Павел Пепперштейн — о двойственности натуры Ильи Кабакова
Думая о ней, сразу вспоминаешь две фигуры: Хармса и Кафку.
Они чем-то очень близки, хотя на глубинном уровне совсем разные. Так вот, и хармсовское начало, и кафкианское очень сильно присутствуют в Илье. От Хармса — ощущение всего как пузырей пустоты. Вот вроде бы собака пробежала, но на самом деле нет никакой собаки. Иван Спиридонович вышел из дома и почесал нос, но ведь нету носа у Спиридоновича и нету пальца, которым он его почесал, и ничего он не почесал, и ничего вообще не было. Это восприятие мира как абсолютного, тотального наебалова, которое исходит прямо из самого центра бытия. Ощущение, что ничего нет, тотальная пустота.
Кафка с такой же степенью подозрительности присматривается к реальности, но вместо пустоты за предметами у него стоит чудовищный лабиринт — не отсутствие смысла, не зияние, а, наоборот, страшные, массивные смыслы, которые невозможно охватить человеческим усилием, нечто, превосходящее любые возможности, гнетущее и не пускающее в себя. Можно сказать, такая антипустота, которая имеет характер гораздо более негативный, чем пустота вокруг Ивана Спиридоновича: ну нет его — ну и ладно, в конце концов, раз вообще ничего нет, значит, и расстраиваться незачем. Получается, что Хармс — это более светлая ипостась кабаковской сущности. Кафка — более темная, она — источник страха. Но, как ни странно, она же — и источник надежды и эйфории, потому что Кафка — это хоррор по поводу институций, ужастик, адресованный миру институций и вызванный миром институций.
В этом смысле Кабаков демонстрирует тотальную двойственность. Советские институции — ЖЭК и так далее — внушали ему кафкианский ужас, он именно так их и описывал, и они же были источником его вдохновения. Но западным институциям — прежде всего, институциям арт-мира — он делегировал райскую функцию. Ему удалось проявить светозарную наивность в их отношении и прочувствовать их как землю обетованную.
Думая о ней, сразу вспоминаешь две фигуры: Хармса и Кафку.
Они чем-то очень близки, хотя на глубинном уровне совсем разные. Так вот, и хармсовское начало, и кафкианское очень сильно присутствуют в Илье. От Хармса — ощущение всего как пузырей пустоты. Вот вроде бы собака пробежала, но на самом деле нет никакой собаки. Иван Спиридонович вышел из дома и почесал нос, но ведь нету носа у Спиридоновича и нету пальца, которым он его почесал, и ничего он не почесал, и ничего вообще не было. Это восприятие мира как абсолютного, тотального наебалова, которое исходит прямо из самого центра бытия. Ощущение, что ничего нет, тотальная пустота.
Кафка с такой же степенью подозрительности присматривается к реальности, но вместо пустоты за предметами у него стоит чудовищный лабиринт — не отсутствие смысла, не зияние, а, наоборот, страшные, массивные смыслы, которые невозможно охватить человеческим усилием, нечто, превосходящее любые возможности, гнетущее и не пускающее в себя. Можно сказать, такая антипустота, которая имеет характер гораздо более негативный, чем пустота вокруг Ивана Спиридоновича: ну нет его — ну и ладно, в конце концов, раз вообще ничего нет, значит, и расстраиваться незачем. Получается, что Хармс — это более светлая ипостась кабаковской сущности. Кафка — более темная, она — источник страха. Но, как ни странно, она же — и источник надежды и эйфории, потому что Кафка — это хоррор по поводу институций, ужастик, адресованный миру институций и вызванный миром институций.
В этом смысле Кабаков демонстрирует тотальную двойственность. Советские институции — ЖЭК и так далее — внушали ему кафкианский ужас, он именно так их и описывал, и они же были источником его вдохновения. Но западным институциям — прежде всего, институциям арт-мира — он делегировал райскую функцию. Ему удалось проявить светозарную наивность в их отношении и прочувствовать их как землю обетованную.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Начал загружать скопившийся огромный необъятный видеоархив в инстаграмные рилсы (Мета, экстремисты, плохо-плохо, запрещены в России, а все-таки надо же куда-то это загружать, чтоб можно было смотреть все вкупе и хранить в формате архива).
