Снова с вами рубрика «Анастасия Владимировна и профессиональная деформация», выпуск праздничный, романтический.

Итак, вот такую рекламу увидела в сторис одного бара.

Первая мысль: почему свидания быстрые? Правильно говорить «краткосрочные»!

P.S. Да и бар мне этот знаком не из-за ассортимента коктейлей, а из-за новостей от пресс-службы судов.

Редко пишу процессуальные документы с планшета, поэтому автозамена на нём нашей юридической лексике ещё не обучена.

Так что привлекать лицо предлагает не в качестве обвиняемого, а в качестве подарка (примера, бонуса, образца – нужное подчеркнуть).

– Прошу приобщить к материалам дела следующие документы. Два свидетельства о рождении детей, 2017 и 2019 года рождения, где в качестве отца указан мой подзащитный...

Судья перебивает меня посреди ходатайства вопросом, с кем живут дети.

И в этом вопросе («а с кееееем?»), даже скорее в этом коротком слове, в вопросительно выходящем на высокие тона звуке «е» я слышу ноту, которая сразу врезается куда-то в череп, прямо за глазные яблоки.

И в момент, когда нота начинает дребезжать там, и не снижает оборотов ни в тишине, после вопроса, ни пока я отвечаю на него, я понимаю – это мигрень.

Не головная боль, от которой можно отделаться таблеткой цитрамона, а приключение на сутки. Что-то покруче, чем боль.

Чтобы проверить, не ошибаюсь ли я, достаточно посмотреть на дневной свет, лампочку или даже слишком белый лист бумаги. Проверку я уже давно провожу автоматически.

Раз уж день выдался солнечным, а судебное заседание ранним, выбираю самое простое – взгляд в окно. И это становится таким ударом по глазам, что я радуюсь тому, что теперь сижу. Если бы стояла, как две минуты назад, когда заявляла ходатайство, могла бы и покачнуться. А качаться адвокатам в суде – плохая идея.

Делаю для себя заметку, что сегодня, когда меня начнут жутко раздражать абсолютно все вокруг, дело будет не в них и даже не во мне. Просто свет будет слишком ярким, чужие духи – слишком резкими, любая еда будет отвратительно вонять, а люди будут говорить невыносимо громко – как вот эта судья с её «кеееееем». Ну спроси ты, с кем дети живут? Так ведь нет: с кееееем.

И ещё мебель в зале так расположена, что солнце бьёт в глаза только мне и моему подзащитному. Судья сбоку в тени, прокурор спиной к окну. И только я щурюсь и прикрываюсь рукой от света. Ненавижу.

Так вот, заметка: это просто мигрень. В другие дни мне даже нравится вид из этого окна.

Но сейчас хочется уйти в самый темный и тихий угол и лежать там, пока всё не закончится.

Роль темного тихого угла сегодня выполнит другой суд. Ехать туда придется между заснеженными полями. Белыми. И хорошо отражающими зимнее солнце.

Но зато там я на стороне потерпевших, и до некоторой степени могу спрятаться за прокурора. Разделим между собой допрос свидетелей защиты, и будет чуть легче.

Радуюсь, что это будет перекрестный допрос. Мигрень делает меня резкой и язвительной, и пугать этим «своих» свидетелей не стоит. А с чужими, возможно, даже будет полезно.

...
Выходим с подзащитным из суда. Он спрашивает, не угостить ли меня кофе. Я отвечаю, что, к сожалению, очень тороплюсь (что неправда, до следующего заседания времени ещё достаточно), и если у него нет ко мне срочных вопросов, то большое спасибо, но я поехала.

На самом деле мне просто хочется немного посидеть одной, закрыв глаза. Без кофе, само собой. Максимум со стаканом воды.

Пока мы были в суде, я пропустила тот короткий отрезок, эти ключевые два часа, когда я ещё успеваю купировать приступ лекарствами. А раз пропустила, добро пожаловать в ад.

Но если я ошибаюсь в своих атеистических воззрениях, и ад на самом деле существует (и я вдруг туда попаду), то пробную версию я уже проходила. Значит, справлюсь и с полной.

Совсем не разбираюсь в психологии и прочем таком, но интересные явления отследить могу.

