Репрессии в Свердловске

70 лет со дня смерти Иосифа Сталина

Эту историю я услышал у Тамары Эйдельман. Автор воспоминаний математик Юрий Гастев.

« …Начало моей истории относится к памятной дате 5 марта 1953 года.
Уже пару дней радио торжественным голосом диктора Левитана передавало о «постигшем нашу партию и народ несчастье: тяжелой болезни нашего Великого Вождя и Учителя Иосифа Виссарионовича Сталина (наверняка перечислялись еще какие-то титулы и должности, но я их не запомнил).

Происходило все это в глухом заснеженном поселке на юге Эстонии, почти на границе с Латвией, в туберкулезном санатории…
В нашей камере — виноват, палате! — кроме меня, было трое: чернявый слесарюга, каждое утро озабоченно подсчитывавший мелочь на опохмел, непонятного возраста маразматик, то и дело проверявший, нет ли где сквозняка (почему-то в тюрьмах и больницах никогда без такого, хоть одного, не обходится), и еще один, небольшого роста (почти как я), то ли Николай Васильич, то ли Алексей Семеныч, как-то так. Он был врачом (не знаю уж, какого профиля) и считал себя бо-ольшим интеллигентом, что проявлялось у него в необыкновенной аккуратности и обходительности: выбрит, причесан, всегда в костюмчике, при галстучке. Говорит все больше об ученом: про инфекции какие-то свои, про витамины или про образованность, и как без нее плохо… От нечего делать мы часто играли с ним в преферанс по полкопейки. Он почти всегда выигрывал и, закрывая очередную пульку, говорил удовлетворенно и оч-чень вежливо: «Два тридцать семь (или, скажем, три сорок две) с Вас, Юрий Алексеевич»…

Так вот, слушаем мы, с утра пораньше, радио. Каждый в свой угол уставился (упаси Бог комментировать!), физиономии у всех приличествующие случаю, сурьезные: не то чтобы очень скорбные, но и не глумливые, ни-ни! А Левитан эту первую утреннюю передачу на такой церемониальной ноте начал, будто вот-вот салют объявит в честь взятия Рязани или снижение цен на кислую капусту: «За прошедшую ночь в здоровье товарища Сталина наступило серьезное у-худ-шение!..».
(Я вздрогнул малость, но сдержался.) «Несмотря на интенсивное кислородное и медикаментозное лечение (голос диктора все крепнет!), наступило ЧЕЙН-СТОКСОВО ДЫХАНИЕ!».. Смотрю, наш Василь Алексеич, всегда такой выдержанный, воспитанный, голоса не повысит, тут аж вскочил: «Юра, — говорит, — пора сбегать!!»
Меня, признаться поразило тут не предложение «сбегать», само по себе, согласитесь, в шесть утра более чем уместное, а совершенно немыслимое для церемонного Семен Николаича фамильярное обращение «Юра». Серьезное, думаю, дело, но хочу удостовериться:
«Так ведь вроде бы, — говорю, — еще ничего такого не сказали?»… Но Василь Семеныч тверд и непреклонен: «Юра, — повторил он, приосанившись, — я ведь как-никак врач! Ди-пло-ми-рованный!! Знаю, что говорю: Чейн-Стокс — парень ис-клю-чи-тельно надежный — ни разу еще не подвел!» Ну, тут уж до меня доходит: дела нешуточные, не до дискуссий — одеваясь на ходу, без разговоров бегу в магазин.

Раннее утро: луна, фонари, сугробы — ни души. Магазин, естественно, закрыт — ни огонька в двухэтажном домике, замок на двери. Но не отступать же! Где, думаю, может жить продавец? — ну, ясно же, на втором этаже! По боковой лестнице наверх, стучу, вначале тихонько — ни звука. Сильнее стучу, кулаками, ногами, вовсю!… «Kurat, kurat, — слышу издалека, — та што ше это такое, спать не тают, опять эти русские сфиньи, schweine, а-а, напились, kurat, kurat!..» Он перевел дыхание на секунду, а я — ладони рупором — и как можно отчетливее:
«Откройте, пожалуйста, очень надо!» Он, подходя к двери, совсем уже другим голосом: «А што, расфе уше?!»

