Слава Осенней поре🙏❤️СЛАВА ТЯЖЁЛОМУ НЕБУ🙏❤️ПАДАЮЩИЕ ЛИСТЬЯ ТАКИЕ ЖЕ СУХИЕ КАК МОЯ ДУША🙏❤️БОЖЕ ХРАНИ ТУМАННЫЕ СУМЕРКИ🙏❤️МИСТИЧЕСКИЙ ЛЕС УМИРАЕТ🙏❤️САЙЛЕНТ ХИЛЛ — СОСТОЯНИЕ ДУШИ🙏❤️ПОХОД ПО ГРИБЫ КАК ПОПЫТКА ИЗЛЕЧИТЬ РАНЕНУЮ ДУШУ✊💯СЛАВА ВЕКОВЕЧНОЙ СЫРОСТИ🙏🏼❤️ТЫ НИКУДА НЕ ДЕНЕШЬСЯ ОТ ЭТОЙ ПЕЧАЛИ✊ СОХРАНИ ОСЕННЮЮ ФОТОСЕССИЮ🙏❤️ ЛИСТЬЯМИ МОЖНО СКРЫТЬ БОЛЬ✊💯ЛЕТО УМИРАЕТ В ДОЖДЕ🙏❤️СЛАВА ОБОСТРИВШИМСЯ 🫡ПОМНИМ РЫДАНИЯ СЕНТЯБРЬСКИХ ШИЗОВ✊💯СКОРО ОТ ДЕРЕВЬЕВ ОСТАНУТСЯ СКЕЛЕТЫ✊💯 Слава КОРОЛЕВЕ УВЯДШИХ ЦВЕТОВ🙏❤️СЛАВА МАТЕРИ ТОСКИ🙏❤️СЛАВА ТЛЕНИЮ И ЗОЛОТУ🙏❤️
У меня порой спрашивают, как нужно писать тексты для телеграм-канала.
Целенаправленно ничего писать нельзя. Ваши тексты вам должны надиктовывать болотные пузыри, траектория мухи в липком нагретом воздухе, ксерохимические излучения, дрожь подземных червей, буквы из лесных тропинок, знаки древес, умное делание, чувственное всеобщное объятие Природы и Эстетики, нравственный закон внутри, социопатические новостные сводки снаружи, химтрейлы, распечатки по проекту Монарх с закрытого некрофорума и песни группы Король и Шут.
Пусть ваши буквы пишет сама жизнь.
Целенаправленно ничего писать нельзя. Ваши тексты вам должны надиктовывать болотные пузыри, траектория мухи в липком нагретом воздухе, ксерохимические излучения, дрожь подземных червей, буквы из лесных тропинок, знаки древес, умное делание, чувственное всеобщное объятие Природы и Эстетики, нравственный закон внутри, социопатические новостные сводки снаружи, химтрейлы, распечатки по проекту Монарх с закрытого некрофорума и песни группы Король и Шут.
Пусть ваши буквы пишет сама жизнь.
Сущее — бесконечный поток причинностей и столкновений, причастностей и равнодуший, сил и сопротивлений. Все эти переменные складываются в гармоничный ритм городских пульсаций лишь чудом.
Чудо запускают странные люди, чем-то неуловимо напоминающие чёрных воронов на парапете. Откровенно говоря, эти странные люди не так уж примечательны — поверхностный взгляд не допускает их в память, оставляет блуждающее впечатление в цепкой темноте внешних вещей. Так сущее защищает странных людей от ненужного внимания. Они — виртуозы реальности, относящиеся к ней, как пожилой пианист относится к своему благородному инструменту. Пара взмахов, нажатия невидимых клавиш — и вот нужные люди приходят в нужные места, чтобы встретиться друг с другом, городские артерии заполняются кровью жизни, а маленькие чудеса урбомантии получают свой шанс на воплощение.
Виртуозы реальности могут выглядеть как угодно — чаще в целях маскировки они выбирают блёклые образы айтишников, обживших дорогие кофейни с потрясающе невкусным эспрессо. Каждый такой виртуоз реальности сливается с ноутбуком — хотя в средневековье они приходили в длинных робах и со свитками в руках. Но это не свитки, не ноутбуки. Только лишь живые символы, оставляющие на изнанке простенького конвенционального занавеса тысячи незримых букв.
Город живёт и дышит, подобно гигантскому организму из тысячи узлов. Виртуозы реальности хранят покой его мерных пульсаций.
Чудо запускают странные люди, чем-то неуловимо напоминающие чёрных воронов на парапете. Откровенно говоря, эти странные люди не так уж примечательны — поверхностный взгляд не допускает их в память, оставляет блуждающее впечатление в цепкой темноте внешних вещей. Так сущее защищает странных людей от ненужного внимания. Они — виртуозы реальности, относящиеся к ней, как пожилой пианист относится к своему благородному инструменту. Пара взмахов, нажатия невидимых клавиш — и вот нужные люди приходят в нужные места, чтобы встретиться друг с другом, городские артерии заполняются кровью жизни, а маленькие чудеса урбомантии получают свой шанс на воплощение.
Виртуозы реальности могут выглядеть как угодно — чаще в целях маскировки они выбирают блёклые образы айтишников, обживших дорогие кофейни с потрясающе невкусным эспрессо. Каждый такой виртуоз реальности сливается с ноутбуком — хотя в средневековье они приходили в длинных робах и со свитками в руках. Но это не свитки, не ноутбуки. Только лишь живые символы, оставляющие на изнанке простенького конвенционального занавеса тысячи незримых букв.
Город живёт и дышит, подобно гигантскому организму из тысячи узлов. Виртуозы реальности хранят покой его мерных пульсаций.
Смерть тиктокера
Порой совершенно не знаешь,
Как обнажится безумие.
Сегодня тиктокер скончался
В изломе сиреневых сумерек.
Тиктокер. Он умер. Правда.
Парень, слегка за двадцать —
Во время съёмки скончался,
Готовя забавный танец.
Наверное, сердце-предатель.
Инфаркт молодеет. Как тренды.
«Известный тиктокер скончался», —
Напишут блоги из ленты.
Там сумма подписчиков названа,
За цифрами глаз — монетки.
Без них остаётся лишь праздный
Холод формальной заметки.
Но как погибают тиктокеры?
Как погибают стримеры?
Их судьбы такие далёкие,
Их жизни — лишь фон для рутины.
Пусть сохнет одно из соцветий —
Ведь сад так приятен глазу.
Никто ничего не заметит,
И жизнь продолжится сразу.
А будут ли плакать о парне,
Чей путь — в миллионах экранов?
Кто проживёт утрату?
Чьей это станет раной?
Цифра — обманчивый молох,
Просмотр — пустое действие.
В ком промелькнёт хоть сполох
Сочувствия к дальнему бедствию?
А мир, катастрофами полный,
Ломается, как печенье.
Бегут кровавые волны,
И тризною — месть над прощением.
Но в мареве ночи красной
Тиктокер — пустая форма,
Осколок простых и ясных
Стремлений сбежать от шторма.