Видосы будут бесконечно пополняться, пока мне это не надоест. А терпение у меня стоическое. Поэтому обязательно подписывайтесь или как минимум имейте в виду, что такая опция есть.
Чует мое сердце, что пора покорять другие площадки и новые вершины. А если вы на первых порах подпишетесь, поделитесь, посмотрите — уверен, что все очень быстро пойдет в гору!
Ссылка на свежеиспеченный инст
Видосы будут бесконечно пополняться, пока мне это не надоест. А терпение у меня стоическое. Поэтому обязательно подписывайтесь или как минимум имейте в виду, что такая опция есть.
Чует мое сердце, что пора покорять другие площадки и новые вершины. А если вы на первых порах подпишетесь, поделитесь, посмотрите — уверен, что все очень быстро пойдет в гору!
Ссылка на свежеиспеченный инст
Лев Рубинштейн — про Эрика Булатова
Эрик такой суховатый, худощавый, поначалу с серьезным лицом, а потом начинал улыбаться и замечательно смеяться. Вроде бы строгий по первому впечатлению, а потом — очень теплый и дружелюбный. Олег был сразу дружелюбный, что называется, лапочка. Эрик лапочкой не был. Более того, он мог и сказать (не мне) что-нибудь эдакое. Один раз привели к нему искусствоведа, духовно настроенного. Он стал Эрика воспитывать: «Такое ощущение, что вашей рукой водит сам дьявол», — на что Эрик ответил: «Ой, вы знаете, по- моему, вы просто дурак» — прямо в лоб. Он-то думал, что Эрик ему будет как-нибудь возражать в искусствоведческих терминах, а тот его просто назвал дураком, и абсолютно правильно: поставил диагноз мгновенно. Эрик мог и так, хотя он джентльмен во всем.
Эрик такой суховатый, худощавый, поначалу с серьезным лицом, а потом начинал улыбаться и замечательно смеяться. Вроде бы строгий по первому впечатлению, а потом — очень теплый и дружелюбный. Олег был сразу дружелюбный, что называется, лапочка. Эрик лапочкой не был. Более того, он мог и сказать (не мне) что-нибудь эдакое. Один раз привели к нему искусствоведа, духовно настроенного. Он стал Эрика воспитывать: «Такое ощущение, что вашей рукой водит сам дьявол», — на что Эрик ответил: «Ой, вы знаете, по- моему, вы просто дурак» — прямо в лоб. Он-то думал, что Эрик ему будет как-нибудь возражать в искусствоведческих терминах, а тот его просто назвал дураком, и абсолютно правильно: поставил диагноз мгновенно. Эрик мог и так, хотя он джентльмен во всем.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Формула, которую я с определенного момента взял на вооружение: смиренно жить ради правого дела. Сергей Гандлевский — о том, как трудно в молодости приучить себя к прозе.
Forwarded from костин поэтический канал
пушкин ах милый мой пушкин
ты где пропадаешь, старик?
ты с няней играешь в игрушки
в младенчестве учишь язык
наш могучий
который воспоешь потом еще не раз в таких произведениях, как:
1. «Пророк»;
2. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»;
3. «Увы! Язык любви болтливый…».
а может ты с дельвигом шустрым
бежишь от державина прочь
насквозь царкосельсткую ночь
пронзая такими стихами, как:
1. «Дельвигу»;
2. «Любовью, дружеством и ленью…»;
3. «Воспоминания в Царском Селе».
а вот ты о ножке любимой
задумался кроток и юн
и муза слетает с оливой
как райский птенец гамаюн
и шепчет тебе следующие строчки:
1. «Я помню чудное мгновенье…»;
2. «Чем меньше женщину мы любим...»;
3. «Зачем я ею очарован…».
иль вот уже в болдинской пуще
холеры ты принял удар
и смог даже прежнего пуще
понять свой пророческий дар
который явственно чувствуется в таких бессмертных тексатах про будущее отечества, про судьбы родины, как:
1. «Пророк»;
2. «Клеветникам России»;
3. «Сказка о попе и о работнике его Балде».
а может сейчас на дуэли
ты дерзким дантесом убит?
чтоб после тот вечер воспели
такие, как брат твой пиит
михаил юрьевич лермонтов в таком знаковом для отечественной поэзии стихотворении, как:
«Смерть поэта».
ты где пропадаешь, старик?