Вот, например, как человеческая голова (в частности, моя) защищается от перенапряжения и старается открыть клапаны и сбросить лишнее.

Как и все адвокаты, я привыкла строго дозировать эмпатию и совсем уж близко к сердцу чужие страдания не принимать.

Потому что как их принимать, если к адвокату (особенно криминалисту) идут нередко с насилием, смертью, разрушенной жизнью (и иногда не одной), болезнями, тюрьмами, пытками, невезением и несправедливостью? Надо отгораживаться. Поэтому учишься всё это класть в папку, обзывать "фактическими обстоятельствами", использовать по прямому юридическому назначению, и потом без необходимости не открывать.

Это имеет побочный эффект: чужие истории, не связанные с работой, тоже не вызывают особой эмоциональной реакции. Да, способность к оценке не отключается, и ужасное ложится в положенную ему папку «Ужасное», заслуживающее сочувствия и сострадания – тоже, но на этих полках и так много чего стоит. Но папки закрыты.

И вот ты уже начинаешь думать, что отсутствие реакции – это то же самое, что отсутствие эмоций.

А потом открываешь за кофе новость о том, что в петербургском океанариуме умер тюлень Гоша, и сию секунду начинаешь рыдать. Прямо в кафе. Посреди дня. За мертвых подзащитных, за перепуганных матерей у бюро передач СИЗО, за севших на долгие сроки ни за что, за людей, у которых забрали всё и никогда не вернут, за все те трагедии, исправить которые ты бессилен. За всё и за всех разом.

И за Гошу, конечно.

Сегодня, кстати, один из самых юридических праздников, которые я знаю. По этому поводу даже видеопоздравление записала, держите.

До Питера докатилась напасть, которая в столице известна уже больше года – отключение сайта, который есть, наверное, в быстрых вкладках у любого адвоката – я, конечно, про ФСИН-визит.

Это такой волшебный сайт, где адвокаты ловили номерки в СИЗО (по большей части в Кресты, потому что так называемой "живой очереди" там нет). Если номерков не оказывалось, можно было записаться (там же, на ФСИН-визите) в лист ожидания – на случай, если кто-то откажется от своей записи. Это срабатывало в большинстве случаев, потому что у кого-нибудь из полусотни адвокатов до обеда и ещё полусотни после точно менялись планы. Ну а если и лист ожидания не срабатывал, можно было поймать номерок даже день-в-день. Особенно если встать ради этого в пять-шесть утра.

Но все эти блага (кроме раннего утреннего подъёма, конечно) нам вот уже почти неделю недоступны. Больше никакого нам ФСИН-визита.

Только госуслуги, где запись ни в полночь, ни в 5 утра, ни вечером не поймать никак на ближайший месяц. А в СИЗО нам нужно обычно не через месяц, а как-то, ну, чуть более срочно. Особенно к тем подзащитным, которые туда вот только попали – но и к «старичкам» зачастую надо внезапно, а не планово.

И вот сегодня, в этот печальный пасмурный и совсем как будто не мартовский день, я приехала в Кресты по своей последней, оставшейся с лучших времён, записи через ФСИН-визит.

Около четверти кабинетов после обеда стояли пустыми. В конце коридора сквозняк гонял бумажки и мертвого паука (это там каждый день, но сегодня смотрелось особенно колоритно).
Сотрудницы, выписывающие пропуск, развели руками – «живой» очереди не планируется. Госуслуги молчали, выдавая грустные нули не только на март, но и на апрель.

Я пообщалась с подзащитным и ушла, впервые не сказав ему, когда я приду в следующий раз. Было неуютно. Думаю, что обоим.

Интересно, что в московских СИЗО, где давно такая система (госуслуги вместо ФСИН-визита), есть живая очередь. В питерской Арсеналке тоже. А вот Кресты (где сидит большинство наших подзащитных, и для свидания с ними выделено аж почти 50 кабинетов) решили, видимо, закрыться от адвокатов окончательно.

И вот думаю, что делать. Конечно, ловить заветные номерочки с госуслуг, куда без этого.

Но одновременно можно просить отложить все «стражные» судебные заседания (как заседать, не согласовав с подзащитным позицию?), получать от СИЗО письменный отказ в свидании и обжаловать его, писать обращения в приемную УФСИН... Не знаю, что из этого будет эффективнее.

