"Отличная, очень полезная и интересная книга". "Имеющий уши - да слышит. Умеющий думать - поймёт. Не для всех". Это отзывы о моей новой книге "Потрясенные общества.".
Читательский рейтинг - высший, 5. Это - счастье.
Цена - очень, 428 руб.
Книгу хвалят как подарок, за полиграфию
https://www.ozon.ru/product/potryasennye-obshchestva-pravila-zhizni-v-epohu-peremen-mirkin-yakov-moiseevich-1855684877/

Свои идеи. Для плохих времен
1) Иррациональность – за дверь. Мистицизм, тайные правительства, мировые заговоры – туда же.
«Все – виноваты, но не мы, все не правы, но – не мы, все на нас – но не мы».
«Вся вина – на них» (внешние силы, обстоятельства).
Всё это – в корзину.
Обратиться к самим себе.
Главное – в том, что думаем и делаем мы сами. Ошибки, слабости, неверные решения, если они есть – прежде всего, наши, от нас самих.
Вина – прежде всего, своя.
Только так думая – можно всё исправить.

2) Не бросаться в крайности.
Не — в анархию, но и не — в подчинение, не в служение по вертикали.
Не — до предела в частный интерес, но и не — растворяться в общем.

3) Быть в «золотой середине». Найти ее между свободой и принуждением, между своим и общим, между «индивидуализмом» и «коллективизмом».
Ясный, рациональный человек «золотой середины», всё понимающий.

4) Иметь трезвое мышление и эрудицию, позволяющую ясно оценивать все, что происходит, ситуацию любой сложности, ее причинно-следственные связи.

5) Взгляд на общество, которому принадлежим, на его цели.
Величие и сила – в том, как люди живут.
Простые цели: жизнь 80+ для всех, благосостояние семей, рост, технологическая модернизация, свободное дыхание.

6) Конкурировать со всеми, с любой страной мира – а не воевать.
Еще раз: конкурировать! А не воевать.
Желать быть первым, побеждая в идеях, в конструкциях, в качестве жизни, влиянии, в жизни на опережение.

7) Любить все новенькое. Любить мобильность. Любить делание. Любить движение во всем. Любить нормальность. Любить открытость. Просто — любить.

8) «Не делай и не желай другому того, что не желаешь, чтобы сделали тебе».
Если можешь. Если обстоятельства жизни в «потрясенном» обществе позволяют это сделать.
Это – универсальный принцип человеческого бытия. И не только – еще и государств, обществ.

«Во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними»» (Мф. 7:12).
Это – стена защитная, без которой выжить все равно нельзя, что бы с нами ни происходило в физических обстоятельствах.
Любой удар можно выдержать, если любишь – людей.

Из моей новой книги "Потрясенные общества. Правила жизни в эпоху перемен"
https://www.ozon.ru/product/potryasennye-obshchestva-pravila-zhizni-v-epohu-peremen-mirkin-yakov-moiseevich-1855684877/

"Имеющий уши - да слышит. Умеющий думать - поймёт. Не для всех". Это отзыв о моей новой книге "Потрясенные общества.".
Читательский рейтинг - высший, 5. Ее берут в море. Это - счастье
Цена - очень, 428 руб.
Озон https://www.ozon.ru/product/potryasennye-obshchestva-pravila-zhizni-v-epohu-peremen-mirkin-yakov-moiseevich-1855684877/

Записные книжки князя Петра Вяземского 1813–1848 годов. Свободолюбив и современен. «Утро заставало меня с пером, с желанием писать». Многообещающий поэт. Князь.
Либерал.
В 1819 году – в двадцать семь лет – участвовал в проекте первой русской конституции, составленной по просьбе царя. Докладывал ему проект. Получил одобрение. «Предоставляю судить, какими семенами должны были подобные слова оплодотворить сердце, уже раскрытое к политическим надеждам, которые с того времени освятились для меня самою державною властию».

Переворот в мнении царя. Всеобщий антилиберализм. Вяземский упорствует. «С моей (стороны), признаюсь охотно, обнаруживался, может быть, излишний фанатизм страдальчества за гонимое исповедование».