А юность кончается в танце
Под бдительным оком смартфона.
Она истечёт декадансом.
Пусть хор цифрового содома
Похмельно прочтёт эпитафию,
Написанную нейронкой.
Могилою — сервер в Китае,
Но память рвётся, где тонко.
Беда растворяется в буднях.
Придут молодые и нежные,
Чтоб мир, забавно танцуя,
Забылся в мороке прежнем.
Сегодня скончался тиктокер —
А я из словесного гноя
Не вычерпал главные строки:
С ним умерло что-то другое.
(2025)
Порой совершенно не знаешь,
Как обнажится безумие.
Сегодня тиктокер скончался
В изломе сиреневых сумерек.
Тиктокер. Он умер. Правда.
Парень, слегка за двадцать —
Во время съёмки скончался,
Готовя забавный танец.
Наверное, сердце-предатель.
Инфаркт молодеет. Как тренды.
«Известный тиктокер скончался», —
Напишут блоги из ленты.
Там сумма подписчиков названа,
За цифрами глаз — монетки.
Без них остаётся лишь праздный
Холод формальной заметки.
Но как погибают тиктокеры?
Как погибают стримеры?
Их судьбы такие далёкие,
Их жизни — лишь фон для рутины.
Пусть сохнет одно из соцветий —
Ведь сад так приятен глазу.
Никто ничего не заметит,
И жизнь продолжится сразу.
А будут ли плакать о парне,
Чей путь — в миллионах экранов?
Кто проживёт утрату?
Чьей это станет раной?
Цифра — обманчивый молох,
Просмотр — пустое действие.
В ком промелькнёт хоть сполох
Сочувствия к дальнему бедствию?
А мир, катастрофами полный,
Ломается, как печенье.
Бегут кровавые волны,
И тризною — месть над прощением.
Но в мареве ночи красной
Тиктокер — пустая форма,
Осколок простых и ясных
Стремлений сбежать от шторма.
А юность кончается в танце
Под бдительным оком смартфона.
Она истечёт декадансом.
Пусть хор цифрового содома
Похмельно прочтёт эпитафию,
Написанную нейронкой.
Могилою — сервер в Китае,
Но память рвётся, где тонко.
Беда растворяется в буднях.
Придут молодые и нежные,
Чтоб мир, забавно танцуя,
Забылся в мороке прежнем.
Сегодня скончался тиктокер —
А я из словесного гноя
Не вычерпал главные строки:
С ним умерло что-то другое.
(2025)
Грядущий батл Дугина и Ника Ланда, если он вообще состоится (мне пока видится чем-то нереальным, но надеюсь на лучшее) — потенциально одна из великих штук современного философского инфополя.
С равной вероятностью, несмотря на величие инфоповода, дискуссия может оказаться самой тупой и бессмысленной на свете. Дугин Ланда, если судить по высказываниям, понимает превратно, через свою рамку интернальных онтологий, дьявольщины западного мира и прочей хуйни. Особенно смешно это звучит на фоне древних баек, что Дугин когда-то пытался закорешиться с Резой Негарестани, всерьёз считая того адептом восточного сатанищенства; должно быть, философ интеллекта и рациональности Негарестани смотрел на такую комедию глазами по пять копеек. Не исключено, что и здесь будет сеанс разбиения соломенных слонов — тем более Дугину вся та философия уже до известного места, идеологические пляски и кринж-троллинг приносят больше плодов.
Куда показательнее, что и Ланду толком нечего отстаивать — его просиявший образ конца девяностых был отброшен как ошибка молодости, лучшие интенции остались примерно там же, где и жёсткая зависимость. О чём вообще говорить? Где точки сходимости, где конфликтности, разрывы? Современный Ланд — отставной боевой щитпостер одного из самых унылых направлений мысли, нрахерское движение (оно же неореакция) по уровню свежести концептов жуёт калошу на дне помойной ямы. Что там ещё из интересных фактов биографии последних лет 15, вялые интернет-поглаживания в сторону Юдковского и Питера Тиля? Какая-то невозможно ускоренная (ха) старость.
Если на что и надеяться — то только на то, что эти двое перестанут заниматься хуйнёй и дадут ярчайшую из дебатных синергий последнего десятилетия. В противном случае правильнее записать и озвучить весь батл нейросетью: в контексте деятельности обоих это будет крайне ироничным и язвительным ходом.
С равной вероятностью, несмотря на величие инфоповода, дискуссия может оказаться самой тупой и бессмысленной на свете. Дугин Ланда, если судить по высказываниям, понимает превратно, через свою рамку интернальных онтологий, дьявольщины западного мира и прочей хуйни. Особенно смешно это звучит на фоне древних баек, что Дугин когда-то пытался закорешиться с Резой Негарестани, всерьёз считая того адептом восточного сатанищенства; должно быть, философ интеллекта и рациональности Негарестани смотрел на такую комедию глазами по пять копеек. Не исключено, что и здесь будет сеанс разбиения соломенных слонов — тем более Дугину вся та философия уже до известного места, идеологические пляски и кринж-троллинг приносят больше плодов.
Куда показательнее, что и Ланду толком нечего отстаивать — его просиявший образ конца девяностых был отброшен как ошибка молодости, лучшие интенции остались примерно там же, где и жёсткая зависимость. О чём вообще говорить? Где точки сходимости, где конфликтности, разрывы? Современный Ланд — отставной боевой щитпостер одного из самых унылых направлений мысли, нрахерское движение (оно же неореакция) по уровню свежести концептов жуёт калошу на дне помойной ямы. Что там ещё из интересных фактов биографии последних лет 15, вялые интернет-поглаживания в сторону Юдковского и Питера Тиля? Какая-то невозможно ускоренная (ха) старость.
Если на что и надеяться — то только на то, что эти двое перестанут заниматься хуйнёй и дадут ярчайшую из дебатных синергий последнего десятилетия. В противном случае правильнее записать и озвучить весь батл нейросетью: в контексте деятельности обоих это будет крайне ироничным и язвительным ходом.
В днях проходящих периодически вижу один и тот же всплывающий лейтмотив: зумеры не занимаются сексом. Во всяком случае, вовлекаются в это реже старших поколений. Каждое лайфстайл-медиа публикует и перепечатывает новость, ссылается на какие-то исследования. Все хором твердят одно и то же — зумеров больше не интересует распределение либидинальных потоков, им не нужны эросы и желания, они не ищут себе новых партнёров, якобы отставая от более активных поколений на какие-то существенные величины.
И у меня как бы много вопросов. В первую очередь, конечно, к старым-добрым хуедиа — а откуда столько интереса к половой жизни целого небрежно описанного поколения? Ладно бы об этом упомянули один раз, ну два. Стабильно раз в квартал — одна и та же поебень про молодёжь на целибате. Иных тем нет? Ну распишите, с каким задором до сих пор ебутся бумеры, подсветите тренд, добавьте огонька в этот пиздослоп от британских учёных. Покажите, как надо, хули вы там кликбейт плодите.
