В последнюю нашу встречу с Довлатовым, среди прочего, мы говорили о Ленинграде. Я рассказывала, что в недавнюю мою поездку туда буквально в каждом доме, куда я приходила, мне сообщали: «А Довлатов нам сегодня сказал по радио...»
«Я знаю, — ответил он,— я сейчас популярен в Союзе». Подумал и добавил: «Поздно».

Последние слова, которые он сказал на прощанье, были: «Я устал». Довлатов принадлежал к вымирающему племени талантливых российских чудаков. Упокой, Господи, его душу! А «для славы мертвых нет»

Его знаменитые истории, которые стали уже легендарными в Ленинграде, Таллинне, Нью-Йорке, сделали Довлатова чуть ли не фольклорным персонажем. На него ссылаются посторонние, как на Райкина или на армянское радио. Бывает ли для литератора большее признание? Литература стала лишь самым очевидным из его дарований. И теперь, ужасно это писать, его будут помнить по текстам: он станет просто писателем Довлатовым.

Сергей умер в час своей славы. Его книги возвращаются на родину, старые друзья читают его в тех самых журналах, где он не мог печататься, живя дома. Он стал, наконец, тем, кем всегда мечтал быть — русским прозаиком, не больше и не меньше. Конечно, его рассказы любили всегда: в них то самое редкое и счастливое попадание в точку, та точность, которую он считал величайшим достоинством автора, та изящная, артистичная легкость, которая заставляет читателя забыть о листе бумаги, услышать живой баритон автора…

В одном из лучших рассказов Довлатова есть такая фраза: «Жил, жил человек и умер. — А ты бы чего хотел?» — спрашивает рассказчик, которого зовут Сергей Довлатов. Мы хотели бы, чтобы этого не было. Чтобы нам не приходилось привыкать к глаголам прошедшего времени каждый раз, когда мы будем его вспоминать. Но кто нас спрашивает...