TUGARINOV

Недавно я читал годовалой дочери «Идёт бычок, качается…» Агнии Барто — и вдруг накатило. Не умиление, а какое-то рудольфоттовское чувство трепета перед нуминозным, этой смесью священного ужаса и восхищения. Всплыл в памяти спор из одного тг-канала: «Кто главный русский поэт?» И чей-то ответ: «Барто. Её помнят все практически с рождения». И это так — строчки про бычка врезаются в сознание раньше, чем мы осознаём себя. Этот шатающийся бычок живёт в коллективном бессознательном русского народа как архетип, как первая притча о хрупкости бытия.

Кажущаяся простота текста обманчива — в нём кристаллизованы фундаментальные экзистенциальные паттерны, усваиваемые русскоязычным субъектом на долингвистическом уровне развития. При ближайшем рассмотрении этот текст обнаруживает поразительную структурную изоморфность базовым категориям хайдеггерианской аналитики Dasein. Бычок, «брошенный» (Geworfenheit) на шаткую доску бытия, осуществляет своё движение в мире в модусе фундаментальной «заботы» (Sorge), предвосхищая неизбежный финал («сейчас я упаду») как форму подлинного «бытия-к-смерти» (Sein-zum-Tode).

Ребёнок, ещё не освоивший логические операции, уже интериоризирует базовую схему человеческого удела: хрупкость существования, неизбежность падения, стоическое принятие своей судьбы. При этом коллективное заучивание стихотворения превращает индивидуальный экзистенциальный опыт в разделяемую межпоколенческую матрицу, этот текст выполняет не столько эстетическую, сколько инициатическую функцию, становясь своего рода лингвистическим обрядом перехода. «Сейчас я упаду!» — именно так и становятся русскими.

❤‍🔥25❤7🔥6😁5👍4😱1

www.group-telegram.com/us/tugteg.com/1351

1.75K viewsedited  Jun 29 at 18:35

Недавно я читал годовалой дочери «Идёт бычок, качается…» Агнии Барто — и вдруг накатило. Не умиление, а какое-то рудольфоттовское чувство трепета перед нуминозным, этой смесью священного ужаса и восхищения. Всплыл в памяти спор из одного тг-канала: «Кто главный русский поэт?» И чей-то ответ: «Барто. Её помнят все практически с рождения». И это так — строчки про бычка врезаются в сознание раньше, чем мы осознаём себя. Этот шатающийся бычок живёт в коллективном бессознательном русского народа как архетип, как первая притча о хрупкости бытия.

Кажущаяся простота текста обманчива — в нём кристаллизованы фундаментальные экзистенциальные паттерны, усваиваемые русскоязычным субъектом на долингвистическом уровне развития. При ближайшем рассмотрении этот текст обнаруживает поразительную структурную изоморфность базовым категориям хайдеггерианской аналитики Dasein. Бычок, «брошенный» (Geworfenheit) на шаткую доску бытия, осуществляет своё движение в мире в модусе фундаментальной «заботы» (Sorge), предвосхищая неизбежный финал («сейчас я упаду») как форму подлинного «бытия-к-смерти» (Sein-zum-Tode).

Ребёнок, ещё не освоивший логические операции, уже интериоризирует базовую схему человеческого удела: хрупкость существования, неизбежность падения, стоическое принятие своей судьбы. При этом коллективное заучивание стихотворения превращает индивидуальный экзистенциальный опыт в разделяемую межпоколенческую матрицу, этот текст выполняет не столько эстетическую, сколько инициатическую функцию, становясь своего рода лингвистическим обрядом перехода. «Сейчас я упаду!» — именно так и становятся русскими.

BY TUGARINOV