Ну а второй вопрос к молодым людям. Мне просто невероятно интересно — ладно эти говноеды на медийке, они никогда никому не сочувствуют, ещё и зумерами обзываются. Но а что вас вообще волнует, если не бесконечная любовная драма человечества? Со мной всё понятно: я высохшее дерево в парке, с меня падает последний жёлудь. А что вы предпочли этой мышиной возне? Красить фигурки нойзмаринов? Сажать микрозелень? Готовиться к монастырингу? Отыгрывать гёрлбосс-арку? Что могло выдернуть вас из порочного круга романтической сладости?
Отражает ли медийный анализ действительность хоть каким-нибудь честным образом? Мне интересно, без всякой иронии.
И у меня как бы много вопросов. В первую очередь, конечно, к старым-добрым хуедиа — а откуда столько интереса к половой жизни целого небрежно описанного поколения? Ладно бы об этом упомянули один раз, ну два. Стабильно раз в квартал — одна и та же поебень про молодёжь на целибате. Иных тем нет? Ну распишите, с каким задором до сих пор ебутся бумеры, подсветите тренд, добавьте огонька в этот пиздослоп от британских учёных. Покажите, как надо, хули вы там кликбейт плодите.
Ну а второй вопрос к молодым людям. Мне просто невероятно интересно — ладно эти говноеды на медийке, они никогда никому не сочувствуют, ещё и зумерами обзываются. Но а что вас вообще волнует, если не бесконечная любовная драма человечества? Со мной всё понятно: я высохшее дерево в парке, с меня падает последний жёлудь. А что вы предпочли этой мышиной возне? Красить фигурки нойзмаринов? Сажать микрозелень? Готовиться к монастырингу? Отыгрывать гёрлбосс-арку? Что могло выдернуть вас из порочного круга романтической сладости?
Отражает ли медийный анализ действительность хоть каким-нибудь честным образом? Мне интересно, без всякой иронии.
Forwarded from Ложь постмодерна
Мой список предельно серьезных и очень обязательных требований к девушке:
1). Читать на французском, переводить мне западных континенталистов, чтоб я мог поплеваться;
2). Уметь отличать субстанцию от акциденции;
3). Знать, что же такого написал Делез в «Логике смысла»;
4). Цитирование Никео-Цареградского Символа веры, по вторникам и четвергам — обязательно, в остальные дни можно по желанию;
5). Знать хотя бы четыре отличия Софии от Ахамот;
6). Слушать Моррисси и Марка Болана;
7). Знать три причины, почему сейчас никто не слушает Моррисси и Марка Болана;
8). Перечислить все лучшие образы Давида Бови на пике известности в хронологическом порядке;
9). Говорить, что Дугин говна поел;
10). Говорить, что говна поели все, кто мне не нравится;
11). Понимать, почему традиционализм обречен (три тезиса минимум);
12). Одинаково ненавидеть левых и правых;
13). Презирать центристов за их конформность;
14). Не любить кошек, людей на летней прогулке, людей в торговых центрах, людей в фудкортах, людей как аксиологический класс;
15). Осознавать, что у корреляционистов и объектных онтологов нет будущего;
16). Иметь возможность релоцироваться в Сингапур, Австралию, на Юкатан или в Татарстан, на выбор — сделаем вид, что я сам понимаю, зачем это нужно;
17). Уметь открывать пиво зубами;
18). Только пиво! больше ничего зубами делать не надо;
19). Перечислять во сне, каким странам мира запретили иметь ядерное вооружение;
20). Строить мне лучшие церкви в Майнкрафте;
...
21). Сиськи;
22). Прикольная;
23). Опциональная любовь к оливкам, сыру чечил и гавайской пицце.
Вот мой скромный список требований. Ставьте лайк, узнаем, сколько вас здесь таких красавиц!
1). Читать на французском, переводить мне западных континенталистов, чтоб я мог поплеваться;
2). Уметь отличать субстанцию от акциденции;
3). Знать, что же такого написал Делез в «Логике смысла»;
4). Цитирование Никео-Цареградского Символа веры, по вторникам и четвергам — обязательно, в остальные дни можно по желанию;
5). Знать хотя бы четыре отличия Софии от Ахамот;
6). Слушать Моррисси и Марка Болана;
7). Знать три причины, почему сейчас никто не слушает Моррисси и Марка Болана;
8). Перечислить все лучшие образы Давида Бови на пике известности в хронологическом порядке;
9). Говорить, что Дугин говна поел;
10). Говорить, что говна поели все, кто мне не нравится;
11). Понимать, почему традиционализм обречен (три тезиса минимум);
12). Одинаково ненавидеть левых и правых;
13). Презирать центристов за их конформность;
14). Не любить кошек, людей на летней прогулке, людей в торговых центрах, людей в фудкортах, людей как аксиологический класс;
15). Осознавать, что у корреляционистов и объектных онтологов нет будущего;
16). Иметь возможность релоцироваться в Сингапур, Австралию, на Юкатан или в Татарстан, на выбор — сделаем вид, что я сам понимаю, зачем это нужно;
17). Уметь открывать пиво зубами;
18). Только пиво! больше ничего зубами делать не надо;
19). Перечислять во сне, каким странам мира запретили иметь ядерное вооружение;
20). Строить мне лучшие церкви в Майнкрафте;
...
21). Сиськи;
22). Прикольная;
23). Опциональная любовь к оливкам, сыру чечил и гавайской пицце.
Вот мой скромный список требований. Ставьте лайк, узнаем, сколько вас здесь таких красавиц!
Порой ко мне приходит Она. Всегда тихо, всегда только намёком, облаком малых беззначных вещей — шёпотом, спускающимися прядками волос, касаниями чуткой руки. Она неуловима, несхватываема в предельности её существа — даже спустя долгое время я буду помнить лишь одну деталь ускользающего образа. Но эта деталь — будь то вечерняя полутень связанной воспоминанием арки, серебристый изменчивый тон, аккуратный ракурс или брошенная на полуслове неважная тема — точно врежется в мою память острым лезвием.
Она состоит из малых случайностей, из необусловленностей, из неуживчивых и честных порывов. Её милая, почти догматическая строгость, которая даёт трещину наедине, в зыби маленькой комнаты — часть негласного сговора. Движения тонких пальцев предупредительны, осторожны, будто бы она боится спугнуть прозрачность момента. Очертания предметов видны сквозь чистое стекло. Я опьянён обещанием с нотками аниса и северной мяты. И я больше не признаюсь в этом.
Это время существует везде и не начинается никогда. Оно разлито по запечатанным воском бутылкам в кладовых моей памяти. Оно белым светом пронзает толщу льда, в котором я флегматично храню отпечатки старых уязвимостей. Оно приходит ко мне в рутине, в тоске по людям, в уюте одиночества, в боли и в радости. Оно одиноко врастает, подобно хрупкому белому древу, в сокровенные тайники моего жизненного опыта. Я боюсь вырывать его с корнями — так у меня не останется даже этого.
Потому что всё случится с той же монотонной ясностью. Я уловлю облако несхватываемых вещей и вспомню — её здесь больше нет. Луны выстроятся в ряд. В их холодном пыльном свете я прочту всю цепь шагов, слов и следствий, которые навеки превратили момент в разделившее нас прозрачное стекло.