Надзор полиции, люстрация писем. Не явился за приказаниями к начальству – «к великому князю» – при отъезде из Варшавы. Попал в опалу. Разорвал со службой. «Сим закончилось мое служебное поприще и началось мое опальное». «Бедственная известность моему имени, когда друзья мои говорят в пользу моим сановникам, знающим меня по одному слуху».

Оправдывался.
«Могу по крайней мере сказать решительно, что в поведении моем… не было ни одного поступка предосудительного; в связях моих ничего враждебного и возмутительного против правительства и начальства».

Это – донос на самого себя. «Записка о князе Вяземском, им самим составленная».

«Признаюсь… иногда в письмах своих дозволял себе и умышленную неосторожность. В припадках патриотической желчи, при мерах правительства, не согласных, по моему мнению, ни с государственною пользою, ни с достоинством русской нации, при назначении на важные места людей, которые не могли поддерживать высокого и тяжкого бремени, на них возложенного, я часто нарочно передавал сгоряча письмам моим животрепещущее соболезнование моего сердца; я писал часто в надежде, что правительство наше, лишенное независимых органов общественного мнения, узнает, перехвачивая мои письма, что посреди глубокого молчания, господствующего на равнине нашего общежития, есть голос бескорыстный, укорительный представитель мнения общего».

Собрался эмигрировать.
Сломался.

«Для устранения всякого подозрения обо мне, для изъявления готовности моей совершенно себя очистить во мнении я готов принять всякое назначение по службе, которым правительство меня удостоит».

Был принят на службу чиновником особых поручений при министре финансов.

Ненавидел все это.
«Я сбился с числами. Вчера утром в департаменте читал проекты положения маклерам. Если я мог бы со стороны увидеть себя в этой зале, одного за столом, читающего то, что не понимаю и понимать не хочу, куда показался бы я себе смешным и жалким. Но это называется служба, быть порядочным человеком, полезным отечеству, а пуще всего верным верноподданным. – Почему же нет…»

Сделал карьеру, награжден орденами. Вице-директор департамента внешней торговли. Управляющий Главного Заемного банка. Член Совета при Министерстве финансов.
Ненавидел все это.

«Странная моя участь: из мытаря делаюсь ростовщиком, из вице-директора департамента внешней торговли становлюсь управляющим в Государственный Заемный банк. Что в этих должностях, в сфере этих действий есть общего, сочувственного со мною? Ровно ничего. Все это противоестественно, а именно поэтому так быть и должно, по русскому обычаю и порядку».

Не мог удержаться. Записи для себя.
«У нас запретительная система господствует… во всем. Сущность почти каждого указа есть воспрещение чего-нибудь. Разрешайте же, даруйте иногда хоть ничтожные права и малозначительные выгоды…»

«Вся государственная процедура заключается у нас в двух приемах: в рукоположении и в рукоприкладстве. Власть положит руки на Ивана, на Петра и говорит одному: ты будь министр внутренних дел, другому – ты будь правитель таких-то областей, а Иван и Петр подписывают имена свои под исходящими бумагами. Власть видит, что бумажная мельница в ходу, что миллионы нумеров вылетают из нее безостановочно, и остается в спокойном убеждении, что она совершенно права перед богом и людьми».

Перемолотый, смятый системой человек.
Обычная история. Знакомая история.
История, повторяемая бесконечно, от века к веку.

Но какой необыкновенный, тщательного вкуса русский язык, на котором хочется думать, чисто говорить и писать много и с удовольствием неизъяснимым!