ты с няней играешь в игрушки
в младенчестве учишь язык
наш могучий
который воспоешь потом еще не раз в таких произведениях, как:
1. «Пророк»;
2. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»;
3. «Увы! Язык любви болтливый…».
а может ты с дельвигом шустрым
бежишь от державина прочь
насквозь царкосельсткую ночь
пронзая такими стихами, как:
1. «Дельвигу»;
2. «Любовью, дружеством и ленью…»;
3. «Воспоминания в Царском Селе».
а вот ты о ножке любимой
задумался кроток и юн
и муза слетает с оливой
как райский птенец гамаюн
и шепчет тебе следующие строчки:
1. «Я помню чудное мгновенье…»;
2. «Чем меньше женщину мы любим...»;
3. «Зачем я ею очарован…».
иль вот уже в болдинской пуще
холеры ты принял удар
и смог даже прежнего пуще
понять свой пророческий дар
который явственно чувствуется в таких бессмертных тексатах про будущее отечества, про судьбы родины, как:
1. «Пророк»;
2. «Клеветникам России»;
3. «Сказка о попе и о работнике его Балде».
а может сейчас на дуэли
ты дерзким дантесом убит?
чтоб после тот вечер воспели
такие, как брат твой пиит
михаил юрьевич лермонтов в таком знаковом для отечественной поэзии стихотворении, как:
«Смерть поэта».
Forwarded from Между The Rolling Stones и Достоевским
А еще на обложке французского сингла «Кино» «Maman» есть фото первой жены Лимонова, художницы Анны Рубинштейн. Она была старше его на семь лет. Когда вышел сингл, ей было уже за 50, через три года она повесилась. Лимонов подробно рассказывал о ней в «Книге мертвых» и потом, еще раз, в «Книге мертвых-3», как искал ее могилу на кладбище.
Прописная истина от Кандинского:
Только со временем и в постепенности уяснилось мне, что «истина» как вообще, так и в искусстве в частности не есть какой-то X, то есть не есть вечно неполно познаваемая, но все же недвижно стоящая величина, но что эта величина способна к движению и находится в постоянном медленном движении. Мне она вдруг представилась похожей на медленно двигающуюся улитку, по видимости будто бы едва сползающую с прежнего места и оставляющую за собою клейкую полосу, к которой прилипают близорукие души. И здесь я заметил это важное обстоятельство сначала в искусстве, и лишь позже я увидел, что и в этом случае тот же закон управляет и другими областями жизни.
Это движение истины чрезвычайно сложно: ложное становится истинным, истинное ложным, некоторые части отпадают, как скорлупа спадает c ореха, время шлифует эту скорлупу, почему эта скорлупа принимается некоторыми за орех, почему эту скорлупу одаряют жизнью ореха, и, пока дерутся из-за этой скорлупы, орех катится дальше, новая истина падает как с неба и кажется в своей бесконечной высоте такой точной, крепкой и твердой, что некоторые влезают по ней, как по деревянному шесту, неограниченно веря, что на этот раз они достигнут самого неба... пока она не сломится и вместе с тем все лезшие по ней верующие не посыпятся с нее, как лягушки в болото, в безнадежную муть.
Только со временем и в постепенности уяснилось мне, что «истина» как вообще, так и в искусстве в частности не есть какой-то X, то есть не есть вечно неполно познаваемая, но все же недвижно стоящая величина, но что эта величина способна к движению и находится в постоянном медленном движении. Мне она вдруг представилась похожей на медленно двигающуюся улитку, по видимости будто бы едва сползающую с прежнего места и оставляющую за собою клейкую полосу, к которой прилипают близорукие души. И здесь я заметил это важное обстоятельство сначала в искусстве, и лишь позже я увидел, что и в этом случае тот же закон управляет и другими областями жизни.
Это движение истины чрезвычайно сложно: ложное становится истинным, истинное ложным, некоторые части отпадают, как скорлупа спадает c ореха, время шлифует эту скорлупу, почему эта скорлупа принимается некоторыми за орех, почему эту скорлупу одаряют жизнью ореха, и, пока дерутся из-за этой скорлупы, орех катится дальше, новая истина падает как с неба и кажется в своей бесконечной высоте такой точной, крепкой и твердой, что некоторые влезают по ней, как по деревянному шесту, неограниченно веря, что на этот раз они достигнут самого неба... пока она не сломится и вместе с тем все лезшие по ней верующие не посыпятся с нее, как лягушки в болото, в безнадежную муть.