👍63❤26😁16🔥2👎1😢1

www.group-telegram.com/us/repressiisverdlovsk.com/850

3.43K viewsedited  Mar 4, 2023 at 19:29

70 лет со дня смерти Иосифа Сталина

Эту историю я услышал у Тамары Эйдельман. Автор воспоминаний математик Юрий Гастев.

« …Начало моей истории относится к памятной дате 5 марта 1953 года.
Уже пару дней радио торжественным голосом диктора Левитана передавало о «постигшем нашу партию и народ несчастье: тяжелой болезни нашего Великого Вождя и Учителя Иосифа Виссарионовича Сталина (наверняка перечислялись еще какие-то титулы и должности, но я их не запомнил).

Происходило все это в глухом заснеженном поселке на юге Эстонии, почти на границе с Латвией, в туберкулезном санатории…
В нашей камере — виноват, палате! — кроме меня, было трое: чернявый слесарюга, каждое утро озабоченно подсчитывавший мелочь на опохмел, непонятного возраста маразматик, то и дело проверявший, нет ли где сквозняка (почему-то в тюрьмах и больницах никогда без такого, хоть одного, не обходится), и еще один, небольшого роста (почти как я), то ли Николай Васильич, то ли Алексей Семеныч, как-то так. Он был врачом (не знаю уж, какого профиля) и считал себя бо-ольшим интеллигентом, что проявлялось у него в необыкновенной аккуратности и обходительности: выбрит, причесан, всегда в костюмчике, при галстучке. Говорит все больше об ученом: про инфекции какие-то свои, про витамины или про образованность, и как без нее плохо… От нечего делать мы часто играли с ним в преферанс по полкопейки. Он почти всегда выигрывал и, закрывая очередную пульку, говорил удовлетворенно и оч-чень вежливо: «Два тридцать семь (или, скажем, три сорок две) с Вас, Юрий Алексеевич»…

Так вот, слушаем мы, с утра пораньше, радио. Каждый в свой угол уставился (упаси Бог комментировать!), физиономии у всех приличествующие случаю, сурьезные: не то чтобы очень скорбные, но и не глумливые, ни-ни! А Левитан эту первую утреннюю передачу на такой церемониальной ноте начал, будто вот-вот салют объявит в честь взятия Рязани или снижение цен на кислую капусту: «За прошедшую ночь в здоровье товарища Сталина наступило серьезное у-худ-шение!..».
(Я вздрогнул малость, но сдержался.) «Несмотря на интенсивное кислородное и медикаментозное лечение (голос диктора все крепнет!), наступило ЧЕЙН-СТОКСОВО ДЫХАНИЕ!».. Смотрю, наш Василь Алексеич, всегда такой выдержанный, воспитанный, голоса не повысит, тут аж вскочил: «Юра, — говорит, — пора сбегать!!»
Меня, признаться поразило тут не предложение «сбегать», само по себе, согласитесь, в шесть утра более чем уместное, а совершенно немыслимое для церемонного Семен Николаича фамильярное обращение «Юра». Серьезное, думаю, дело, но хочу удостовериться:
«Так ведь вроде бы, — говорю, — еще ничего такого не сказали?»… Но Василь Семеныч тверд и непреклонен: «Юра, — повторил он, приосанившись, — я ведь как-никак врач! Ди-пло-ми-рованный!! Знаю, что говорю: Чейн-Стокс — парень ис-клю-чи-тельно надежный — ни разу еще не подвел!» Ну, тут уж до меня доходит: дела нешуточные, не до дискуссий — одеваясь на ходу, без разговоров бегу в магазин.

Раннее утро: луна, фонари, сугробы — ни души. Магазин, естественно, закрыт — ни огонька в двухэтажном домике, замок на двери. Но не отступать же! Где, думаю, может жить продавец? — ну, ясно же, на втором этаже! По боковой лестнице наверх, стучу, вначале тихонько — ни звука. Сильнее стучу, кулаками, ногами, вовсю!… «Kurat, kurat, — слышу издалека, — та што ше это такое, спать не тают, опять эти русские сфиньи, schweine, а-а, напились, kurat, kurat!..» Он перевел дыхание на секунду, а я — ладони рупором — и как можно отчетливее:
«Откройте, пожалуйста, очень надо!» Он, подходя к двери, совсем уже другим голосом: «А што, расфе уше?!»

BY Репрессии в Свердловске