За ним я вижу, как Она уходит. Свежая рана обрастает железными цветами, становится полем битвы, старым шрамом, зарубцевавшимся голым нервом. Последний след. Последняя безъязыкая правда.
Она уходит.
Она состоит из малых случайностей, из необусловленностей, из неуживчивых и честных порывов. Её милая, почти догматическая строгость, которая даёт трещину наедине, в зыби маленькой комнаты — часть негласного сговора. Движения тонких пальцев предупредительны, осторожны, будто бы она боится спугнуть прозрачность момента. Очертания предметов видны сквозь чистое стекло. Я опьянён обещанием с нотками аниса и северной мяты. И я больше не признаюсь в этом.
Это время существует везде и не начинается никогда. Оно разлито по запечатанным воском бутылкам в кладовых моей памяти. Оно белым светом пронзает толщу льда, в котором я флегматично храню отпечатки старых уязвимостей. Оно приходит ко мне в рутине, в тоске по людям, в уюте одиночества, в боли и в радости. Оно одиноко врастает, подобно хрупкому белому древу, в сокровенные тайники моего жизненного опыта. Я боюсь вырывать его с корнями — так у меня не останется даже этого.
Потому что всё случится с той же монотонной ясностью. Я уловлю облако несхватываемых вещей и вспомню — её здесь больше нет. Луны выстроятся в ряд. В их холодном пыльном свете я прочту всю цепь шагов, слов и следствий, которые навеки превратили момент в разделившее нас прозрачное стекло.
За ним я вижу, как Она уходит. Свежая рана обрастает железными цветами, становится полем битвы, старым шрамом, зарубцевавшимся голым нервом. Последний след. Последняя безъязыкая правда.
Она уходит.
Кошечка говорит, что ты плохо молишься старым богам, из-за тебя ветхое основание мира в большой опасности.
Собачка говорит, что ты не выполняешь ежедневную норму тренировок, а значит, твоё тело никогда не будет подобно античному храму.
Птичка говорит, что за лето не было прочитано ни одной книги старше 1800 года, и теперь твой разум ослаблен влиянием западного консьюмеризма.
Червячок говорит, что ты слишком много споришь в соцсетях вместо того, чтобы строить Аркаим будущего.
Рыбка говорит, что с таким защитником Мировая красота обречена.
И только деревце молчит. Деревце мудрое. Оно знает, что на самом деле твои эксперименты с анимизмом, язычеством и символическими структурами давно привели тебя в дурку.
И нет ни кошечки, ни собачки. Ни птички, ни рыбки, ни деревца.
Есть только ты, поломанный биологический автомат.
Собачка говорит, что ты не выполняешь ежедневную норму тренировок, а значит, твоё тело никогда не будет подобно античному храму.
Птичка говорит, что за лето не было прочитано ни одной книги старше 1800 года, и теперь твой разум ослаблен влиянием западного консьюмеризма.
Червячок говорит, что ты слишком много споришь в соцсетях вместо того, чтобы строить Аркаим будущего.
Рыбка говорит, что с таким защитником Мировая красота обречена.
И только деревце молчит. Деревце мудрое. Оно знает, что на самом деле твои эксперименты с анимизмом, язычеством и символическими структурами давно привели тебя в дурку.
И нет ни кошечки, ни собачки. Ни птички, ни рыбки, ни деревца.
Есть только ты, поломанный биологический автомат.
Дебаты Дугин — Ланд: мильтонианский индивид, погасшая звезда, расколотые философы
Что ж, я посмотрел нашумевшие дебаты. Моя оценка оправдалась — эта дискуссия не имела никакого смысла для тех, кто ждал явления «тех самых» философов во всём блеске былой щупальцеобразной трансгрессии. Кроткий англичанин Ланд, излагающий свою теологию невидимых рук и пустых вершин — максимально странное зрелище для любого, кто вспомнит тексты CCRU про гиперверие, отказ от порядка Единого Бога, лемурианские практики размытия реальности и разрушение иммунополитических бастионов. Впрочем, образцом нормальности был и Дугин — ни единого слова про западные земли мёртвых, заговор последних людей, големических либералов и прочих камышовых котов.
Для начала нужно понять, кем был Ник Ланд в конце девяностых. Сумрачный философ, способный превратить лекцию в Уорвикском университете как в перфоманс с призывом оккультных нумерологических сущностей через сигилы, так и в концерт электронной музыки (примерно с теми же целями), доставал свои тексты прямиком из ослепительной звезды чистого безумия. Высшая форма одержимости — когда слова съедают друг друга, перестают держаться за кривые человеческие смыслы, но общий философский тон при этом сохраняется. Ланд смешивал Батая, Берроуза, Гибсона, Лавкрафта, Делёза, Канта, вымышленных персонажей, оккультизм, теории заговоров, технопессимизм, теори-фикшн, психоанализ, демонологию и дешёвый VHS-киберпанк в ядерную смесь, предрекая гибель правым параноикам и левым стонерам одновременно — в пользу бесконечного машинного Капитала и его вознёсшихся репликантов. Каждое слово в этих слепящих текстах отменяло и опровергало предыдущие, каждая идея давала прилежному студенту с карандашиком резкую пощёчину. Без Ланда не было бы современной постфилософии, не было бы нечеловеческих онтологий. Без Ланда не было бы Фишера, Брасье и Негарестани. Без Ланда абсолютно точно можно было бы выкидывать в мусорку Хармана, Мейясу, Тригга и добрый десяток иных философов имматерии. Их прилежные штудии могли удержаться только у основания чистейшей философской мизантропии.
Но кроткий старец на дебатах удивил даже Дугина — тот несколько раз вежливо уточнил «а точно ли мы имеем дело с прежним Ландом?». Нет. Оказалось, человек, некогда убивший все скучные политические дихотомии, теперь говорит о симпатиях к палеолиберализму, цитирует фаустианского Мефистофеля и полагает себя индивидом в мильтоновском смысле. Это даже не неореакция. Это много, много хуже. Это мирная пенсия, споры в интернете и мерное проговаривание самых пресных концепций. Мёртвое спокойствие, голая тишина — там, где должно быть какое-то биение жизни.
Оказывается, Ланд действительно похоронил себя и прошлое из-за личностного кризиса и употребления веществ — я не воспринимал это так буквально, но сегодня у меня не осталось вопросов. Между двумя Ландами зияет рваная кровавая пустота. В расколе будто бы виден отпечаток чего-то личного и неприятного — в известном смысле и Дугина можно назвать добровольным палачом личной философской бездны, но тот процесс хотя бы выглядел логично и был предрешён заранее. Ник Ланд остался настоящим расколотым философом — пусть Дугин и попробовал позвать электрический ураган наружу, назвав акселерацию духовной трансгрессией, которой жаждут радикальные традиционалисты (вновь удивительный уровень дискоммуникации: считать расплавление человека в пользу машинной эффективности формой духовного зова). Ответом ему была та же голая тишина — и лёгкое недоумение.