Media is too big
VIEW IN TELEGRAM
Psoy Korolenko on D.A. Prigov
Решил проявить себя в роли опытного лектора. В результате — читаю цикл из четырех лекций в кабаке на Казанской «Вчера и навсегда» на тему выпивки, авангарда и андерграунда. Что более чем логично делать в баре. Ближайшая и первая — про Курёхина и его круг — уже в эту среду.
Место уютное и небольшое, поэтому лучше бронировать заранее. В среду в 20 часов. На часик-другой.
А на фото — я гуляю под радугой.
До встречи!
Место уютное и небольшое, поэтому лучше бронировать заранее. В среду в 20 часов. На часик-другой.
А на фото — я гуляю под радугой.
До встречи!
Forwarded from Вчера и навсегда
Бинго-лекция: «Как они пили?»
В июле создатель телеграм-канала «между приговым и курёхиным» Константин Ямщиков проведет цикл встреч, посвященных культуре пития ленинградской и московской богемы 70 и 80-х.
В программе — демонстрация архивных видео легендарных тусовок, чтение похмельных произведений, цитирование классиков своего времени, рассуждения о прекрасном, музыка в исполнении клавишника группы «Джунгли» Марка Бомштейна и — бинго!
Самые внимательные слушатели получат приз за полностью заполненную бинго-карточку: в процессе лекции мы предложим вычеркивать услышанные слова, а также продегустировать специальное барное меню, составленное на основе алкогольных предпочтений героев рассказа.
Первая лекция будет посвящена кругу Сергея Курёхина и их веселым выходкам, вторая познакомит с художниками и поэтами вокруг Эдуарда Лимонова (до его отъезда из Москвы в 74-м), в третью среду поговорим про специфику московской тусовки концептуалистов и их пристрастия. С четвертой беседой — вернемся обратно к ленинградской богеме.
2 июля, среда, 20:00
Следующие встречи — 9, 16, 23 июля.
Вход свободный, но рекомендуем бронировать места заранее✨
Кабак «Вчера и навсегда»
ул. Казанская, 11
Резерв + 7 (981) 004-76-79
В июле создатель телеграм-канала «между приговым и курёхиным» Константин Ямщиков проведет цикл встреч, посвященных культуре пития ленинградской и московской богемы 70 и 80-х.
В программе — демонстрация архивных видео легендарных тусовок, чтение похмельных произведений, цитирование классиков своего времени, рассуждения о прекрасном, музыка в исполнении клавишника группы «Джунгли» Марка Бомштейна и — бинго!
Самые внимательные слушатели получат приз за полностью заполненную бинго-карточку: в процессе лекции мы предложим вычеркивать услышанные слова, а также продегустировать специальное барное меню, составленное на основе алкогольных предпочтений героев рассказа.
Первая лекция будет посвящена кругу Сергея Курёхина и их веселым выходкам, вторая познакомит с художниками и поэтами вокруг Эдуарда Лимонова (до его отъезда из Москвы в 74-м), в третью среду поговорим про специфику московской тусовки концептуалистов и их пристрастия. С четвертой беседой — вернемся обратно к ленинградской богеме.
2 июля, среда, 20:00
Следующие встречи — 9, 16, 23 июля.
Вход свободный, но рекомендуем бронировать места заранее✨
Кабак «Вчера и навсегда»
ул. Казанская, 11
Резерв + 7 (981) 004-76-79
Известно, что среди любимых композиторов Сергей Курехин называл Олега Каравайчука. И особенно ценил его, как живого классика, не только за талант, но и за экстравагантный подход к исполнению музыки и склонность к импровизациям.
Выступал Олег Каравайчук крайне редко, играл полулежа, надев на голову наволочку, а для концертов часто просил привозить свой домашний рояль из Комарово. В итоге живой классик Каравайчук пережил и самого Курехина.
А на фото Капитан «играет в Каравайчука», нацепив на голову пакет.
Выступал Олег Каравайчук крайне редко, играл полулежа, надев на голову наволочку, а для концертов часто просил привозить свой домашний рояль из Комарово. В итоге живой классик Каравайчук пережил и самого Курехина.
А на фото Капитан «играет в Каравайчука», нацепив на голову пакет.