Мир перевернулся. Самоощущения
1) Я - в лавине неуправляемых событий.
2) Все сошли с ума
3) Чувство бессилия (сделать ничего нельзя).
4) Обычная, «нормальная» жизнь перечеркнута.
5) Перечеркнуты ее смыслы, всё, чем жил всю жизнь.
6) Чувство моральной неправоты (не согласен с обществом, которому принадлежит).
7) Ненависть (к тем, кто виноват), злоба («выше крыши»).
8) Нелюбовь к самому себе (почему заранее не предусмотрел, почему ничего не сделал).
9) Чувство нарастающей опасности.
10) Стал «счетной единицей (война, революция).
11) Им распоряжаются.
12) Нет свободы (или ее гораздо меньше). Всё перечеркнуто ограничениями.
13) Нужно еще выжить – вместе со своей семьей.
14) Он дезориентирован – все врут.
15) Разорение гнезда. Потеря доступа к обычным источникам существования.
16) Они прерываются. Их нужно искать заново.
17) Все реки, доставляющие тепло и пропитание, мелеют.
18) Чувство утраты времени (почему он, свое золотое, свое единственное время должны на все это тратить).
19) Люди вокруг – уже другие люди. Это люди эпохи великих потрясений, и от них можно ждать чего угодно.
20) Утрата большой части ближнего и дальнего круга, в котором существовал.
21) Проклятия, которые виснут отовсюду.
22) Судьба зависит от точки зрения властей на человека: ценный, так себе, не нужен, вредоносен.
23) Что должен?
24) Выжить – или утонуть.
25) Понимать, что происходит – или убиться в мифах.
26) Ответить на каждый вызов – или поминай, как звали.
27) «Управлять собой», быть «психологически устойчивым», «уметь это делать» – или потерять рассудок.
28) Нужно справиться с темнотой, ощущением тьмы, высвободившейся со всей силой и ставшей частью жизни. Как будто перед пропастью.
29) Чувство того, что ничто не повернешь назад, что то, что было – невозвратимо, его больше нет.
30) Невозможность отключиться от всего этого.
31) Такова жизнь.
32) Никто не знает, что с ним будет. Как собой ни управляй.
33) Это – пытка неизвестностью.
34) Все вместе – чувство ловушки.

Из моей новой книги "Потрясенные общества"

Главное в ней - что делать? Правила жизни в эпоху перемен
Озон https://www.ozon.ru/product/potryasennye-obshchestva-pravila-zhizni-v-epohu-peremen-mirkin-yakov-moiseevich-1855684877/

Кажется, что идиоты множатся. И в этом суть нашего времени.
Отличительные признаки идиотов
1) Они = крик.
2) Они = то, что вы бы придумать не смогли, даже если съесть суп из мухоморов.
3) Их тянет к звездам. Они мечтают продолбить луну. Грандиозе сальто-мортале.
4) Им кажется, что тайные правительства хотят их съесть. Врагов пора громить, вскрывая их тайники.
5) Все – в вертикаль. Всё – в единый кулак! Мы - земля героев, исполнить 100+, надзор с вышки, если что – на…
6) Расстрелять – всех тех. Распотрошить – за то, что. Взорвать – всех там.
7) Изобретательны в том, чтобы достать вас так глубоко, чтобы вы закричали: «Мама!»
8) Левой рукой правое ухо. Как способ земного существования.
9) Когда вы их слышите, вас тянет зарыться в песок. Вы зачарованно смотрите по сторонам и спрашиваете: «Кто это? Как это может быть? Как я сюда попал?»
10) Они непотопляемы. В них влюблены режимы. Они усыпаны звездами. У них карманы кенгуру.
11) Даже если вы перемрете, они будут считать, что одержали победу.
12) Вам будет полный конец, когда они набегут кучей.
13) Они долго и хорошо живут, со вкусом питаясь.
14) Нет ничего, что бы не смогли совершить идиоты, питаясь собственным воображением.

Какое же счастье, что есть те, с кем можно тихо и спокойно говорить, и смотреть в их ясные глаза, и они - все понимают, стараясь избегать темноты

Из моей новой книги "Потрясенные общества"

Главное в ней - что делать? Правила жизни в эпоху перемен
Озон https://www.ozon.ru/product/potryasennye-obshchestva-pravila-zhizni-v-epohu-peremen-mirkin-yakov-moiseevich-1855684877/

Чтобы впасть в отчаяние, достаточно быть великой княгиней, распродававшей драгоценности по дешевке (Париж в 1920-х был переполнен русскими камнями) с тем, чтобы вложить деньги в неудачные предприятия (вина мужа, конечно) и бесповоротно потерять их.
Кормиться то на что?
«Я почувствовала себя маленькой и беззащитной. Надо было выходить из этого пейзажа и по-новому строить себя». Так написала в своих «Воспоминаниях» великая княгиня Мария Павловна, внучка Александра II.

