Спросите их, спросите инвалидов,
тех, для кого навеки кончилась война,
как долог мирный день, как ночь длинна,
и как является в проемах туч, в разрывах
пикирующая луна.

Ян Сатуновский

Всё никак не найду — сам не помню, на чем записал:
то ли счёт ресторанный, то ли билет куда-то...
Я там все изложил — глубоко, но весьма поддато —
про любовь к небесам, к дорогим моим небесам.
Сам не помню зачем я всё это там изложил:
но — сидели почти до утра... выпивали, что ли,
и над нами некий божественный текст кружил,
ах не нашей, не нашей, дружок, подчиняясь воле.
Там и было про всё про вот это: зачем, о чём...
что никто не осмыслил пока, разве только птицы,
но я всё записал, клянусь вам, — я не учёл,
что однажды придётся к этому обратиться!
То ли счет ресторанный, то ли билет какой
со словами: дорога в небо всегда прямая...
Ещё помню серебряный Бог всё махал рукой,
мало что понимая, но кое-что — понимая.

Евгений Клюев

Стоя в гамаке меж собакой и волком,
На одной ноге, по колено в снегу,
Я сужу о зеркале по осколкам
И желаю ужина врагу.

Я танцую перекати-польку,
Перекати-польку, перекати-польку.
Я танцую перекати-польку,
Я уже другое не могу.

У людей заделы и завалы,
Кухня с холодильником и кровать.
А меня осталось слишком мало,
Чтобы что-нибудь своим назвать.

У людей проблемы и пробелы,
У людей работа и семья.
Ну а я забыла всё что имела,
Перекати-польку танцую я.

Я танцую перекати-польку,
Перекати-польку, перекати-польку.
Я танцую перекати-польку,
Перекати-польку танцую я.

У людей заботы и заборы,
На двери запоры и вся фигня.
Только где же двери в те просторы,
Где хватило места бы для меня?

У людей заделы и завалы,
Кухня с холодильником и кровать.
Ну а я забыла всё что знала,
Кроме разве польку танцевать.

Я танцую перекати-польку,
Перекати-польку, перекати-польку.
Я танцую перекати-польку,
Перекати-польку танцую я.

Умка и Броневичок

Идёт без проволочек
И тает ночь, пока
Над спящим миром лётчик
Уходит в облака.
 
Он потонул в тумане,
Исчез в его струе,
Став крестиком на ткани
И меткой на белье.
 
Под ним ночные бары,
Чужие города,
Казармы, кочегары,
Вокзалы, поезда.
 
Всем корпусом на тучу
Ложится тень крыла.
Блуждают, сбившись в кучу,
Небесные тела.
 
И страшным, страшным креном
К другим каким-нибудь
Неведомым вселенным
Повёрнут Млечный путь.
 
В пространствах беспредельных
Горят материки.
В подвалах и котельных
Не спят истопники.
 
В Париже из-под крыши
Венера или Марс
Глядят, какой в афише
Объявлен новый фарс.
 
Кому-нибудь не спится
В прекрасном далеке
На крытом черепицей
Старинном чердаке.
 
Он смотрит на планету,
Как будто небосвод
Относится к предмету
Его ночных забот.
 
Не спи, не спи, работай,
Не прерывай труда,
Не спи, борись с дремотой,
Как лётчик, как звезда.
 
Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну.
Ты – вечности заложник
У времени в плену.

Борис Пастернак

На самом деле в раю не так,
Как думалось до сих пор.
Эдем не сад, но маленький двор,
Мерцающий, как чердак.
Господь картавит, его черёд
За чехов в войну играть,
Где ветхозаветный мог покарать,
Последний лишь засмеёт.
Пацан триединый, 12 лет –
Четырежды три шпана,
Весна его легка и вечна́,
Поскольку – велосипед.
По новой научит тебя курить
Тройняшка этот. Ура.
И станешь шляться с ним до утра
И просыпаться в три.
Поэтому лучше не умирать,
Покуда ты молодой
И грешный, иначе в аду опять –
Толстой, толстой и Толстой.

