бранч по - турецки

Forwarded from Московская прачечная

❗️Шамс Мамедова, автор Telegram-канала «бранч по-турецки», специально для канала «Московская прачечная»

Обращение Гагаузии к Турции с призывом защитить автономию свидетельствует о том, что республика Молдова вступила в фазу внутренней деконструкции тех договорных основ, на которых зиждилась её постсоветская государственность. Это не просто региональный протест или эпизод недовольства административной единицы — это демонстративный дипломатический жест, направленный одновременно внутрь (Кишинёву) и вовне (Анкаре и шире — тюркскому миру), в котором заключён вызов не столько текущей власти, сколько самой логике унитарного строительства государства.

Смысл автономии Гагаузии, установленной в 1994 году, заключался в предотвращении дезинтеграции государства после крушения СССР. В отличие от Приднестровья, Гагаузия не пошла по пути вооружённого конфликта, но получила особый юридический статус, признанный молдавской конституцией. Этот компромисс имел двухстороннюю природу: Кишинёв сохранял территориальную целостность, Гагаузия — институциональную и культурную идентичность. Однако с момента прихода к власти прозападных элит, особенно после 2020 года, этот баланс начал методично разрушаться. Продвигаемая модель «евроинтеграционного унитаризма» вступает в прямое противоречие с многонациональным и многоуровневым устройством, заложенным в раннепостсоветский период.

Арест Евгении Гуцул, при всей возможной юридической составляющей, рассматривается Гагаузией именно как посягательство на символический центр своей автономной субъектности. Не случайно Виктор Петров называет это не арестом одного человека, а попыткой «обезглавить» автономию. Это риторика суверенитета, а не оппозиции. Подобное восприятие свидетельствует о том, что автономия уже не чувствует себя частью общей институциональной системы — скорее, она воспринимает свои органы как параллельные, имеющие собственную легитимность, коренящуюся не в молдавском центре, а в исторической правоте, этническом самосознании и международных гарантиях.

Выход за рамки внутреннего правового поля и обращение к Турции — это не дипломатическая вежливость, а стратегическая декларация. Она подразумевает, что центр признан несостоятельным гарантом автономных прав, и Гагаузия выносит вопрос своей автономии в сферу международных отношений. Это де-факто сигнал, что вопрос автономии приобретает трансграничный характер. Внешнеполитический контекст здесь не менее важен, чем внутриполитический: Турция, претендующая на роль лидера тюркского мира, последовательно укрепляет влияние в регионах, населённых тюркоязычными народами. Гагаузия, несмотря на свою малочисленность и христианскую религию, всегда рассматривалась Анкарой как естественный союзник и стратегический актив. Анкара может интерпретировать обращение Петрова как историческое окно возможностей: легитимный повод для расширения культурно-гуманитарного, а возможно и политического присутствия на постсоветском пространстве, вблизи границ ЕС.

Особое внимание заслуживает институциональный аспект. Демонтаж независимых медиа, блокировка информационных каналов, административное давление на оппозицию и расширение полномочий спецслужб говорят о том, что центральная власть в Кишинёве выбрала стратегию «упреждающей унитаризации» — превентивного устранения всех потенциальных центров альтернативной легитимности. Под лозунгами «борьбы с гибридными угрозами» на деле выстраивается управляемый электоральный и политический ландшафт, в котором автономия как явление становится экзистенциально неприемлемой.

Наконец, историческая память играет здесь особую роль. Гагаузы не забывают, что их автономия была достигнута не вследствие доброй воли Кишинёва, а как результат давления, кризиса и угрозы распада. Обращение к Турции символизирует не только культурную тюркскую идентичность, но и привязку к моменту создания автономии как к акту международного сдерживания централизации. Гагаузская автономия изначально возникла как результат силового баланса, а не внутреннего политического консенсуса — и потому её разрушение воспринимается не как внутренняя реформа, а как акт агрессии.

