдь.
Нет, я был спокоен, ничего не страшась.
Ничего я о том не помню.
Я много тогда играл.
Нет, ничего я не вспомню.
В память детям врезается вовсе не то, что взрослым».
BY Своя комната
Share with your friend now:
group-telegram.com/svoyakomnata/663