Старшина Шекспир

В третьей сцене первого действия Лаэрт, предостерегая сестру от сближения с Гамлетом, говорит:

For Hamlet, and the trifling of his favour,
Hold it a fashion, and a toy in blood;
A violet in the youth of primy nature,
Forward, not permanent-sweet, not lasting;
The perfume and suppliance of a minute;
No more —

А что до Гамлета, и его пустячной благосклонности, считай, она для вида (наши переводчики часто идут за очевидным значением fashion, «мода», но это ещё и «манера», «внешний вид», «форма», «обычай» и пр., Лаэрт, скорее, что принц, как принято, изображает влюблённость — вот как Ромео её яростно разыгрывал по поводу Розалины, пока не встретил Джульетту), кровь играет; фиалка, юная в цветущей своей природе, торопливая (слишком ранняя, поспешная, отчаянная и пр.), сладость её непостоянна, она ненадолго; минутный аромат и празднество, не больше.

Если не кривеньким подстрочником, то, конечно, Лозинский:

А Гамлет и его расположенье —
Так это лишь порыв, лишь прихоть крови,
Цветок фиалки на заре весны,
Поспешный, хрупкий, сладкий, неживучий,
Благоухание одной минуты;
И только.

«И только?» — грустно переспрашивает Офелия. Нет, девочка, и этого-то не будет.

В наших переводах эта фиалка принца Гамлета почти всегда сохраняется, только у Вронченко и Полевого просто «цветок», да у затейника Агроскина «первоцвет».

Шекспировская фиалка — это, конечно, Viola odorata, Фиалка душистая, устойчиво означающая благоуханную весну. Принцесса-пастушка Утрата в «Зимней сказке» вздыхает, что зимой цветов мало, нет тех, что подошли бы её юным подружкам; например, фиалок, которые, может, и неярки, dim, но «нежнее век Юноны». Влюблённый Орсино, слушая музыку, говорит, что она словно веет над поляной фиалок, крадёт и дарит аромат, а герцогиня Йоркская в «Ричарде II» спрашивает сына, кто теперь фиалки, устилающие зелёные колени новой весны — имея в виду, кто в милости у нового короля.

Другая, столь же прочная, ассоциация связывает фиалку с вещами совсем невесёлыми: со смертью и могилой. Офелия, в безумии раздающая свой букет придворным, — мне, к слову, всегда казалось, что он воображаемый, что нет у неё в руках ни руты, ни розмарина, ни водосборов, ни фенхеля, ни анютиных глазок, ничего; у Офелии никогда ничего и не было, разве что слова перед смертью появились — Офелия говорит, что дала бы королеве фиалок, но все они завяли, когда умер отец; говорят, смерть его была лёгкой. Но эти увядшие фиалки снова возникают уже возле могилы самой Офелии, когда Лаэрт, прощаясь, произносит: «Пусть из твоей прекрасной, чистой плоти взойдут фиалки».

Эти слова удивительно перекликаются с римской эпитафией с надгробия малыша Оптата, прожившего всего два с половиной года: «Молюсь, чтобы прах его стал фиалками и розами».

В широко разошедшихся по сети эмблематических гербариях обычно пишут, что фиалки в античности «были цветком смерти». Не совсем так: не столько смерти, сколько перехода, границы миров и состояний; в конце концов, весна — это тоже смерть зимы и неизбежное обновление. Фиалки у Гомера растут возле грота Калипсо, на дальней окраине упорядоченного космоса, откуда Одиссей никогда бы не выбрался сам. Фиалки и сельдерей, если перечислять всё, Жуковского, у которого «различные злаки», не слушайте, он переводит с немецкого подстрочника, раз, и вечно норовит Ирода переиродить, два, то бишь, в поэзии соперник.

Блестящий знаток античности, Шелли, в философской поэме «Королева Маб» — так сложно и умнó пишут лишь очень молодые — называет Фиалкой, Иантой, героиню, чей дух королева фей изымает из тела и переносит в небесные дворцы своей утопической страны, а потом возвращает к жизни с новым знанием. Умерла ли она? — Да, умерла, но восстанет вновь.

Так же шекспировские героини умирают и восстают, преображаясь для новой жизни. Стоит ли удивляться, что одну из них, умершую как девушка, чтобы на время стать юношей за утраченного брата, зовут Виолой, Фиалкой.

Неярким цветком — смутным, неясным, пребывающим в тени, но благоухающим так, что сердце сжимается, как от самой прекрасной музыки, как от любви.