Зато я точно осознал, что было в этих дебатах. Расплавление личности, схожее с таковым у Сида Барретта — всякий, кто пытался искать в том старике нечто прежнее, натыкался на недоумение и недовольство. Даже на страх — страх того, что безумный электрический ураган может вернуться снова.
Теперь мне известно, как выглядит мелтдаун.
Что ж, я посмотрел нашумевшие дебаты. Моя оценка оправдалась — эта дискуссия не имела никакого смысла для тех, кто ждал явления «тех самых» философов во всём блеске былой щупальцеобразной трансгрессии. Кроткий англичанин Ланд, излагающий свою теологию невидимых рук и пустых вершин — максимально странное зрелище для любого, кто вспомнит тексты CCRU про гиперверие, отказ от порядка Единого Бога, лемурианские практики размытия реальности и разрушение иммунополитических бастионов. Впрочем, образцом нормальности был и Дугин — ни единого слова про западные земли мёртвых, заговор последних людей, големических либералов и прочих камышовых котов.
Для начала нужно понять, кем был Ник Ланд в конце девяностых. Сумрачный философ, способный превратить лекцию в Уорвикском университете как в перфоманс с призывом оккультных нумерологических сущностей через сигилы, так и в концерт электронной музыки (примерно с теми же целями), доставал свои тексты прямиком из ослепительной звезды чистого безумия. Высшая форма одержимости — когда слова съедают друг друга, перестают держаться за кривые человеческие смыслы, но общий философский тон при этом сохраняется. Ланд смешивал Батая, Берроуза, Гибсона, Лавкрафта, Делёза, Канта, вымышленных персонажей, оккультизм, теории заговоров, технопессимизм, теори-фикшн, психоанализ, демонологию и дешёвый VHS-киберпанк в ядерную смесь, предрекая гибель правым параноикам и левым стонерам одновременно — в пользу бесконечного машинного Капитала и его вознёсшихся репликантов. Каждое слово в этих слепящих текстах отменяло и опровергало предыдущие, каждая идея давала прилежному студенту с карандашиком резкую пощёчину. Без Ланда не было бы современной постфилософии, не было бы нечеловеческих онтологий. Без Ланда не было бы Фишера, Брасье и Негарестани. Без Ланда абсолютно точно можно было бы выкидывать в мусорку Хармана, Мейясу, Тригга и добрый десяток иных философов имматерии. Их прилежные штудии могли удержаться только у основания чистейшей философской мизантропии.
Но кроткий старец на дебатах удивил даже Дугина — тот несколько раз вежливо уточнил «а точно ли мы имеем дело с прежним Ландом?». Нет. Оказалось, человек, некогда убивший все скучные политические дихотомии, теперь говорит о симпатиях к палеолиберализму, цитирует фаустианского Мефистофеля и полагает себя индивидом в мильтоновском смысле. Это даже не неореакция. Это много, много хуже. Это мирная пенсия, споры в интернете и мерное проговаривание самых пресных концепций. Мёртвое спокойствие, голая тишина — там, где должно быть какое-то биение жизни.
Оказывается, Ланд действительно похоронил себя и прошлое из-за личностного кризиса и употребления веществ — я не воспринимал это так буквально, но сегодня у меня не осталось вопросов. Между двумя Ландами зияет рваная кровавая пустота. В расколе будто бы виден отпечаток чего-то личного и неприятного — в известном смысле и Дугина можно назвать добровольным палачом личной философской бездны, но тот процесс хотя бы выглядел логично и был предрешён заранее. Ник Ланд остался настоящим расколотым философом — пусть Дугин и попробовал позвать электрический ураган наружу, назвав акселерацию духовной трансгрессией, которой жаждут радикальные традиционалисты (вновь удивительный уровень дискоммуникации: считать расплавление человека в пользу машинной эффективности формой духовного зова). Ответом ему была та же голая тишина — и лёгкое недоумение.
Зато я точно осознал, что было в этих дебатах. Расплавление личности, схожее с таковым у Сида Барретта — всякий, кто пытался искать в том старике нечто прежнее, натыкался на недоумение и недовольство. Даже на страх — страх того, что безумный электрический ураган может вернуться снова.
Теперь мне известно, как выглядит мелтдаун.
Ладно, вот вам настоящий синопсис дебатов Ланда и Дугина.
Аугментированный киборг-техношаман встречает мага хаоса из конклава мрачных волшебников, готовящих ритуал восстания масс. Вместе они совершают чудесное путешествие в земли холмов без верхушек, чтобы узнать, способна ли Либеральная партия Великобритании по-настоящему изменить планету.
Героев ждут потрясающие открытия — политические силы носят фальшивые имена, типов времени сильно больше одного, а либерализм хорош только для англичан и плох для всех остальных. На самом деле киборгов и волшебников давно уже не существует. Как и Либеральной партии. Неизбежен только китайский капитализм, конец света и его пламенный эсхатон.
Путешествие закончится удручающе быстро. Но всё это время подлинной магией оставалась дружба. Помните: если злые люди называют вас фашистом и гностическим оккультистом — значит, они хотя бы пытаются понять, что это вообще такое.
В следующей серии наши герои совершат не менее приятное путешествие, чтобы узнать, не оскорбляет ли немецкий дазайн поедание сосисок.
Аугментированный киборг-техношаман встречает мага хаоса из конклава мрачных волшебников, готовящих ритуал восстания масс. Вместе они совершают чудесное путешествие в земли холмов без верхушек, чтобы узнать, способна ли Либеральная партия Великобритании по-настоящему изменить планету.
Героев ждут потрясающие открытия — политические силы носят фальшивые имена, типов времени сильно больше одного, а либерализм хорош только для англичан и плох для всех остальных. На самом деле киборгов и волшебников давно уже не существует. Как и Либеральной партии. Неизбежен только китайский капитализм, конец света и его пламенный эсхатон.
Путешествие закончится удручающе быстро. Но всё это время подлинной магией оставалась дружба. Помните: если злые люди называют вас фашистом и гностическим оккультистом — значит, они хотя бы пытаются понять, что это вообще такое.
В следующей серии наши герои совершат не менее приятное путешествие, чтобы узнать, не оскорбляет ли немецкий дазайн поедание сосисок.
Сохранение внутреннего ребёнка в мертвящей повседневности — невероятно трудная задача. Тем она ценнее. Вне привычных капризов и инфантильности, которые одинаково насаждаются всем постаревшим детям через культ потребления, детское удивление миру становится каждодневным подвигом. Очаровываться простыми и сложными явлениями, задавать тысячу странных вопросов, сбрасывать раковины ветхой злобы, через силу выныривать из омута иронии и горького цинизма, искать чудеса и находить их в песочнице всех вещей — вот дела, способные воскресить каменеющую душу человека в железном лесу.
Будьте как дети. Будьте ими и за тех, кто больше никогда этого не сможет.
Будьте как дети. Будьте ими и за тех, кто больше никогда этого не сможет.
Да не было там никаких двух полюсов.
