Москва – город удивительный. Здесь больше всего в мире салонов красоты и аптек.
Здесь должны жить очень красивые люди, которые почему-то очень больны.
Здесь должны жить очень красивые люди, которые почему-то очень больны.
Упрямый, бескомпромиссный. Вот кто уж был истинный нонконформист.
Михаил Соколов – не то что бы художник совсем забытый, но так, отрада искусствоведов и знатоков.
Когда в стране дружно возводили социализм, Михаил Ксенофонтович делал иллюстрации к Гофману, Диккенсу, рисовал каких-то прекрасных дам и был совершенно уверен, что так и надо. Хотя в юности служил на флоте, приветствовал Февральскую революцию и даже недолго руководил матросами Балтики, но потом на все это плюнул и навсегда.
О его характере говорит такой случай. Соколов поссорился с близкой подругой-художницей лишь из-за того, что та хорошо высказалась о дурных на его взгляд иллюстрациях к Пушкину. Но после лагерей он ей написал, сильно раскаивался, и она простила его.
В лагеря совершенно аполитичный Соколов угодил по доносу: возможно, кому-то из милых коллег не понравилось, что тому дали свою мастерскую.
А дальше начинается уникальный и страшный период. Лагерной миниатюры. Соколову разрешали иметь при себе чуть карандашей. А бумага? Какая придется. И он рисует пейзажи иногда размером со спичечный коробок. Их отправлял в письмах на волю. Тут иллюстрация к Гамлету, ее размер довольно большой – примерно 9 на 5 сантиметров.
Художник говорил в письме, что весь его скарб «помещается в одном мешке, который и является подушкой». Писал он Надежде, она потом станет его последней женой, будет хлопотать, чтобы ему, умирающему от рака, разрешили лечиться в Москве, а еще она была младшей дочкой философа Василия Розанова. Встретились, как опавшие листья.
Сейчас в Литмузее Дом Остроухова в Трубниковском идет большая выставка Соколова: удивительно, но многое сохранилось. Музейщики просто герои, что собрали, нашли даже раннее, авангардное, потому что нонконформист Соколов почти все уничтожил, считая это чужим для себя.
Спешите, будет до 13 июля.
Михаил Соколов – не то что бы художник совсем забытый, но так, отрада искусствоведов и знатоков.
Когда в стране дружно возводили социализм, Михаил Ксенофонтович делал иллюстрации к Гофману, Диккенсу, рисовал каких-то прекрасных дам и был совершенно уверен, что так и надо. Хотя в юности служил на флоте, приветствовал Февральскую революцию и даже недолго руководил матросами Балтики, но потом на все это плюнул и навсегда.
О его характере говорит такой случай. Соколов поссорился с близкой подругой-художницей лишь из-за того, что та хорошо высказалась о дурных на его взгляд иллюстрациях к Пушкину. Но после лагерей он ей написал, сильно раскаивался, и она простила его.
В лагеря совершенно аполитичный Соколов угодил по доносу: возможно, кому-то из милых коллег не понравилось, что тому дали свою мастерскую.
А дальше начинается уникальный и страшный период. Лагерной миниатюры. Соколову разрешали иметь при себе чуть карандашей. А бумага? Какая придется. И он рисует пейзажи иногда размером со спичечный коробок. Их отправлял в письмах на волю. Тут иллюстрация к Гамлету, ее размер довольно большой – примерно 9 на 5 сантиметров.
Художник говорил в письме, что весь его скарб «помещается в одном мешке, который и является подушкой». Писал он Надежде, она потом станет его последней женой, будет хлопотать, чтобы ему, умирающему от рака, разрешили лечиться в Москве, а еще она была младшей дочкой философа Василия Розанова. Встретились, как опавшие листья.
Сейчас в Литмузее Дом Остроухова в Трубниковском идет большая выставка Соколова: удивительно, но многое сохранилось. Музейщики просто герои, что собрали, нашли даже раннее, авангардное, потому что нонконформист Соколов почти все уничтожил, считая это чужим для себя.
