Химера жужжащая

Перевод Шекспира — занятие выматывающее; требующее усилий совершенно физических, demanding, как сказали бы на том языке, где определение может вольно помахивать хвостом, определяемое лишь подразумевая. Вот текст у тебя в голове развернулся во весь смысл каждым словом, раскрылся, а теперь собери смысл и сверни обратно в текст уже по-русски, да смотри, сложишь не так, он потом не раскроется. Как парашют. Что бывает, когда неверно уложенный парашют не раскрывается, описывать излишне.

А как его уложить правильно? Ну, во-первых, в размер. Шекспировский ямб — структура не кристаллическая, никаких решёток, живая, но организованная единственно возможным образом, вроде кровеносной системы в нас: сокращается, расширяется, пульсирует, перестраивается, но вломись в неё, нарушая, последствия будут примерно те же, что при неверной укладке парашюта.
Печаль, однако, в том, что уложить весь смысл в русскую речь, а потом уложить русскую речь в ямб, да так, чтобы он не топорщился затычками ужей-ведей, произносился без перелома органов речи и не рвал дыхания, — переведём его, кстати, да и пальцы для загибания кончились, пора подключать вторую руку — всего этого оказывается недостаточно. Великая Фиона Шоу, разбирая со студентами фрагмент "Как вам это понравится", показывала, как шекспировский текст сам ведёт актёра, подставляет ему, как волшебнику в кино, слово за словом, чтобы шагать по воздуху, только доверься: "Ты — слова, слова — сердце". A motley fool, a miserable world, систола, диастола. Он сам скажет, где сделать вдох, где поставить смысловое ударение — вот с этим-то при переводе и беда.

Джульетта в хрестоматийной сцене на балконе спрашивает Ромео:
Dost thou love me? I know thou wilt say 'Ay,'
And I will take thy word.

Казалось бы, ничего сложного: "Ты любишь меня? Знаю, скажешь: "Да", — и я приму твоё слово (то бишь, поверю)". Наши переводчики повторяют от Плетнёва до Лифшица примерно одно и то же: ты любишь ли меня? меня ты любишь ли? меня ты любишь? любишь ты меня? Это можно проинтонировать как угодно, а оригинал — нет. У Шекспира всё сбегается к ударному финальному me, на love с той же силой не нажмёшь. "Ты любишь — меня?" — спрашивает Джульетта.

Меня, точно? Или это опять история про тебя, изысканного начитанного меланхолика, которому нужно низать оксюмороны, упражняться в лирическом отчаянии, как в книжках, не столько обращаясь к далёкой Даме, сколько любуясь собой? Нет, конечно, Джульетта ничего такого не говорит — за неё всё скажет ямб.

Поди уложи этот парашют по-русски.

❤187👍44🔥18👎1🤔1

www.group-telegram.com/us/suchstuff.com/411

4.2K viewsedited  Jul 21, 2022 at 16:15

Перевод Шекспира — занятие выматывающее; требующее усилий совершенно физических, demanding, как сказали бы на том языке, где определение может вольно помахивать хвостом, определяемое лишь подразумевая. Вот текст у тебя в голове развернулся во весь смысл каждым словом, раскрылся, а теперь собери смысл и сверни обратно в текст уже по-русски, да смотри, сложишь не так, он потом не раскроется. Как парашют. Что бывает, когда неверно уложенный парашют не раскрывается, описывать излишне.

А как его уложить правильно? Ну, во-первых, в размер. Шекспировский ямб — структура не кристаллическая, никаких решёток, живая, но организованная единственно возможным образом, вроде кровеносной системы в нас: сокращается, расширяется, пульсирует, перестраивается, но вломись в неё, нарушая, последствия будут примерно те же, что при неверной укладке парашюта.
Печаль, однако, в том, что уложить весь смысл в русскую речь, а потом уложить русскую речь в ямб, да так, чтобы он не топорщился затычками ужей-ведей, произносился без перелома органов речи и не рвал дыхания, — переведём его, кстати, да и пальцы для загибания кончились, пора подключать вторую руку — всего этого оказывается недостаточно. Великая Фиона Шоу, разбирая со студентами фрагмент "Как вам это понравится", показывала, как шекспировский текст сам ведёт актёра, подставляет ему, как волшебнику в кино, слово за словом, чтобы шагать по воздуху, только доверься: "Ты — слова, слова — сердце". A motley fool, a miserable world, систола, диастола. Он сам скажет, где сделать вдох, где поставить смысловое ударение — вот с этим-то при переводе и беда.

Джульетта в хрестоматийной сцене на балконе спрашивает Ромео:
Dost thou love me? I know thou wilt say 'Ay,'
And I will take thy word.

Казалось бы, ничего сложного: "Ты любишь меня? Знаю, скажешь: "Да", — и я приму твоё слово (то бишь, поверю)". Наши переводчики повторяют от Плетнёва до Лифшица примерно одно и то же: ты любишь ли меня? меня ты любишь ли? меня ты любишь? любишь ты меня? Это можно проинтонировать как угодно, а оригинал — нет. У Шекспира всё сбегается к ударному финальному me, на love с той же силой не нажмёшь. "Ты любишь — меня?" — спрашивает Джульетта.

Меня, точно? Или это опять история про тебя, изысканного начитанного меланхолика, которому нужно низать оксюмороны, упражняться в лирическом отчаянии, как в книжках, не столько обращаясь к далёкой Даме, сколько любуясь собой? Нет, конечно, Джульетта ничего такого не говорит — за неё всё скажет ямб.

Поди уложи этот парашют по-русски.

BY Химера жужжащая