Алексей Сальников

Всё вернётся когда-нибудь снова, Вы говорите?
Ничего никуда не исчезнет, Вы говорите?
Что ж, давайте-ка выкурим с Вами по сигарете:
иногда просто нужно довериться сигарете…
Ну конечно же всё вернётся, а как иначе?
Ничего никогда не изменится, кто бы спорил…
И мы встретимся с Вами на этой же самой даче —
обсуждая всё тот же вопрос: в чём неправ Тригорин.
Будут так же бомбить — Украину не Украину,
будет ветер нести стаи беженцев издалёка.
Будет так же соседская внучка насиловать окарину,
на которой бедняжка училась играть полвека…
Прибежит пацанёнок с винтовкой — не настоящей,
пригрозит, что сейчас превратит всех гостей в окрошку,
и все взрослые тут же послушно сыграют в ящик —
понарошку, Вы что!.. пока ещё понарошку.
Вдруг заглянет коллега, отпущенный на свободу:
отсидел по доносу — скрывал, мол, что он японец…
вообще же, стоял за победу — за нашу победу,
поклянётся нам в этом, всплакнёт — и уйдёт, непонят.
Ничего не изменится, в общем, — всё повторится,
и никто не посмеет рубить нашу жизнь под корень.
Приезжайте опять — эдак лет через двести-триста:
разберёмся с Тригориным, в чём там неправ Тригорин.

Евгений Клюев

Старость лета: жабы уже не те:
Раздаются жалобы в темноте.
Золотая проседь в листах мелькнёт.
Что-то жалкое в очертаньи вод,
Лишь недавно нёсших тяжёлый жар,
Словно ребёнок — на ёлку шар.
Сердце лета твёрже делается теперь,
Но и хрупче в знаньи всех перемен/потерь,
Что вот/вот ворвутся в дом, как друзья/враги:
Их уже на лестнице леса слышны шаги.
Пахнет горьким: бархатцы поднялись
Освещать, как свет превратится в слизь,
— Пограничник осени, ком огня,
Освети в работе моей меня.
Словно вспышка магния, август прям:
Пауки и змеи идут из ям
Превращать живое в мечту Перро,
Где задремлет мир, как вагон метро
Полуночный. В этом чаду/бреду
Я внимательно по тропе бреду,
Всё запомнить надо, как нет/как есть
Всеx запомнить: вымолвить: перечесть,
Посмотреть на всё, как любви в лицо:
Прямо/прямо, не зная, когда ещё
Мне покажут это. Сейчас/сейчас,
Не отводя воспалённых глаз.

Полина Барскова

Как горсть семян, влетающих обратно
В ладонь, вся местность мелких черных птиц
Взмывает в центр небес, и непонятно,
Что заставляет их лететь на юг,
Не зная ни сомнений, ни границ,
С родных полей и далей снявшись вдруг.
Где индивидуальность? Туча стаи
— Как отпечаток пальца в небесах!
Мгновенным образом я заставляю
Их, опрометчивых, застыть на миг
В моих не столь стремительных зрачках,
В не столь летучих помыслах моих.
Они роятся, небеса безумя.
Распалась стая, птицы по одной
Из глаз исчезли, и силком раздумий
Остановить их вновь — напрасный труд.
Меж тем, образовавши в небе строй,
Они летят и мысли вдаль влекут.
Меня возносят к небу птичьи крылья,
Я их стараюсь прикрепить к земле.
Вся сила слов и все словес бессилье
Так явственны, и видно в этот миг,
За птицами скользящий на крыле,
Каким извечным спором создан мир.

Ричард Уилбер

Перевод А. Сергеева

Колодец во дворе иссяк,
И мы с ведром и котелком
Через поля пошли к ручью
Давно не хоженным путем.

Ноябрьский вечер был погож,
И скучным не казался путь --
Пройтись знакомою тропой
И в нашу рощу заглянуть.

Луна вставала впереди,
И мы помчались прямо к ней,
Туда, где осень нас ждала
Меж оголившихся ветвей.

Но, в лес вбежав, притихли вдруг
И спрятались в тени резной,
Как двое гномов озорных,
Затеявших игру с луной.

И руку задержав в руке,
Дыханье разом затая,
Мы замерли -- и в тишине
Услышали напев ручья.

Прерывистый прозрачный звук:
Там, у лесного бочажка --
То плеск рассыпавшихся бус,
То серебристый звон клинка.

