От площади Сокало и главного Кафедрального собора улицы Пуэблы отсчитываются по сторонам света — вот первая северная, четвертая западная, седьмая восточная. Чем ближе к центру, тем сильней кажется, что кто-то, пролетая над городом, по неосторожности разлил несколько десятков ведер с краской — сочной, теплой, не тронувшей только оконные рамы безупречно белого цвета. Чьи-то изящные руки затем надписали каждый дом по-птичьи тонким и игривым движением — так вышло, что я часто брожу здесь с человеком, знающим толк в шрифтах, так что и сама теперь уже подмечаю такие вещи. Впрочем, и без того мимо них не пройти: Пуэблу лучше всего рассматривать взглядом микроскопического масштаба — терпеливым, трепетным, нежным к каждой детали.

Кажется, что после месяца здесь современная стерильность европейских интерьеров, которая и без того порядком меня утомила, теперь всегда будет казаться камерой сенсорной депривации. То же и с отношениями: здесь меня окружают очень теплые, тактильные люди — и я стараюсь отвечать на прикосновения, открываться инаковости, не боюсь сокращать дистанцию. Бывало, что в Петербурге я в какой-нибудь особенно незадавшийся день спешила в другой вагон метро, если замечала знакомое лицо в опасной близости от себя. Здесь же я никуда не тороплюсь, не замыкаюсь в себе и (почти) разучилась хмуриться: расплываюсь в улыбке при каждой встрече, болтаю с баристой-русофилом о Троцком и Эйзенштейне, учу разноязыких коллег говорить до дна под шот мескаля, целую в щеки людей, которых увидела в первый раз.

Все нужные для ориентации на местности испанские слова — вроде, libreria, cervecería — я уже выучила. Уличный вай-фай теперь узнаёт меня как свою и приветствует без долгих расшаркиваний (больше не просит заполнять никакие формы).

Пока все еще сложно поверить, что существование здесь может ощущаться как-то иначе, чем праздник, который всегда с тобой. На днях товарищ издалека написал, что в сториз, которые я выкладываю из Мексики, хочется жить. И я хожу по улицам и задаюсь одним и тем же вопросом: могла бы я и дальше чувствовать себя так, как сейчас, если б и вправду осталась здесь навсегда, а не знала, что прибыла на конечный срок?

Ведь я немного лукавлю, делая снимки: стараюсь сохранить ту Мексику, которая так меня осчастливливает, и отказываюсь фотографировать то, что кажется мне уж совсем непривычным, даже отталкивающим. Но было бы ложью сказать, что я не замечаю этих картин: мужчин в ковбойских шляпах, которым, приклонив колено к земле, до блеска натирают ботинки другие мужчины; детей, фланирующих по городу с переносными лотками на хрупких плечиках; соседские сообщества, без стеснения разбивающие полевую кухню прямо посреди оживлённого проспекта; бездомных, раскачивающих неуверенной рукой бутылку крепкого пойла. В такие моменты я чувствую: все же есть привилегия гостьи в том, чтобы не жить, а просто быть здесь — и потому не нести за это ответственность.

В последние выходные все сбежали из дождливой Пуэблы, и город на эти несколько дней согласился стать в чём-то моим, в чём-то — нашим.

Приятельница на днях написала, что Мексика мне очень идёт. Рационально не схватываемое высказывание ощущается очень точным. Мне действительно так идёт Мексика, что в дни неумолимо приближающегося отъезда нужно срочно придумать, как, в каких формах, ее можно забрать с собой.

Привезу три бутылки мескаля: одну разопью с мужем, вторую — с другом, третью — с воспоминаниями о тех, с кем делю его здесь. Привезу сладости с тамариндом, у которых самая изящная и мелодичная острота. Привезу квадратики азула и расставлю их по квартире, как маленькие ловушки для памяти. Привезу керамику талавера: буду пить из нее по утрам крепкий кофе, угощать гостей, чтоб подстраивать повод лишний раз рассказать о поездке. Привезу журнал о кино и революции на испанском, чтобы начать потихоньку его учить. Привезу снимки мозаик, картин и муралов, чтобы не забыть, как много ещё нужно узнать о латиноамериканском искусстве. Привезу добытые частным образом ссылки на мексиканские фильмы — чтобы снова написать тем, кто мне их прислал.

Привезу привычку просто так говорить и получать комплименты. Привезу архив своих кружочков и фотографий — чтобы помнить, какой красивой и счастливой я здесь себя ощущала. Привезу любовь есть руками. Привезу способность откликаться на искренние my love и my dear, на так с тобой хорошо. Привезу убежденность в собственной нужности — в том, что словом, даже английским, я могу притягивать, менять и преображать. Привезу наконец обретенное умение быть спонтанной, поддаваться обстоятельствам и не сокрушаться от внезапно изменившихся планов. Привезу первый опыт обращения к богам за советом (Кетцалькоатль, к слову, ответил — потому в Пуэбле и шли дожди). Привезу интересное наблюдение: что могу стать нежно любимой другой страной в том числе и за то, как сильно люблю свою.

Привезу, видимо, горько-сладкое чувство: будто сердце моё отъездом разбито и, вместе с тем, наполнено до краев.