Дугин никогда бы не ёбнул Бернара-Анри Леви — по одной вполне конкретной причине. Чернокнижник чернокнижнику глаз не выклюет. Даже если один выступает за законодательное уподобление людей скоту, массовое обнищание и сверхцензуру, а второй — за либеральные ценности и сопутствующие им демократические бомбардировки.
Это ведь даже пикантно — увидеть в франтоватом глобальном анхумане слегка искажённое отражение собственной натуры. Вершочки разные, корешочек один.
К изменчивым, сложным перетеканиям философских стихий эти идеологические пиздопляски отношения не имеют.
https://www.group-telegram.com/kinodeu/1975
Дугин никогда бы не ёбнул Бернара-Анри Леви — по одной вполне конкретной причине. Чернокнижник чернокнижнику глаз не выклюет. Даже если один выступает за законодательное уподобление людей скоту, массовое обнищание и сверхцензуру, а второй — за либеральные ценности и сопутствующие им демократические бомбардировки.
Это ведь даже пикантно — увидеть в франтоватом глобальном анхумане слегка искажённое отражение собственной натуры. Вершочки разные, корешочек один.
К изменчивым, сложным перетеканиям философских стихий эти идеологические пиздопляски отношения не имеют.
https://www.group-telegram.com/kinodeu/1975
Telegram
Кино и немцы
Я не смотрел, но помню дебаты Дугина с Бернаром-Анри Леви. Казалось бы, вот два полюса, к каждому из которых стекаются потоки всех идеологических многообразий выбора будущего человечества. И концентрируются в две простые и ясные альтернативы: Рай или ад.…
Уильям Гибсон, придумавший киберпанк, недавно рассказал, что наибольшее влияние на его творчество оказал Виктор Цой. Без шуток, Нугманов вообще собирался снимать фильм по сценарию Гибсона с Цоем в главной роли.
Но что же это получается? Цой повлиял на Гибсона. Гибсон повлиял на Ника Ланда. Ланд повлиял на неореакцию. Неореакция повлияла на весь современный американский политикум — благодаря её щупальцам изменился облик технократов (от Тиля до Маска), изменился габитус рыжего человека, отдельные политические веяния, карты мышления. Даже идолатрия вокруг щиткойнов и ллмок — всё оттуда.
Выходит, Виктор Цой, сам того не подозревая, косвенно предопределил политический вектор и стиль современной Америки. Что же тут можно сказать? Необычайно талантливый человек.
Вот вам и так называемая мягкая сила.
Но что же это получается? Цой повлиял на Гибсона. Гибсон повлиял на Ника Ланда. Ланд повлиял на неореакцию. Неореакция повлияла на весь современный американский политикум — благодаря её щупальцам изменился облик технократов (от Тиля до Маска), изменился габитус рыжего человека, отдельные политические веяния, карты мышления. Даже идолатрия вокруг щиткойнов и ллмок — всё оттуда.
Выходит, Виктор Цой, сам того не подозревая, косвенно предопределил политический вектор и стиль современной Америки. Что же тут можно сказать? Необычайно талантливый человек.
Вот вам и так называемая мягкая сила.
Здесь язык раскрывается пепельным светом,
Расточая небрежную благодать.
Я считаю истинным поэтом
Того, кому вообще на всё поебать.
Умолчанья стоит за спиной силуэт;
Замечтаешься — тьма не спасёт.
Так я понял: самый настоящий поэт —
Тот, кому просто похуй на всё.
Потому что эмоции — черви дней,
И их правда — отрава, она нечиста.
Каждый срывает гроздь горьких идей
С приобочинного куста.
Каждый ест ядовитые эти плоды,
Преисполнившись наглым омерзением.
Каждый оставит в интернете следы
Своего искажённого зрения.
Но поэт — крылатый преемник богов,
Что на вечность глядит с их трона.
Там он дует в раковины алых ветров,
Камни неба — его корона.
Что он скажет про мир в его ночь чудес
Во священной звёздной замети?
Что напишет, если кольцо сердец
Запятнано соком тревожной памяти?
Чем он выразит душу в мировой скорлупе,
Раз язык его испорчен бытом?
Что хранить завещает беспокойной толпе
Из словесных сокровищ, ядом облитых?
И в сражении тщетном с тенью земною,
С призраком суетной человеческой славы
Всякий поэт должен быть спокоен,
Потому похуизм — его честное право.
Всё пребудет ныне и присно,
Потому что таков завет.
Поэт — самородная линза,
Он не может давать искажённый свет,
Его суть остаётся чистой.
(2025)
Расточая небрежную благодать.
Я считаю истинным поэтом
Того, кому вообще на всё поебать.
Умолчанья стоит за спиной силуэт;
Замечтаешься — тьма не спасёт.
Так я понял: самый настоящий поэт —
Тот, кому просто похуй на всё.
Потому что эмоции — черви дней,
И их правда — отрава, она нечиста.
Каждый срывает гроздь горьких идей
С приобочинного куста.
Каждый ест ядовитые эти плоды,
Преисполнившись наглым омерзением.
Каждый оставит в интернете следы
Своего искажённого зрения.
Но поэт — крылатый преемник богов,
Что на вечность глядит с их трона.
Там он дует в раковины алых ветров,
Камни неба — его корона.
Что он скажет про мир в его ночь чудес
Во священной звёздной замети?
Что напишет, если кольцо сердец
Запятнано соком тревожной памяти?
Чем он выразит душу в мировой скорлупе,
Раз язык его испорчен бытом?
Что хранить завещает беспокойной толпе
Из словесных сокровищ, ядом облитых?
И в сражении тщетном с тенью земною,
С призраком суетной человеческой славы
Всякий поэт должен быть спокоен,
Потому похуизм — его честное право.
Всё пребудет ныне и присно,
Потому что таков завет.
Поэт — самородная линза,
Он не может давать искажённый свет,
Его суть остаётся чистой.
(2025)
Тема субъекта, запертого в мире ложных, пустых вещей, радикальным образом раскрывается в «Американском психопате». Патрик Бейтман начинает убивать людей, пытаясь привлечь внимание мира. Через ответную реакцию он желает выскользнуть из синтетического яппистского рая с его имиджевым соответствием, до тошноты одинаковыми брендами и одномерными пластиковыми куклами. Ключевой мотив, предопределяющий итог книги и фильма — не распад личности Бейтмана из-за его садистских фантазий, но само отсутствие санкции, отсутствие воздаяния. Пустое существование отказывается верифицировать совершённое Бейтманом насилие, вытесняет его за пределы кукольной обусловленности — что определяет самую страшную кару; безумный кошмар в обёртке американского изобилия никогда не закончится. Санкции не будет. Право на выход из тюрьмы нельзя получить — даже такой ценой.
Ту же тему в более мягкой вариации демонстрирует роман Набокова «Приглашение на казнь». Цинциннат Ц. ждёт игрушечной казни в игрушечном мирке, однако ни одна прозрачная вещь этого блоковского балаганчика не способна по-настоящему навредить ему. Острота экзистенциального ожидания смерти рассеивается, когда герой осознаёт ложность окружающего порядка и мгновенно выходит за его пределы, обрекая мир картона и патоки на немедленный и неизбежный коллапс.