Спешите, будет до 13 июля.
#людиХ
Лет семь уж назад были мы в Риме, жили в Монтеверде, тихом районе, вполне респектабельном. В пентхаусе с видом на город, но я не про это.
Выходим как-то утром, собираемся осматривать музеи и болоньезе.
Из окна нашего дома, этажа с третьего, раздаются звуки фортепьяно. Кто-то будто подбирает мелодию.
Прислушиваюсь. Бог мой! Мелодия из того самого Мюнхгаузена. Вот та, когда он взбирается по лестнице в небо.
Это как вообще, говорю, откуда. Бросаюсь к списку жильцов у подъездной двери.
Так и есть: в одной из квартир некто Jeliseeva. Рядом – фамилия типа Пепперони, очевидно, итальянский муж.
Наверно, он с утра на работе, она с детьми, либо одна.
Села за пианино, руки сами начали вспоминать полузабытое.
Эту женщину я так и не увидел. А ведь мог бы крикнуть снизу: «Я иду к тебе, Марта!»
Лет семь уж назад были мы в Риме, жили в Монтеверде, тихом районе, вполне респектабельном. В пентхаусе с видом на город, но я не про это.
Выходим как-то утром, собираемся осматривать музеи и болоньезе.
Из окна нашего дома, этажа с третьего, раздаются звуки фортепьяно. Кто-то будто подбирает мелодию.
Прислушиваюсь. Бог мой! Мелодия из того самого Мюнхгаузена. Вот та, когда он взбирается по лестнице в небо.
Это как вообще, говорю, откуда. Бросаюсь к списку жильцов у подъездной двери.
Так и есть: в одной из квартир некто Jeliseeva. Рядом – фамилия типа Пепперони, очевидно, итальянский муж.
Наверно, он с утра на работе, она с детьми, либо одна.
Села за пианино, руки сами начали вспоминать полузабытое.
Эту женщину я так и не увидел. А ведь мог бы крикнуть снизу: «Я иду к тебе, Марта!»
Вообще Трампу нобелевскую премию точно надо. Но не мира, а по литературе. С формулировкой «за триумфальное внедрение капслока в мировые процессы».
Дополнение. Помимо капслока Трамп сегодня ввел слово fuck в политический лексикон. Так что можно ему две нобелевки, вторую по физике, ну а куда еще слово fuck
Она была еще студенткой Арт-школы Глазго, когда в 1992 году ее работы на выставке увидел сам галерист Чарльз Саатчи. Он сказал «вау» и сходу предложил хороший контракт.
А попасть в орбиту Саатчи – это сразу успех.
Так что Дженни Сэвилл быстро стала звездой, к тому же влившись в знаменитую волну Young British Artists. Она рисует «плоть», в первую очередь женскую. Вот не тело, не какое-то «ню», а именно плоть. И ее генезис восходит, конечно, к другому британцу, Люсьену Фрейду, а дальше к Рубенсу, куда без него.
В мае ей исполнилось уже 55, и Дженни – из самых модных и дорогих британских художников.
Только что в Лондонской национальной портретной галерее открылась выставка Сэвилл, очень большая. Будет до 7 сентября, билет – 21 фунт, ехать до станции Чаринг Кросс.
А попасть в орбиту Саатчи – это сразу успех.
Так что Дженни Сэвилл быстро стала звездой, к тому же влившись в знаменитую волну Young British Artists. Она рисует «плоть», в первую очередь женскую. Вот не тело, не какое-то «ню», а именно плоть. И ее генезис восходит, конечно, к другому британцу, Люсьену Фрейду, а дальше к Рубенсу, куда без него.
В мае ей исполнилось уже 55, и Дженни – из самых модных и дорогих британских художников.
Только что в Лондонской национальной портретной галерее открылась выставка Сэвилл, очень большая. Будет до 7 сентября, билет – 21 фунт, ехать до станции Чаринг Кросс.