Ну а пока я в раздумьях, коллеги, расскажите: вдруг уже понятно, в какое время «выкидывают» места в СИЗО на госуслугах? Есть ли там санкции за неявку по записи? Можно ли гарантированно поменяться номерками с коллегой, у которого изменились планы? Пройти вдвоем по одной записи к разным подзащитным?

Да, у меня много вопросов, которые в пенитенциарной системе здорового человека даже не возникают. Но решать их всё равно придётся.

Все владельцы телеграм-каналов когда-нибудь приходят к этому решению. Настал тот час, когда это сделаю и я.

Итак, я завела второй канал, который будет совершенно не про работу. Он – про музыку.

Те, кто подписан на меня в инстаграме, знают, что меня часто тянет поделиться тем, что я слушаю на повторе последние сутки. Но сторис – это несчастные 15 секунд, за которые ничего не расскажешь и не покажешь.

Поэтому теперь я говорю и показываю как Женщина в наушниках.

Присоединяйтесь.

«Бумага» написала про моего подзащитного по делу «Весны», Женю Затеева.

Это очень поучительная история о том, почему невиновные могут признавать вину даже в тяжких преступлениях, и почему, даже понимая все возможные последствия, иногда от таких признаний отказываются.

Специфика нашей работы – это ооооочень долгосрочное планирование.

Вступаешь в дело и понимаешь, что тут следствие ещё примерно на 6-8 месяцев, потом суд примерно на полгода, если дело пойдёт быстро и с первого раза. А если вразвалочку и не с первого, то, возможно, затянется на годы.

И вот однажды затянутое на годы дело заканчивается приговором.

Сегодня, например, закончилось (ну, как закончилось – впереди апелляция, но там уже не такая интенсивность работы) дело, в которое я вступила осенью 2022 года.

Осложняющих факторов там было много – тормозящее и нерасторопное расследование (что очень напрягает, когда ты за потерпевших), следователь, которую приходилось натурально караулить, чтобы хоть какие-то документы из неё вытрясти. Множество свидетелей, большинство из которых – защиты. Монументальный процессуальный провал следствия, который заставил суд вернуть дело прокурору.

Ну и самое главное – статья. 132 УК РФ, да ещё и в отношении ребёнка до 12 лет.

С сексуализированным насилием всегда сложно, как и с детьми. И события давние, и особенности детской памяти играют не в пользу обвинения, и процессуальные подвохи в этих делах бывают такие, что нужны опыт и осторожность, чтобы на них не наступить.

Позиция защиты тут почти всегда одна – оговор (либо со стороны ребёнка, либо со стороны родителя/ей, либо всё сразу). И этот предполагаемый оговор приходится разбирать по косточкам, залезая в давние семейные ссоры, многолетней давности передел наследства, фотографии совместных посиделок с тысяча девятьсот лохматого года.

Государственное обвинение в лице прокурора обычно не очень внимательно занимается такими вещами. Это – поле работы для адвоката со стороны потерпевшего.

И вот поле вспахано, приговор прозвучал. Два с половиной года работы были не просто так.

И можно долгосрочно планировать что-то ещё.

Я НИ УМИРЛА ©

По делу Анны Александровой, которую Пушкинский суд приговорил к 5 годам и 2 месяцам колонии за один (!) пост с видео, первично опубликованное z-каналами, апелляция, конечно, будет – жалобы поданы.

Но пока Анну судили за «фейки», администрация СИЗО ещё и отправила её в карцер. За что? За то, что, оставшись без лекарств от хронической боли в спине, Анна в какой-то момент не смогла встать, и поэтому её не смогли конвоировать в судебное заседание. Вот и прикрылись рапортом с карцером.

По этому поводу мы, как и обещали, подали иск. Ждём возражений от СИЗО – посмотрим, как они будут выкручиваться.

Давным-давно, в далёкой галактике (а именно на 2 курсе юрфака) я писала курсовую про соучастие.

И с тех давних времён известно, что если использовать несубъекта (человека, не достигшего возраста уголовной ответственности и т.д.) для совершения преступления, то хитрый использующий уголовки не избежит, а будет считаться исполнителем.

