HOLA! 🇲🇽

В ближайший месяц знайте меня как преподавательницу теории кино университета UPAEP в городе Пуэбла, Мексика (и, конечно, как энтузиастку тако и Corona Extra).

Кстати: никогда ещё название канала не подходило его содержанию так хорошо.

Когда-то должна появиться первая заметка о Мексике. Или обо мне — в Мексике.

Здесь по-настоящему яркое солнце: об этом несложно догадаться, посмотрев на карту (страна расположена близко к экватору и т.д.), но увидеть это, почувствовать — совсем другое дело. В первый день оно пометило ожогами мою белую, нежную, обычно бегущую такой грубости кожу. Но и очаровало солнце тоже с первого раза. Мне кажется, я не видела мир таким ярким: никогда — в самом прямом смысле слова и, признаюсь, давно — в переносном. Я снова и снова повторяю это мексиканским коллегам в ответ на вопросы о впечатлениях, но то, что действительно со мной происходит, не улавливается нечутким радаром светской беседы.

В первый день я не могла насмотреться на пальмы — и, кажется, не понимала, что никогда раньше не видела их, пока наконец не увидела в первый раз. Но и прочая флора, вроде кипарисов и кактусов разных видов, здесь удивительна. В Европе деревья, кусты и травы часто ломкие, хрупкие; даже крупные деревья — носители изящных форм. Здесь же зелень кажется распухшей от внутренних соков, по-медвежьи неловкой — с маслянистыми стволами, с тяжелыми, налитыми солнцем листьями, похожими на чьи-то большие лапы.

В духе магического реализма (простите за это клише) я живу здесь в рассогласованном времени. Мои сутки идут дольше положенного — в том числе, так я чувствовала свой день рождения, который — от первого до последнего поздравления — длился тридцать три часа вместо двадцати четырех. Из них для сна мне здесь отчего-то хватает шести. Каждую ночь я открываю глаза в пять утра, переворачиваюсь на бок лицом к окну и наблюдаю прямо из кровати, как постепенно светает. Сколько себя помню, всегда мечтала когда-нибудь долго пожить в отеле — в одиночном номере, с бесконечно слышной из коридора болтовней на чужом языке.

Почему-то со всеми людьми, которые мне здесь особенно нравятся, мы хоть раз, да обсуждали, что можно выпить. Я почти ничего не ем (совсем не хочу — будто насыщаюсь всем остальным), но и правда все время что-нибудь пью — за завтраком утаскиваю в номер чашку горячего кофе, болтаюсь по городу с холодным в руках, в сотый раз открываю шипучую бутылку короны, первый раз пробую мескаль и модело в баре старого города. Они, кстати, как и деревья, тоже удивительных для европейского глаза форм — лишенные четвертой стены, кажутся уютными карманами тесных улиц.

Подскажите: должно же существовать какое-то слово для чувства, в котором хлещущий через край восторженный опыт в то же самое время смешивается с острой тоской от осознания его неизбежной конечности?

От площади Сокало и главного Кафедрального собора улицы Пуэблы отсчитываются по сторонам света — вот первая северная, четвертая западная, седьмая восточная. Чем ближе к центру, тем сильней кажется, что кто-то, пролетая над городом, по неосторожности разлил несколько десятков ведер с краской — сочной, теплой, не тронувшей только оконные рамы безупречно белого цвета. Чьи-то изящные руки затем надписали каждый дом по-птичьи тонким и игривым движением — так вышло, что я часто брожу здесь с человеком, знающим толк в шрифтах, так что и сама теперь уже подмечаю такие вещи. Впрочем, и без того мимо них не пройти: Пуэблу лучше всего рассматривать взглядом микроскопического масштаба — терпеливым, трепетным, нежным к каждой детали.

Кажется, что после месяца здесь современная стерильность европейских интерьеров, которая и без того порядком меня утомила, теперь всегда будет казаться камерой сенсорной депривации. То же и с отношениями: здесь меня окружают очень теплые, тактильные люди — и я стараюсь отвечать на прикосновения, открываться инаковости, не боюсь сокращать дистанцию. Бывало, что в Петербурге я в какой-нибудь особенно незадавшийся день спешила в другой вагон метро, если замечала знакомое лицо в опасной близости от себя. Здесь же я никуда не тороплюсь, не замыкаюсь в себе и (почти) разучилась хмуриться: расплываюсь в улыбке при каждой встрече, болтаю с баристой-русофилом о Троцком и Эйзенштейне, учу разноязыких коллег говорить до дна под шот мескаля, целую в щеки людей, которых увидела в первый раз.

Все нужные для ориентации на местности испанские слова — вроде, libreria, cervecería — я уже выучила. Уличный вай-фай теперь узнаёт меня как свою и приветствует без долгих расшаркиваний (больше не просит заполнять никакие формы).

Пока все еще сложно поверить, что существование здесь может ощущаться как-то иначе, чем праздник, который всегда с тобой. На днях товарищ издалека написал, что в сториз, которые я выкладываю из Мексики, хочется жить. И я хожу по улицам и задаюсь одним и тем же вопросом: могла бы я и дальше чувствовать себя так, как сейчас, если б и вправду осталась здесь навсегда, а не знала, что прибыла на конечный срок?

Ведь я немного лукавлю, делая снимки: стараюсь сохранить ту Мексику, которая так меня осчастливливает, и отказываюсь фотографировать то, что кажется мне уж совсем непривычным, даже отталкивающим. Но было бы ложью сказать, что я не замечаю этих картин: мужчин в ковбойских шляпах, которым, приклонив колено к земле, до блеска натирают ботинки другие мужчины; детей, фланирующих по городу с переносными лотками на хрупких плечиках; соседские сообщества, без стеснения разбивающие полевую кухню прямо посреди оживлённого проспекта; бездомных, раскачивающих неуверенной рукой бутылку крепкого пойла. В такие моменты я чувствую: все же есть привилегия гостьи в том, чтобы не жить, а просто быть здесь — и потому не нести за это ответственность.