#людиХ
Да, конечно, разговоры с таксистами – жанр примитивный. Но увлекательный. Никогда не знаешь, к чему приведут.
Итак, по вечерней Москве тогда вез меня Эдуард, молодой армянин, очень интеллигентный. Болтали о ценах, о пробках, о трудностях. Нет, он не жаловался. Только усмехнулся: «Я же с высшим образованием. А зарабатываю вот этим».
Что за образование, спрашиваю. Оказывается, актер, даже недолго работал в театре Маяковского. Но не задалось. Бывает, снимается в эпизодах, если по сценарию требуется армянин или просто кавказец.
Но однажды его вдруг позвали на РЕН-ТВ, сказали, что нужен именно он, точно подходит для роли. Приезжает. Выяснилось: им нужен «молодой Сталин» для какого-то документального проекта. И тут же ведут гримировать. Гримерша увидела его, ахнула: «Да что тут гримировать, это же прямо он и есть!».
Тут я в сумраке присмотрелся. Слушайте, говорю, действительно похожи.
Короче, Эдик изображал, как юный Коба с подельниками грабит банки. Роль не то чтобы грандиозная, но убедительная.
Знаете, говорю, буду всем рассказывать, как меня на такси Сталин вез.
Да, конечно, разговоры с таксистами – жанр примитивный. Но увлекательный. Никогда не знаешь, к чему приведут.
Итак, по вечерней Москве тогда вез меня Эдуард, молодой армянин, очень интеллигентный. Болтали о ценах, о пробках, о трудностях. Нет, он не жаловался. Только усмехнулся: «Я же с высшим образованием. А зарабатываю вот этим».
Что за образование, спрашиваю. Оказывается, актер, даже недолго работал в театре Маяковского. Но не задалось. Бывает, снимается в эпизодах, если по сценарию требуется армянин или просто кавказец.
Но однажды его вдруг позвали на РЕН-ТВ, сказали, что нужен именно он, точно подходит для роли. Приезжает. Выяснилось: им нужен «молодой Сталин» для какого-то документального проекта. И тут же ведут гримировать. Гримерша увидела его, ахнула: «Да что тут гримировать, это же прямо он и есть!».
Тут я в сумраке присмотрелся. Слушайте, говорю, действительно похожи.
Короче, Эдик изображал, как юный Коба с подельниками грабит банки. Роль не то чтобы грандиозная, но убедительная.
Знаете, говорю, буду всем рассказывать, как меня на такси Сталин вез.
Почитал свежий закон о национальном мессенджере. С интересом обнаружил, что интернет там обозначается как сеть «Интернет» – да, с большой и в кавычках, будто это роман Достоевского.
Но это ладно. Обнаружил выражение «электронные вычислительные машины». Офигеть, мне казалось, оно исчезло еще в прошлом веке. Но нет, ЭВМ так и гудят, и мигают красными лампочками.
Но это ладно. Обнаружил выражение «электронные вычислительные машины». Офигеть, мне казалось, оно исчезло еще в прошлом веке. Но нет, ЭВМ так и гудят, и мигают красными лампочками.
Самое унылое время, когда в Америке ночь. Спит Дональд Трамп, ничего не говорит и не пишет.
Fuck the night
Fuck the night
От предков, запорожских казаков, ему достались размах и упрямство. С первым он долго метался по жизни, не зная толком чем заняться, даже учился на агронома, но бросил.
Его и по странам мотало – от родной Херсонской губернии, через Одессу, дальше Париж, Неаполь, снова Россия, эмиграция в Бельгию. Где-то по пути заезжал к Толстому в Поляну.
А вот со вторым он и стал виртуозным художником. И теперь, когда звучит фамилия Похитонов, обязательно воскликнут: «Ну как же! Миниатюры!»