Эта схема известна с кражами, сбытом наркотиков и прочими бытовыми вещами.

Но вот применение этой схемы к заведомо ложным показаниям – это нечто, что в голове у меня не укладывается.

То есть да, начало логической цепочки в фабуле обвинения понятно: берём не достигшую 16 лет потерпевшую и уговариваем дать ложные показания. Так же, как можем уговорить малолетку украсть что-нибудь.

Но потом схема как будто бы даёт сбой. Показания потерпевшего – штука личная и индивидуальная. Как можно дать показания потерпевшего, не будучи потерпевшим – большой вопрос (автозамена предлагает "больной вопрос", и она тоже права).

И в деле, о котором идёт речь по ссылке выше, ситуация у суда, видимо, такая: никакая уголовная статья не подходит, а чувство, что так нельзя, есть. И поэтому суд берет статью, которая лежит поближе, и натягивает её на факты так, как уж получилось.

Но уголовный кодекс вроде бы не из латекса сделан, и натягивать его абы как и абы на что просто из чувства, что «это должно быть наказуемо», нельзя.

Ну, или это мне так только кажется.

Наблюдала сегодня в одном процессе акт, скажем так, слияния органов следствия и прокуратуры.

Государственные обвинители заявили, что хотят исследовать вещественные доказательства. Дело хорошее и правильное, но сложное, требующее участия специалиста (который умеет технику ставить на зарядку и потом её включать – это не каждый может).

Суд заседание отложил, нашёл специалиста с набором кабелей с USB на что угодно.

Но кроме специалиста аж из Москвы приехал целый следователь (за государственный, естественно, счёт, то есть за наш), который немножечко вел это дело в составе следственной группы.

Прокуроры говорят:
– Ваша честь, тут много коробок с вещдоками, мы с ними не знакомы и не знаем, что где лежит. Просим допросить следователя как свидетеля именно на эту тему – что где валяется.

Суд соглашается.

Следователь сообщает, что таки да, некоторые вещдоки осматривал сам, о других знает от коллег, так что сейчас любезно поможет государственному обвинению разобраться в коробках и пакетах.

И разбираются они так:

– Так, – говорит следователь, – этот телефон осмотрен, он вам не нужен.
– Хорошо, – соглашаются прокуроры, – не нужен.
– А вот из этого пакета исследуем плакат, значки и наклейки.
– Конечно, – вторят прокуроры, – исследуем.
– А здесь на планшете картинки интересные, сейчас зарядим и включим, – заявляет следователь, он же свидетель, превращаясь ещё и немного в специалиста.
– Включим! – радуются прокуроры.

Следователь, он же свидетель и немножечко специалист, чувствует, как его серенький спортивный костюм начинает приобретать глубокий синий цвет прокурорской формы.

А я сижу и мечтаю. Мечтаю, как я не знакомлюсь с вещественными доказательствами, а просто в нужный момент вызываю откуда-то мужчину в спортивном костюме (хотя нет, в моих мечтах он одет поприличнее), и он канцелярским ножом вскрывает все коробки и делает всё за меня. И за государственный счёт.

Sweet dreams are made of this, who am I to disagree?

Словосочетание «Совет молодых адвокатов» я всегда читала как «ВЛКСМ», и особого желания вливаться в эти ряды не было. Да и чем там эти ряды занимались? Раздачей друг другу медалек за соревнования по боулингу, возложением цветов куда ни попадя, декламацией торжественных речей, на жизнь и быт простого адвоката не влияющих никак?

Но потом внезапно в питерской палате всё поменялось.

Вы мне сейчас скажете, мол, да, Настя, конечно, поменялось – в совет молодых адвокатов пришли твои друзья, вот ты и говоришь теперь совсем по-другому.

Ну да. Друзья и пришли. А я их, знаете ли, не зря годами подбирала среди лучших адвокатов этого города.

И вот получился совет этих самых молодых, которые во главу угла поставили не выдачу грамот себе любимым, а обмен опытом и качественные учебные мероприятия, полезные, на самом деле, не только молодым, но и уже не молодым (типа меня).

И ещё эти несколько лет мои друзья делали очень важную вещь – давали тем, кто только-только получил статус, сеть контактов. Миграционное право, медицина, патенты, запрос в КС? Всё есть. Всё обсудим, поможем, порекомендуем, поддержим.