Роберт Фрост
Перевод Григория Кружкова

Дождь возвратится с первого залета.
Промеж невырубленных дров
вода, похожая на позолоту,
закроет грубую чеканку троп.
И журавли потянутся к Алжиру.
Подкинет поезд дым и крикнет им: Лови!
И долго будут пассажиры
смеяться над открытием любви.
Потом укладываться станут ночевать.
А даль в окно подкинет лесу.
Но ты не чувствуй ничего.
Старайся путешествовать нетрезвым.
С осколком папиросы на губе
проснись, когда вокзал незастекленный
(он незначителен) в твое купе
вонзит охапку золотого клена.
Вагон и ветер как его помощник
припомнят много оперетт.
Ольха бросаться будет на подножки.
А проводник не выйдет отпереть.
Земля — не сложенные ль две ковриги?
Так почему она доской легла?
Твой поезд не задев и боком Риги,
вдруг врежется в Калининград.
Ты вылезешь и не удержишь возглас:
— Товарищи! Как много сил!
А клена золото, простившись с паровозом,
сдай в ювелирный магазин.

Владимир Уфлянд

У императора Нерона
В гостиной жили два барона,
И каждый был без языка;
Что делать, жизнь нелегка.

У императора в гостиной
Изрядно отдавало псиной;
Причем здесь пес — оставь вопрос,
Спеши к восходу, альбатрос.

Анатолий (Джордж) Гуницкий
Аквариум, альбом Треугольник

Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.

Но грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь как на обряд,
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.
 
Александр Пушкин, “Евгений Онегин”

6 июня навсегда

ЖЕРТВАМ 2020 ГОДА
 
После пандемимических грозных страстей
мы, как группа украденных кем-то детей,
чудом спасшихся от судьбы,
веселились и прыгали: «Эх, твою мать!
Нас не будут, похоже, пока что карать!
Уберите на время гробы!»
А потом начались грибы.
 
Я не помню, кто первым повесил в фейсбук,
но пополз вдруг прохладный и легкий испуг
по моим непослушным рукам.
Там был вроде валуй, или, может, строчок.
А потом в голове стало вдруг горячо.
И опята пришли в инстаграм.
 
Это было беспечное лето грибов.
Все писали друг другу: «Ты как?» – «Я здоров». –
«И не в зуме увидимся скоро».
После ливней грибами кишели леса.
А потом – вроде Сашка – под водку сказал:
«Это, кстати, к войне или мору».
 
Очень жалко, что Сашку не слышал никто.
Да, весной было жутко, но летом зато
мы грибной отдавались охотке.
И дрожала волнушка, и плакал синяк,
когда с ножиком в лес шел веселый маньяк.
…Все хвалились и постили фотки.
 
Каждый вешал свой гриб в социальных сетях.
А потом некрологи пошли в новостях –
и друзья, и враги вперемешку.
Со святыми, Христе, навсегда упокой:
каждый срезал безжалостной ловкой рукой
кто груздочек, а кто сыроежку.
 
…Я не знаю, зачем ты меня убивал,
почему ты решил, что сейчас мой финал,
кто дал право срезать мою ножку.
Бесконечна грибница, просторна земля –
это значит, что смерть мою выдержу я,
снова вырасту понемножку.
 
Два ноль два, а потом еще горестный ноль,
каждый с проигрышным счетом сыграл свою роль
и ушел в новый год без оглядки,
чтоб проигрывать дальше смешные бои.
…Только как вас забуду, грибы вы мои?
Подосиновики. Маслятки.

Дана Курская

КАК Я УЗНАЮ ЛЮДЕЙ

Сажаю их
в средневековую таверну.
Пусть обнимают
сдобных потаскух,
пусть тянут эль,
пусть распевают скверно,
играют в кости
и поносят вслух
былого кардинала
или Бога…
Я,
сапогами чёрными стуча,
войду туда в костюме палача
и осторожно выкрикну с порога:
— Эй, кто мне спички даст
на полчаса,
иду сжигать Лючилио Ванини…
В таверне
приутихнут голоса,
дрова слышнее затрещат в камине.
Из кружки кто-то
отопьёт глоток,
потушит кто-то
жёлтым пальцем трубку,
опустит кто-то
пьяной девке юбку,
но кто-то
мне протянет
коробок.
Какой он формы?
Что на этикетке? —
Любимые ли папские левретки,
иль звездолёт,
летящий от Луны —
детали эти в общем
не важны.

Валентин КАТАРСИН (ПОПОВ)

via Dmitry Payson

Песня для Симеона 

Господи, римские гиацинты распускаются в цветнике,
Упрямое время года настало; через холмы
Зимнее солнце пробирается невдалеке.
Жизнь легка, в ожидании ветра смерти,
Как перышко у меня на руке.
Пыль в луче и память в темных углах
Ожидают ветра смерти, чтобы отправиться налегке.
Даруй нам мир Твой.