В общем, да. Не он придумал жанр миниатюрного пейзажа, но Иван Павлович довел его тончайшими кисточками до умиротворяющего совершенства: заглянешь в малюсенькую эту картинку – а там удивительный, потерянный мир: синее море, дамы в платьях, идущие к горизонту, рядом собаки, боже, как хорошо и спокойно.
И вот еще факт: у Похитонова не было художественного образования. То есть учился немного там-сям, но ни одного курса ни одной академии. Упрямство же, говорю.
До 18 августа в петербургском Михайловском замке идет выставка Похитонова, куда я первым делом рванул, потому что очень люблю Иван Палыча. Потому что очень хочется того моря, покоя, хотя бы размером с ладошку.
Его и по странам мотало – от родной Херсонской губернии, через Одессу, дальше Париж, Неаполь, снова Россия, эмиграция в Бельгию. Где-то по пути заезжал к Толстому в Поляну.
А вот со вторым он и стал виртуозным художником. И теперь, когда звучит фамилия Похитонов, обязательно воскликнут: «Ну как же! Миниатюры!»
В общем, да. Не он придумал жанр миниатюрного пейзажа, но Иван Павлович довел его тончайшими кисточками до умиротворяющего совершенства: заглянешь в малюсенькую эту картинку – а там удивительный, потерянный мир: синее море, дамы в платьях, идущие к горизонту, рядом собаки, боже, как хорошо и спокойно.
И вот еще факт: у Похитонова не было художественного образования. То есть учился немного там-сям, но ни одного курса ни одной академии. Упрямство же, говорю.
До 18 августа в петербургском Михайловском замке идет выставка Похитонова, куда я первым делом рванул, потому что очень люблю Иван Палыча. Потому что очень хочется того моря, покоя, хотя бы размером с ладошку.
#людиХ
Питер, на углу лоток с фруктами. Прекрасно: черешня – 120 рублей.
Присмотрелся: за 100 грамм.
Слушайте, говорю продавщице, но это как-то нехорошо. Какая-нибудь старушка увидит цену, не разберется, возьмет, потом офигеет.
Та улыбается: «Ну что вы, конечно же, я обязательно предупреждаю, не беспокойтесь».
Культурная столица.
Питер, на углу лоток с фруктами. Прекрасно: черешня – 120 рублей.
Присмотрелся: за 100 грамм.
Слушайте, говорю продавщице, но это как-то нехорошо. Какая-нибудь старушка увидит цену, не разберется, возьмет, потом офигеет.
Та улыбается: «Ну что вы, конечно же, я обязательно предупреждаю, не беспокойтесь».
Культурная столица.
Началась свадьба Безоса и Лорен Санчес в Венеции, она продлится неделю, охраняется как саммит НАТО. Сочетание завтра.
Приглашены Мик Джаггер, Ким Кардашьян, Кэти Перри, Ева Лонгория, Орландо Блум, Билл Гейтс, Эндрю Гарфилд, Леонардо Ди Каприо, Опра Уинфри, в общем, долго писать.
Будет ли Ксения Собчак - пока неизвестно.
Приглашены Мик Джаггер, Ким Кардашьян, Кэти Перри, Ева Лонгория, Орландо Блум, Билл Гейтс, Эндрю Гарфилд, Леонардо Ди Каприо, Опра Уинфри, в общем, долго писать.
Будет ли Ксения Собчак - пока неизвестно.
Лицом ювелирной марки Dzhanelli стала вдруг Елизавета Лихачева, экс-директор Музея архитектуры и Пушкинского. Дама неоднозначная во всех отношениях. (Марка эта российская, несмотря на «итальянское» название, владелица работала художником на Московском ювелирном заводе.)
Тут многие закричат: что за ужас. А мне затея понравилась. Елизавета – дама яркая, резкая. Отличный, кстати, искусствовед, я ее лекции слушал. Один раз она в музее слегка мне нахамила, но я не в обиде.