Теперь эти несколько лет (то есть срок полномочий СМА в нынешнем составе) подходит к концу. И сейчас я вешаю сюда ссылку на их последнюю дискотеку. Можно сказать, выпускной молодых адвокатов.

Скоро молодые будут совсем новые и ещё более дерзкие, а пока давайте проводим тех, кто буквально собрал комьюнити питерских молодых адвокатов с нуля.

Мы много раз спасали эту собаку, и в этот раз хотим сделать то же самое. Никогда не злоупотребляю репостами в этом канале, но сегодня пришёл тот день, когда пора.

Альбина и моя собака тоже, и оставаться в стороне я не могу.

#журналистское

Всем привет, сегодня я тут с совершенно неожиданным контентом для этого канала. Настолько неожиданным, что к нему сложно подступиться.

Любому журналисту надо, помимо чувства важности того, что ты делаешь все же иметь причину для возвращения домой. Иначе на работе такой важной и нужной можно завязнуть типа навсегда.

И вот моя причина, собака Альбина, белый сеттер, 11 лет или больше (никто не знает, ведь она из приюта) сейчас попала в стационар и ждёт переливания крови.

Да-да, это пост о том, что если кто-то может скинуть сотку, то  я был бы страшно признателен (учитывая количество нулей в счёте от ветеринарки). Я никогда таким не пользовался, но мои друзья сегодня закидали постами в своих каналах и дали кто сколько мог. Кажется совершенно нечестно в своём канале делать вид, что помощь мне не нужна, так как именно сегодня - нужна.

В общем, повторюсь, если кто может чуть подкинуть на спасение этой красавицы... То я в неоплатном долгу.

Просто по моему номеру +79117102965. Любой банк

Когда-то давно, когда я ещё работала по назначению, от меня впервые в жизни отказался подзащитный.

Дело было, грубо говоря, «на одну трубку»: молодой человек подвыпил и повздорил с сотрудниками полиции. Ну, и ударил одного из них на эмоциях. Это насилие в отношении представителя власти, уголовка. Подзащитный признался, раскаялся и готов был идти в суд за 30 тысячами штрафа.

Оставалось только одно – ознакомиться с делом. Правда, к тому моменту, как я приехала в отдел, дело всё ещё хранилось, скажем так, россыпью. Листы не пронумерованы, том не сшит.

Подзащитному, конечно, было в целом наплевать на это. Но в протоколе не зря пишется сакраментальное «с материалами уголовного дела в прошитом и пронумерованном виде», и ежели я такое подписываю, то эту прошитость и пронумерованность своей подписью подтверждаю.

Поэтому выход есть: шило, нитки, карандаш. А я никуда не тороплюсь, могу подождать, пока следователь сделает то, что должен.

Вместо этого, правда, следователь отложил нашу встречу на следующий день. В который подзащитный вдруг внезапно от меня отказался, потому что не хочет ругаться со следствием. И вручил мне напечатанное (интересно, кем) заявление об отказе от моей помощи в связи с наличием противоречий в позиции.

Мы, конечно, общими усилиями доработали формулировку. У меня до сих пор где-то в архивах лежит рукописный текст, где подзащитный говорит следующее: «Отказываюсь от услуг адвоката Пилипенко А.В. в связи с тем, что она отказывается подписывать протокол ознакомления с делом, которое находится в непрошитом и непронумерованном виде».

Следователь направил в адвокатскую палату новую заявку, в дело пришел другой защитник, а я с радостью распрощалась с обоими – и со следователем, и с бывшим подзащитным. На момент прощания дело так и лежало на столе следователя россыпью.

Отказ, замена и прочие свистопляски заняли два дня. А ведь можно было потратить максимум полчаса на шитьё.

Сегодня я узнала, что и этот следователь теперь стал адвокатом. Интересно, попался ли ему на экзамене вопрос про порядок ознакомления с материалами уголовного дела?

Девушка за соседним столиком в кофейне (рассказывает подруге, видимо, про свидание):

– ...Он хоть и юрист, но смешной и не умничает.

Теперь вот думаю, неужели мы так и выглядим для неюристов – скучными занудами?

(удержалась от реплики "он просто криминалист")