Я ходил по городу много лет,
Постился, молился, заботился о бедняках,
Стяжал и раздаривал почести и покой;
Среди отошедших от моего порога нет
Отвергнутых, затаивших в сердце укор.
Когда настанет время печали, Владыка,
Кто вспомнит мой дом,
Что станет с детьми моих детей?
Убегут ли козлиной тропой
В сумраке лисьих нор,
Cокроются ли от чужого меча и лика?
До скорбного времени вервия и плетей
Даруй нам мир Твой.

До остановки на горе без крова,
До верного часа материнской печали,
Ныне, в самом начале
Сезона лишений,
Даруй Дитя,
Еще немое и безвестное Слово,
Даруй утешение
Израиля тому,
Кто столько прожил, а ныне глядит во тьму.
По глаголу Твоему,
Они будут страдать и возносить хвалу
Прославленные, осмеянные, с молитвой
Карабкаясь по стволу
Дерева святости.
Но не для меня мученичество,
Не для меня исступление мысли и мольба,
Не для меня видение последнего дня.
Даруй мне мир Твой.

(И Твое сердце, Мария, пронзит острие.)
Я устал от жизни своей и живущих после меня,
Умираю смертью своей и умерших после меня.
Владыка, отпусти своего раба
Узревшим твое
Спасение.

Т.С. Элиот

Перевод Михаила Гронаса

Как средиземный краб или звезда морская,
Был выброшен водой последний материк.
К широкой Азии, к Америке привык,
Слабеет океан, Европу омывая.

Изрезаны ее живые берега,
И полуостровов воздушны изваянья;
Немного женственны заливов очертанья:
Бискайи, Генуи ленивая дуга.

Завоевателей исконная земля,
Европа, в рубище Священного Союза;
Пята Испании, Италии Медуза
И Польша нежная, где нету короля;

Европа цезарей! С тех пор, как в Бонапарта
Гусиное перо направил Меттерних —
Впервые за сто лет и на глазах моих
Меняется твоя таинственная карта!

Осип Мандельштам

Одни говорят — мир сгорит в огне,
Другие, что льдом покроется шар.
Я знал желания жар и мне
Ближе те, кто верит в пожар.
Но если будет дано разрешение
Миру дважды погибнуть — что ж,
Я знал и ненависти дрожь,
Поэтому думаю: для разрушения
Лед тоже 
очень даже
       хорош.

Роберт Фрост

Перевод Михаила Гронаса

130.
пока ты стоишь среди них,
слушай те голоса
в самую глубину —
как там _гудит в отдаленьи_
не пытаясь простить их,
стараясь их не спугнуть,
самые такие, что если вспомнишь,
—падай щекой на асфальт,
прижимайся замерзшим ухом.
Страшно забыть, а сло́ва пока дождешься.
стекается в лужу душа,
как ждущие первый автобус
ждут первый автобус;
пока дождешься, а сколько
выдержишь так стоять
слушать на глубине

Книга Псалмов, Песни Восхождений

Перевод Василия Рогова

Сверхорганический разум

1
– дворник из 4-го подъезда
возможно исламский фундаменталист
вредитель
много раз видели
как он подолгу разговаривает с голубями и кормит крыс
говорю же с крысами разговаривает
смеется
один раз даже показывал им какое-то фото
какие-то не для посторонних ушей
видимо вещи
тихо говорил на таджикском
и все это до окончания смены
во время работы

2
жильцы не в курсе
что крысы говорят с иностранным работником на чистом фарси
рассказывают ему новости
как хорошо учится дочка
как там бабушка и жена
говорят:
клянемся матерью
не понимаем, где и в чем наша перед людьми вина?
мы на самом деле не распространяем заразу
мы добры
мы – сверхорганический
разум
мы можем практически
все
ты – брат наш
Анвар
все что хочешь у нас проси

Федор Сваровский

За стеклом загорается баккара
На лице зажигается темнота
Пропадай моя голова
Ещё раз; ещё полтора
 
Наново вставленные глаза
учат снова, как в первый раз,
дотемна разыгрывать черноту,
дочерна распахивать темноту.

* * *

В тёмном её не узнаешь, в светлом
То темна она, то светла
Тает в облике самом бедном
Слезоточица и кручина
Жизнь, которая не была,
в самом деле неизлечима
 
Разделил бы её, да не с кем,
и забыть её не смогу —
просиявшую мягким блеском,
словно закутанную в фольгу.

Михаил Айзенберг

Ему сегодня 77