Губастых девчат и так навалом повсюду, гиалуронкой залиты Патрики, в ней плавают дохлые лебеди.
А Лихачева – живая, как она есть. На этом фоне эффектна и неожиданна.
И еще. Оценим пиаровский ход. Вот я написал вдруг про марку, хотя где я и где ювелирка.
Тут многие закричат: что за ужас. А мне затея понравилась. Елизавета – дама яркая, резкая. Отличный, кстати, искусствовед, я ее лекции слушал. Один раз она в музее слегка мне нахамила, но я не в обиде.
Губастых девчат и так навалом повсюду, гиалуронкой залиты Патрики, в ней плавают дохлые лебеди.
А Лихачева – живая, как она есть. На этом фоне эффектна и неожиданна.
И еще. Оценим пиаровский ход. Вот я написал вдруг про марку, хотя где я и где ювелирка.
Ооо, ну всё. Анна Винтур уходит с поста главреда Vogue, где она правила 37 лет, стала мировой легендой и главной фэшн-злодейкой. (Чот у меня сегодня поток гламур-новостей, но все же я работал в нашем Vogue, так что причастен.)
Ей 75, утомилась, пожалуй.
Но самое интересное – нового главреда не будет, Винтур придумала должность «начальника редакционного контента». Наверно, дьявольски хохотала при том.
Ей 75, утомилась, пожалуй.
Но самое интересное – нового главреда не будет, Винтур придумала должность «начальника редакционного контента». Наверно, дьявольски хохотала при том.
Хармс мог появиться только в этом городе. Где военная линейность и строгость рушится одним лишь сбежавшим носом майора. Где дворцы граничат с безумием, где душат царей и рубят старушек. Где перспектива уходит до горизонта, но низкое небо над головой.
Хармс и окрестности – примерно так я описал бы концепцию выставки, что идет сейчас в питерской KGallery на Фонтанке. (А называется она хорошо – «Почему, почему я лучше всех?», будет до 6 июля.)
Это Ленинград 1920-30х, когда голодные поэты с художниками вытворяли, что вздумается. А потом их быстро всех закатали так, что неизвестно, где тот же Хармс похоронен. Остались рукописи и чемоданчик, которые чудом спас друг во время Блокады.
Кстати, спасенный чемоданчик Хармса есть на выставке, как и его потертый цилиндр. Но для меня ценнее другое: работы художников, современников и друзей. А Хармс был дружен с Малевичем и Филоновым, например.
Графики, живописи там много, к моему удовольствию. Много знакомого, но есть и открытие. Художница Наталья Красовская. Ее акварели нашли почти что случайно, это город 1920-х годов, тут одна из работ. О ней почти ничего не известно, а художница превосходная, нежная и печальная.
И в общем, в такой судьбе – забвении и открытии спустя век проступает та же хармсовская насмешка сквозь трубочный дым.
Хармс и окрестности – примерно так я описал бы концепцию выставки, что идет сейчас в питерской KGallery на Фонтанке. (А называется она хорошо – «Почему, почему я лучше всех?», будет до 6 июля.)
Это Ленинград 1920-30х, когда голодные поэты с художниками вытворяли, что вздумается. А потом их быстро всех закатали так, что неизвестно, где тот же Хармс похоронен. Остались рукописи и чемоданчик, которые чудом спас друг во время Блокады.
Кстати, спасенный чемоданчик Хармса есть на выставке, как и его потертый цилиндр. Но для меня ценнее другое: работы художников, современников и друзей. А Хармс был дружен с Малевичем и Филоновым, например.
Графики, живописи там много, к моему удовольствию. Много знакомого, но есть и открытие. Художница Наталья Красовская. Ее акварели нашли почти что случайно, это город 1920-х годов, тут одна из работ. О ней почти ничего не известно, а художница превосходная, нежная и печальная.
И в общем, в такой судьбе – забвении и открытии спустя век проступает та же хармсовская насмешка сквозь трубочный дым.