Ту же тему в более мягкой вариации демонстрирует роман Набокова «Приглашение на казнь». Цинциннат Ц. ждёт игрушечной казни в игрушечном мирке, однако ни одна прозрачная вещь этого блоковского балаганчика не способна по-настоящему навредить ему. Острота экзистенциального ожидания смерти рассеивается, когда герой осознаёт ложность окружающего порядка и мгновенно выходит за его пределы, обрекая мир картона и патоки на немедленный и неизбежный коллапс.
Симон Маг, в нашей традиции известный, как Симон Волхв — довольно интересный персонаж. Если бы по мотивам восточного религиозного супа первого века существовали комиксы, Симон Маг получил бы там отличное злодейское воплощение. Симона Мага считают гностиком, главой одноимённого культа симониан — в таком качестве его деятельность засвидетельствовали почти все видные ересиологи, а сам персонаж вошёл в библейский канон под видом ушедшего от веры чародея, предложившего апостолу Петру продать ему святое чудо наложения рук. Отсюда пошло название симонии — продажи технологии священных таинств за деньги.
Вполне возможно, что никаким гностиком настоящий Симон Маг не был — в полном соответствии с духом времени он мог быть обыкновенным тауматургом, странствующим фокусником и магом одной из александрийских школ, продающим различные мелкие чудеса в шоуменском образе всемогущего чёрного колдуна. Так или иначе, Симона Мага запомнили. Комиксов тогда действительно не придумали, однако фанфиков на тему того, как Пётр с Иоанном (кто сказал «Бэтмен с Робином»?) гоняют Симона по городам и весям, осталось некоторое количество. Невероятный злодей Симон улетал от гонителей на городские крыши, становился невидимым, обращался поганым змеем, вызывал огненных духов и менял личины — однако всегда разоблачался христианской верой и под её давлением раскрывал свои злодейские планы. Порой даже был бит — культурная неотвратимость воздаяния негодяям существовала задолго до мультфильмов про Скуби-Ду.
Но это не лучшая часть истории. Хорошей злодейской арке всегда свойственно качественное преображение персонажа. Не стал исключением и Симон Маг — в его случае всё изменила... любовь. Во время странствий по финикийскому Тиру Симон Маг влюбился в рабыню-проститутку по имени Елена, которую выкупил из десятилетнего рабства. Вроде как на те самые деньги, которые у него так и не взял апостол Пётр. Симон Маг взял Елену в жёны и сменил амплуа, переквалифицировавшись из странствующего фокусника-шоумена в полноценного антрепренёра. Симон с Еленой кочевали по городам, и везде маг рассказывал легенду о своей любимой женщине. Только в этой легенде рабыня и проститутка из Тира внезапно обрела новую ипостась — в виде божественной Софии, Эннойи-Первомысли. Породившая архангелов и ангелов чистейшая Первомысль пала в сотворённый ею зримый мир и была вынуждена странствовать по нему, воплощаясь в самых разных телах. Вплоть до той самой Елены Троянской, прекраснейшей из женщин, развязавшей легендарную войну. Через тысячу лет София обнаружила себя уже другой Еленой, находящейся внутри ситуации глубокого падения.
Но нет таких состояний, которые не может изменить скрытый сюжетный ход. Симон Маг преображал Елену в своём рассказе, вновь возвращая ей утраченное божественное начало. Да, вещал Симон, Душа этого погрязшего во грехе мира блуждала в веках тёмными тропами. Она, эта София Эннойя, становилась то яблоком раздора, то кротким духом, то рабой во блуде, униженным созданием. Но сущему суждено обновиться — и так София, осознав себя, вернётся к высоким небесам и принесёт этому миру спасение.
Разумеется, этими рассказами Симон с Еленой заработали столько денег и славы, что в конечном итоге им хватило на бегство в далёкий домик у побережья. По крайней мере, последней истории следовало бы заканчиваться именно так. Ведь даже библейский ситуативный антагонист, просиявший во всевозможной бульварной литературе, клеймённый гностиком и еретиком фокусник, ставший автором собственного романтического мифа, заслуживает тихой пенсии и спокойного счастья со своей возлюбленной.
Как знать — ради этого остатка дней Елена, ставшая Софией, вполне могла бы ненадолго отложить своё возвращение к божественной Плероме.
Вполне возможно, что никаким гностиком настоящий Симон Маг не был — в полном соответствии с духом времени он мог быть обыкновенным тауматургом, странствующим фокусником и магом одной из александрийских школ, продающим различные мелкие чудеса в шоуменском образе всемогущего чёрного колдуна. Так или иначе, Симона Мага запомнили. Комиксов тогда действительно не придумали, однако фанфиков на тему того, как Пётр с Иоанном (кто сказал «Бэтмен с Робином»?) гоняют Симона по городам и весям, осталось некоторое количество. Невероятный злодей Симон улетал от гонителей на городские крыши, становился невидимым, обращался поганым змеем, вызывал огненных духов и менял личины — однако всегда разоблачался христианской верой и под её давлением раскрывал свои злодейские планы. Порой даже был бит — культурная неотвратимость воздаяния негодяям существовала задолго до мультфильмов про Скуби-Ду.
Но это не лучшая часть истории. Хорошей злодейской арке всегда свойственно качественное преображение персонажа. Не стал исключением и Симон Маг — в его случае всё изменила... любовь. Во время странствий по финикийскому Тиру Симон Маг влюбился в рабыню-проститутку по имени Елена, которую выкупил из десятилетнего рабства. Вроде как на те самые деньги, которые у него так и не взял апостол Пётр. Симон Маг взял Елену в жёны и сменил амплуа, переквалифицировавшись из странствующего фокусника-шоумена в полноценного антрепренёра. Симон с Еленой кочевали по городам, и везде маг рассказывал легенду о своей любимой женщине. Только в этой легенде рабыня и проститутка из Тира внезапно обрела новую ипостась — в виде божественной Софии, Эннойи-Первомысли. Породившая архангелов и ангелов чистейшая Первомысль пала в сотворённый ею зримый мир и была вынуждена странствовать по нему, воплощаясь в самых разных телах. Вплоть до той самой Елены Троянской, прекраснейшей из женщин, развязавшей легендарную войну. Через тысячу лет София обнаружила себя уже другой Еленой, находящейся внутри ситуации глубокого падения.
Но нет таких состояний, которые не может изменить скрытый сюжетный ход. Симон Маг преображал Елену в своём рассказе, вновь возвращая ей утраченное божественное начало. Да, вещал Симон, Душа этого погрязшего во грехе мира блуждала в веках тёмными тропами. Она, эта София Эннойя, становилась то яблоком раздора, то кротким духом, то рабой во блуде, униженным созданием. Но сущему суждено обновиться — и так София, осознав себя, вернётся к высоким небесам и принесёт этому миру спасение.