Лучшее имущество – мозги? Новые идеи в самый разгар кризиса? Она устроила вышивальную мастерскую на 50 человек, будучи хорошо знакомой с Шанель и получая от нее поток заказов. Но не просто так. Сначала всё изучила «с самых низов». Под чужим именем устроилась в вышивальную мастерскую, начав с самых простых операций, последовательно пройдя весь путь к «Марье - искуснице».

Ее учили вышивке в детстве. «Пальцы изнывали по делу. Я предвкушала муки и радости творчества». «Под вымышленным именем, в старом платье и новехоньком рабочем халате, благоразумно оставив дома драгоценности, я с утра пришла на фабрику». «Много дней я горбатилась над машиной, неустанно давя ногою педаль; окон в мастерской не было, освещение тусклое, в воздухе – взвесь пыли и масла».

Благословенный Зингер! За месяц она овладела машиной. «Я часами совещалась с Шанель, объяснявшей, что ей требуется, и дававшей указания. Ей предлагались рисунки на бумаге, потом они переводились в материал и снова показывались ей».

«Первые узоры были составлены, шелка подобраны». «Кроили у Шанель, остальное была наша работа». «Дрожа, как в лихорадке, мы проделали все, что от нас требовалось». Самые сложные вышивки княгиня делала сама. И, вот – ура! Она увидела – в первый раз - свою работу в «Ритце», одном из лучших отелей в Париже, «на даме за соседним столом.
Признаюсь, мне стоило огромного труда не глазеть на даму и удержать руки, рвавшиеся ощупать знакомый рисунок».

Великая княгиня, всё потерявшая («все, что мы оставили в России, пошло прахом»), с «поверженными идеалами»? Нет, молодая женщина чуть за 30, которая «безоглядно, до смешного верила в будущее. Не имея никакого опыта в делах, я ни на минуту не задумалась об ожидавших меня трудностях; а задумайся я, и при всей моей жажде деятельности я вряд ли решилась бы продолжать. А так мне кружили голову азарт и отвага молодого генерала накануне решающего сражения» (Великая княгиня Мария Павловна. «Воспоминания»).

Так победим! Победим и мы, как это делали миллионы старших, придумывая, строя, выкармливая свои семьи в самых непредвиденных обстоятельствах. Будем верить в будущее, будем делать себя в сто раз дороже, будем находить в себе умения, о которых мы и помыслить не могли. Живой деятельный ум, полный энергии, всегда справится с тем, что подкидывает ему жизнь, пусть даже она заваливает нас булыжниками.

Жизнь в «потрясенном» обществе – это, как правило, дистресс, долгий, сильнейший. Это – вызовы самой способности жить.
На эти вызовы нужно отвечать, чтобы выжить, действуя в полной неизвестности, когда будущее несет высокие риски.
Для этого могут быть правила.
Правила действия в полной неизвестности
1) Принять решения – как быть с самим собой, с близкими. Что делать, куда деться, ради чего, договориться со всеми.
2) «Умчись – застынь - бейся». Карта личных решений (возможных) приведена ниже.
3) Не мы первые. Как это делалось – и делается, множество историй – см. ниже.
4) В любой момент понимать, что происходит. Где мы, на каком свете. Слушать и читать всех – отделить зерна, правду, от плевел.
5) Понимать – в чем риски, представлять их чувственно, как всё будет, не отгораживаться.
6) Понимать, что привычные вещи, доступные, как воздух, могут перестать работать. Их просто не будет. Спросить себя, что будешь делать, когда это произойдет. Вода, еда, тепло, деньги, связь, движение
7) Ловить тренды – выше риски или ниже. Чуять его на кончиках пальцев.
8) Уходить в живые деньги, в то, что можно быстрее продать, чтобы удержаться на плаву.
9) Думать – куда податься из зон неоправданного риска.
10) Опережать события хотя бы на шаг, опережать толпу.
11) Не обольщаться, не тешить себя иллюзиями, не привязываться.
12) Жить – на полную катушку. Не позволять отнимать время жизни тому, что тебе навязали.
13) Делать, что должно, на стороне добра. Четко различать – где добро и где зло, и когда они превращаются друг в друга.
14) Не дразнить, не провоцировать зло. Не делать зла.
15) Не трогать чужую покинутую собственность. Только ради отчаянного выживания
16) Рациональность, разум, шахматная игра, просчитывать свои ходы.
17) Есть обстоятельства, когда все это не работает. Мы в этом не виноваты – виновата жизнь. Особенно когда отвечаешь за других. Или если иррационален, так устроен.
18) Легко сказать, сделать, может быть, невозможно.
19) Ну и ладно.
20) Принять это, простить себя, принять все риски и будь что будет – делать и сделать то, что должно.

