Один из самых загадочных эпизодов в фильме «Фуриоса» — фреска с картины Джона Уильяма Уотерхауса «Гилас и нимфы» (1894), которую пишет страж Газтауна в смотровой башне. Но как (и возможно ли вообще) интерпретировать появление этой картины в постапокалиптическом мире — кроме того, что эта картина является в Пустоши реликвией старой цивилизации?

Уотерхаус иллюстрирует сюжет мифа, к которому ранее уже обращался в картине «Наяда» (1893) — во время плавания аргонавтов их корабль причалил к одному из островов и Гилас, бывший тогда любовником знаменитого Геракла, отправился на поиски пресного источника. Гилас нашёл пруд, населённый наядами, которые заманили его под воду, после чего он исчез. Поиски Гиласа аргонавтами не увенчались успехом, а Геракл был настолько убит горем из-за его потери, что остался на острове, где вскоре умер от тоски (в этой истории более всего замечательно то, что Геракл ранее убивает отца Гиласа, царя племени дриопов, но затем юноша становится его спутником, хмм, ничего не напоминает?)

На картине мы не видим лица главного героя, и сама ситуация на первый взгляд кажется совершенно невинной — её тайный эротизм создаётся с помощью придания избыточной чувственности позам — телам и рукам — девушек, тогда как лица нимф, символизируя таинственную и притягательную силу природы, практически лишены индивидуальности. Художник (и это доказано поздними исследованиями) использовал для изображения всех семи нимф всего лишь двух моделей; впрочем, согласия в их идентификации до сих пор нет — самая распространённая версия гласит, что натурщицами Уотерхауса выступили главная муза братства прерафаэлитов Элизабет Сиддал и тайная возлюбленная живописца Мюриэль Фостер  

Этот архисексуальный эстетизм вообще был характерной чертой братства, когда одна и та же модель могла представлять Беатриче, Леди Шалот, Лилит, Прозерпину или Belle Dame Sans Merci, что в своём роде создаёт взаимозаменяемость по ту сторону морали: отсюда уже недалеко до сугубо утилитарной ценности женщины во вселенной «Безумного Макса» — так «кобылицы» Несмертного Джо, хотя и носят разные имена, служат одной цели. С другой стороны, разумеется, такие разные женские образы как Жанна д'Арк, Дафна и Офелия, не могут быть сведены к одному архетипу, но в коллективном портфолио Уотерхауса и его предшественников все они представлены ликами Сиддал / Фостер, которые, как и любая женщина содержат в себе множества и подмножества мифической феминности, будь то материнство, соблазн, месть или разрушение: точно так же амбивалентна вода, которая может как убивать, так и давать начало новой жизни [о символизме этой стихии очень много писал Башляр] — и кроме того, в мире Пустоши вода является в некотором смысле заменой женственности, по крайней мере, и то и другое являются ресурсами 

И всё же довольно странно, что тот, чья работа заключается в том, чтобы поддерживать работу машин смерти, тратит своё свободное время на воссоздание красоты. Позже мы видим, что байкеры Дементуса грубо осквернили картину, подчёркивая несоответствие Газтауна по отношению к женщинам и утончённости — на руке Гиласа кто-то изображает новую руку, которая тянется, чтобы задушить наяду