Разумеется, этими рассказами Симон с Еленой заработали столько денег и славы, что в конечном итоге им хватило на бегство в далёкий домик у побережья. По крайней мере, последней истории следовало бы заканчиваться именно так. Ведь даже библейский ситуативный антагонист, просиявший во всевозможной бульварной литературе, клеймённый гностиком и еретиком фокусник, ставший автором собственного романтического мифа, заслуживает тихой пенсии и спокойного счастья со своей возлюбленной.
Как знать — ради этого остатка дней Елена, ставшая Софией, вполне могла бы ненадолго отложить своё возвращение к божественной Плероме.
В случае Москвы смеющаяся жизнь умудрилась выйти за пределы холодного неона гибсоновских фантазий.
В нескольких метрах от киберпанкового Сити, этой металлической цитадели со стеклянными сотами для клерков, стримерш и темщиков, уже начинается подлинная сумрачная архаика.
Там бесконечные и одинокие поля экспериментов, строительные леса, платоновские котлованы. Болотники прячутся в своих логовах. Архитекторы в мантиях водят хороводы вокруг арматурного левиафана. Грустный многоглазый домик доедает модного урбаниста.
Воля.
https://www.group-telegram.com/chaoss_flame/15307
В нескольких метрах от киберпанкового Сити, этой металлической цитадели со стеклянными сотами для клерков, стримерш и темщиков, уже начинается подлинная сумрачная архаика.
Там бесконечные и одинокие поля экспериментов, строительные леса, платоновские котлованы. Болотники прячутся в своих логовах. Архитекторы в мантиях водят хороводы вокруг арматурного левиафана. Грустный многоглазый домик доедает модного урбаниста.
Воля.
https://www.group-telegram.com/chaoss_flame/15307
Telegram
Fire walks with me
Гибсон, отец киберпанка, кстати, не скрывал своих симпатий к России. И вообще считал, что Москва будет киберпанковым центром. Одним из. И оказался прав же.
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, я обнаружил, что мой канал теперь читает некоторое количество бимбо-барышень. Я люблю бимбо. Потому расскажу и о них.
Мои старые читатели знают: бимбо — всегда то, что должно превзойти. Гиперматериализм, лёгкий флёр морального падения, пустота сияний и небес в глазах, разъятые звери на плечах и воротнике — лишь промежуточная стадия, спящая куколка. Бимбо стремится осознать себя завершённой: она оглядывается в глубину своей символической сущности и видит в длящейся спирали мимезиса крохотные метафизические ноготки. Бимбо владеет вещами, никогда не владея их сутью. Бимбо хочет употребить весь мир, но вытесняет сокровенное ядро потребляемого. Она претендует на статус главного товара консьюмеристского культа, однако фактом собственной продажи совершает ложное удвоение, показывая невозможность транзакции в отношении себя как пустого знака.
При всём внешнем успехе бимбо характеризуется ощущением некого внутреннего надлома, несоответствия. Ледяная барышня может упорно отыгрывать капризы, стервозность, даже вампирическое упоение внутренней пустотой, стремящейся высосать сущее досуха в пароксизме желания. Но в этом акте деятельного обладания не будет самого главного — естественности, полного признания и воцеления разбитого Я. Бимбо живут в мире фантазмов. Когда фантазмы стираются на общем плоском горизонте неразличения, всё внешнее уравнивается с настоящей сутью — и так рождается Порноангел.
Переход желающего тела из бимбо в порноангела есть ключевая стадия делания в искажённом мире пластиковых подобий. Порноангел навеки возвращает себе поруганную и утраченную невинность, снимая сам вопрос о грехе и стыде. Там, где бимбо вырывает из порядка куски голодной львицей, порноангел берёт от истока всеобщего изобилия. Порноангел — летнее дитя мира, существо его корня и природы. Как естественная легкокрылая вещь, вернувшая обетованную наивность, она ничего не помнит, ни во что не верит и ни о чём не сокрушается. Порноангел просто есть — как биение ветра, как живая пульсация, как беззвучная вспышка молнии вдалеке. Как факт присутствия, укоренённого и ускользающего.
И порноангелов любят, любят сумасшедше — за это спокойствие цельного существа. Надломленные и пресыщенные либидинальные хищницы никогда не смогут получить всё то, что достаётся порноангелам просто так. В высшей и предельной стадии порноангел растворяется в вещах, потребляет весь тварный космос. Культ желания больше не имеет смысла — изживая проблематику обладания, порноангел перестаёт быть игрушкой стихий и энергийно обращает всю порочность в радикальную чистоту.
И потому именно порноангелы однажды уничтожат презренную машинерию жажды к вещам. Так совершится великое бимбо-пробуждение.
Мои старые читатели знают: бимбо — всегда то, что должно превзойти. Гиперматериализм, лёгкий флёр морального падения, пустота сияний и небес в глазах, разъятые звери на плечах и воротнике — лишь промежуточная стадия, спящая куколка. Бимбо стремится осознать себя завершённой: она оглядывается в глубину своей символической сущности и видит в длящейся спирали мимезиса крохотные метафизические ноготки. Бимбо владеет вещами, никогда не владея их сутью. Бимбо хочет употребить весь мир, но вытесняет сокровенное ядро потребляемого. Она претендует на статус главного товара консьюмеристского культа, однако фактом собственной продажи совершает ложное удвоение, показывая невозможность транзакции в отношении себя как пустого знака.
При всём внешнем успехе бимбо характеризуется ощущением некого внутреннего надлома, несоответствия. Ледяная барышня может упорно отыгрывать капризы, стервозность, даже вампирическое упоение внутренней пустотой, стремящейся высосать сущее досуха в пароксизме желания. Но в этом акте деятельного обладания не будет самого главного — естественности, полного признания и воцеления разбитого Я. Бимбо живут в мире фантазмов. Когда фантазмы стираются на общем плоском горизонте неразличения, всё внешнее уравнивается с настоящей сутью — и так рождается Порноангел.
Переход желающего тела из бимбо в порноангела есть ключевая стадия делания в искажённом мире пластиковых подобий. Порноангел навеки возвращает себе поруганную и утраченную невинность, снимая сам вопрос о грехе и стыде. Там, где бимбо вырывает из порядка куски голодной львицей, порноангел берёт от истока всеобщего изобилия. Порноангел — летнее дитя мира, существо его корня и природы. Как естественная легкокрылая вещь, вернувшая обетованную наивность, она ничего не помнит, ни во что не верит и ни о чём не сокрушается. Порноангел просто есть — как биение ветра, как живая пульсация, как беззвучная вспышка молнии вдалеке. Как факт присутствия, укоренённого и ускользающего.
И порноангелов любят, любят сумасшедше — за это спокойствие цельного существа. Надломленные и пресыщенные либидинальные хищницы никогда не смогут получить всё то, что достаётся порноангелам просто так. В высшей и предельной стадии порноангел растворяется в вещах, потребляет весь тварный космос. Культ желания больше не имеет смысла — изживая проблематику обладания, порноангел перестаёт быть игрушкой стихий и энергийно обращает всю порочность в радикальную чистоту.
И потому именно порноангелы однажды уничтожат презренную машинерию жажды к вещам. Так совершится великое бимбо-пробуждение.