❤2👍2🔥1

www.group-telegram.com/us/turkishbrunch.com/462

109 viewsAug 2 at 07:10

❗️Шамс Мамедова, автор Telegram-канала «бранч по-турецки», специально для канала «Московская прачечная»

Обращение Гагаузии к Турции с призывом защитить автономию свидетельствует о том, что республика Молдова вступила в фазу внутренней деконструкции тех договорных основ, на которых зиждилась её постсоветская государственность. Это не просто региональный протест или эпизод недовольства административной единицы — это демонстративный дипломатический жест, направленный одновременно внутрь (Кишинёву) и вовне (Анкаре и шире — тюркскому миру), в котором заключён вызов не столько текущей власти, сколько самой логике унитарного строительства государства.

Смысл автономии Гагаузии, установленной в 1994 году, заключался в предотвращении дезинтеграции государства после крушения СССР. В отличие от Приднестровья, Гагаузия не пошла по пути вооружённого конфликта, но получила особый юридический статус, признанный молдавской конституцией. Этот компромисс имел двухстороннюю природу: Кишинёв сохранял территориальную целостность, Гагаузия — институциональную и культурную идентичность. Однако с момента прихода к власти прозападных элит, особенно после 2020 года, этот баланс начал методично разрушаться. Продвигаемая модель «евроинтеграционного унитаризма» вступает в прямое противоречие с многонациональным и многоуровневым устройством, заложенным в раннепостсоветский период.

Арест Евгении Гуцул, при всей возможной юридической составляющей, рассматривается Гагаузией именно как посягательство на символический центр своей автономной субъектности. Не случайно Виктор Петров называет это не арестом одного человека, а попыткой «обезглавить» автономию. Это риторика суверенитета, а не оппозиции. Подобное восприятие свидетельствует о том, что автономия уже не чувствует себя частью общей институциональной системы — скорее, она воспринимает свои органы как параллельные, имеющие собственную легитимность, коренящуюся не в молдавском центре, а в исторической правоте, этническом самосознании и международных гарантиях.

Выход за рамки внутреннего правового поля и обращение к Турции — это не дипломатическая вежливость, а стратегическая декларация. Она подразумевает, что центр признан несостоятельным гарантом автономных прав, и Гагаузия выносит вопрос своей автономии в сферу международных отношений. Это де-факто сигнал, что вопрос автономии приобретает трансграничный характер. Внешнеполитический контекст здесь не менее важен, чем внутриполитический: Турция, претендующая на роль лидера тюркского мира, последовательно укрепляет влияние в регионах, населённых тюркоязычными народами. Гагаузия, несмотря на свою малочисленность и христианскую религию, всегда рассматривалась Анкарой как естественный союзник и стратегический актив. Анкара может интерпретировать обращение Петрова как историческое окно возможностей: легитимный повод для расширения культурно-гуманитарного, а возможно и политического присутствия на постсоветском пространстве, вблизи границ ЕС.

Особое внимание заслуживает институциональный аспект. Демонтаж независимых медиа, блокировка информационных каналов, административное давление на оппозицию и расширение полномочий спецслужб говорят о том, что центральная власть в Кишинёве выбрала стратегию «упреждающей унитаризации» — превентивного устранения всех потенциальных центров альтернативной легитимности. Под лозунгами «борьбы с гибридными угрозами» на деле выстраивается управляемый электоральный и политический ландшафт, в котором автономия как явление становится экзистенциально неприемлемой.

Наконец, историческая память играет здесь особую роль. Гагаузы не забывают, что их автономия была достигнута не вследствие доброй воли Кишинёва, а как результат давления, кризиса и угрозы распада. Обращение к Турции символизирует не только культурную тюркскую идентичность, но и привязку к моменту создания автономии как к акту международного сдерживания централизации. Гагаузская автономия изначально возникла как результат силового баланса, а не внутреннего политического консенсуса — и потому её разрушение воспринимается не как внутренняя реформа, а как акт агрессии.

BY бранч по - турецки