Сегодня сюр, который топит сердце в боли и нежности. Лето подходит войне также как зима: в горячем воздухе то и дело висит густой запах гнили. Насыщенная смертью и жизнью взвесь, где все слито и перемешано.
Мы в Горловке. Редкая поездка вдвоём с Юрой. Обычно я робею, и мы оба ненавязчиво молчим.
Сидим на лавочке и едим вкусный молочный батон всухомятку. Ждём, когда Атридес вернётся с перевязки и к нему можно будет пройти — вчера утром ему оторвало ногу. Каждый внутренне примеряется к встрече, чтобы не провиснуть в жалости или растерянности.
Госпиталь полон народу, нас пропускают: второй этаж. Когда проходишь мимо чужих палат все время раздваиваешься на желание глазеть и на нежелание обидеть равнодушным любопытством к чужой боли.

У Атридеса в палате пятеро. Он лежит у окна, залитый весёлым летним светом.  Привстает: видно, что рад и не ожидал.

На первых репликах выдыхаешь, потому что чувствуется, что нет обиды, нет черной тяжёлой тени горя. Пересказывает все в подробностях, анализируя, как мог уберечься и как мог спастись. Сотый раз мысленно проходит ту сотню метров и минуты эвакуации. Он все ещё немного под аффектом и многословен.
Стоять неловко, Юра садится на койку соседа, которого куда-то увезли сестры, я на высохшие пятна крови на койке Атридеса. Он немножко форсит и пытается пнуть меня культей.
Увидев кольцо на пальце, вслух расстраивается, но ничего утешительного я сказать не могу.

Юра выгружает батарею соков на тумбочку — в первое время все равно есть не хочется. Атридес выбирает березовый и продолжает болтать, втягивая уже другого соседа, раненного в Нью-Йорке. Время от времени, сбивая диалог, за окном работает артиллерия. Обоюдно почувствовав, что разговор закончен, начинаем прощаться. Все нормально, все нормально, все нормально.

Спускаюсь спокойной от его устойчивой ровной жизни, достаточной, чтобы заполнить рану, не дать распасться душе на сожаление и страх. Даст Бог, все будет хорошо.

за 2024