❤157🔥28❤‍🔥18👍16👏5🥰3

www.group-telegram.com/us/willtoboot.com/86

15.5K viewsedited  Mar 7, 2024 at 18:45

В третьей сцене первого действия Лаэрт, предостерегая сестру от сближения с Гамлетом, говорит:

For Hamlet, and the trifling of his favour,
Hold it a fashion, and a toy in blood;
A violet in the youth of primy nature,
Forward, not permanent-sweet, not lasting;
The perfume and suppliance of a minute;
No more —

А что до Гамлета, и его пустячной благосклонности, считай, она для вида (наши переводчики часто идут за очевидным значением fashion, «мода», но это ещё и «манера», «внешний вид», «форма», «обычай» и пр., Лаэрт, скорее, что принц, как принято, изображает влюблённость — вот как Ромео её яростно разыгрывал по поводу Розалины, пока не встретил Джульетту), кровь играет; фиалка, юная в цветущей своей природе, торопливая (слишком ранняя, поспешная, отчаянная и пр.), сладость её непостоянна, она ненадолго; минутный аромат и празднество, не больше.

Если не кривеньким подстрочником, то, конечно, Лозинский:

А Гамлет и его расположенье —
Так это лишь порыв, лишь прихоть крови,
Цветок фиалки на заре весны,
Поспешный, хрупкий, сладкий, неживучий,
Благоухание одной минуты;
И только.

«И только?» — грустно переспрашивает Офелия. Нет, девочка, и этого-то не будет.

В наших переводах эта фиалка принца Гамлета почти всегда сохраняется, только у Вронченко и Полевого просто «цветок», да у затейника Агроскина «первоцвет».

Шекспировская фиалка — это, конечно, Viola odorata, Фиалка душистая, устойчиво означающая благоуханную весну. Принцесса-пастушка Утрата в «Зимней сказке» вздыхает, что зимой цветов мало, нет тех, что подошли бы её юным подружкам; например, фиалок, которые, может, и неярки, dim, но «нежнее век Юноны». Влюблённый Орсино, слушая музыку, говорит, что она словно веет над поляной фиалок, крадёт и дарит аромат, а герцогиня Йоркская в «Ричарде II» спрашивает сына, кто теперь фиалки, устилающие зелёные колени новой весны — имея в виду, кто в милости у нового короля.

Другая, столь же прочная, ассоциация связывает фиалку с вещами совсем невесёлыми: со смертью и могилой. Офелия, в безумии раздающая свой букет придворным, — мне, к слову, всегда казалось, что он воображаемый, что нет у неё в руках ни руты, ни розмарина, ни водосборов, ни фенхеля, ни анютиных глазок, ничего; у Офелии никогда ничего и не было, разве что слова перед смертью появились — Офелия говорит, что дала бы королеве фиалок, но все они завяли, когда умер отец; говорят, смерть его была лёгкой. Но эти увядшие фиалки снова возникают уже возле могилы самой Офелии, когда Лаэрт, прощаясь, произносит: «Пусть из твоей прекрасной, чистой плоти взойдут фиалки».

Эти слова удивительно перекликаются с римской эпитафией с надгробия малыша Оптата, прожившего всего два с половиной года: «Молюсь, чтобы прах его стал фиалками и розами».

В широко разошедшихся по сети эмблематических гербариях обычно пишут, что фиалки в античности «были цветком смерти». Не совсем так: не столько смерти, сколько перехода, границы миров и состояний; в конце концов, весна — это тоже смерть зимы и неизбежное обновление. Фиалки у Гомера растут возле грота Калипсо, на дальней окраине упорядоченного космоса, откуда Одиссей никогда бы не выбрался сам. Фиалки и сельдерей, если перечислять всё, Жуковского, у которого «различные злаки», не слушайте, он переводит с немецкого подстрочника, раз, и вечно норовит Ирода переиродить, два, то бишь, в поэзии соперник.

Блестящий знаток античности, Шелли, в философской поэме «Королева Маб» — так сложно и умнó пишут лишь очень молодые — называет Фиалкой, Иантой, героиню, чей дух королева фей изымает из тела и переносит в небесные дворцы своей утопической страны, а потом возвращает к жизни с новым знанием. Умерла ли она? — Да, умерла, но восстанет вновь.

Так же шекспировские героини умирают и восстают, преображаясь для новой жизни. Стоит ли удивляться, что одну из них, умершую как девушка, чтобы на время стать юношей за утраченного брата, зовут Виолой, Фиалкой.

Неярким цветком — смутным, неясным, пребывающим в тени, но благоухающим так, что сердце сжимается, как от самой прекрасной музыки, как от любви.

BY Старшина Шекспир