Из моей новой книги "Потрясенные общества" (2025)
Озон https://www.ozon.ru/product/potryasennye-obshchestva-pravila-zhizni-v-epohu-peremen-mirkin-yakov-moiseevich-1855684877/

Вот 11 наивных заповедей жизни народов друг с другом. Вместо войны. Точно не Новый Завет, но их стоит придерживаться.
1. Не убий. Не нанеси раны. Не причини вреда.
2. Не мешай.
3. Не возносись.
4. Не унижай.
5. Не отчуждай от себя.
6. Не сторонись.
7. Не принижай.
8. Храни, как зеницу ока.
9. Понимай и принимай.
10. Конкурируй, даже отчаянно конкурируй
11. Люби и перемешивайся.
Последняя заповедь – она же первейшая и древнейшая.
Можно читать снизу вверх, немедленно воплощая действием.
Ненавидеть убывание народов.
Пусть они прибывают.
Ненавидеть музеи, остающиеся от народов.
Пусть будет их жизнь.
И есть еще одна заповедь, в которой есть смысл:
– Не унижай себя ненавистью.

Вдруг. Когда-нибудь.

Сколько раз в наших блужданиях по миру совершенно незнакомые люди предлагали свою помощь, лишь стоит остановиться и начать оглядываться. Ты не помнишь их лиц, ты никогда их больше не увидишь, но они то под зонт впустят (мелкий дождь!), то дорожку укажут, когда ты с ужасом оглядываешься, то сфотографируют с близким человеком, чтобы навсегда остаться на этой улице и в это время - вдвоём.

Как мы им благодарны! А ещё есть надежда, что мы предназначены друг для друга, не только бить, и больше всего- не бить, а быть поодиночке, но все вместе.

Когда говорят - другая культура, они - другие, лучше всего посмотреть на маленьких детей. Они все совершенно одинаковы, всех цветов, всех происхождений - смеются, плачут, морщатся, играют, любят совершенно одинаково.

И в этом тоже есть надежда - на единство, на понимание, когда-нибудь, на единую суть человечества, призванного мириться, а не колотить до последней капли.

Как же когда-то воевали в балканских войнах, в 1912 -1913 годах, все против всех, соседей бить - не перебить. К тому же спусковой крючок первой мировой.

Сейчас мы там преимущественно расслабляемся, а не зорко озираемся по сторонам, пока не свалилось что-то на голову.

Терпеть, ждать, делать, творить в том, где вы больше всего сильны, чтобы лава остывала хотя бы по клочкам

Что бы позаимствовать у японцев? Тишину. Чистоту. Космические сооружения в Токио. Безопасность. Лёгкое дыхание. Улыбки и поклоны. Удобство - продуманность каждой человеческой детали. Самые чистые в мире уличные туалеты. Это - чудо, везде, повсюду. Сдержанность, индивидуальность - боязнь потерять лицо. Полупустое метро (как они это сделали в гигантской городской агломерации?). Рыбные ресторации с seafood. Сверхбыстрые и сверхдлинные поезда. Японские сады и зелень - на каждом кусочке жизни. Адаптивность. Тихая энергия, разлитая повсюду.

Городские и сельские ландшафты - не хуже/ лучше, чем в Западной Европе. Смогли взять у Запада гораздо больше, чем Запад был готов взять у них. Все надписи - дубль на английском. Все приметы традиционной культуры. - улыбнуться, в радость. Щеголи в кимоно - побродить в выходные. Вежливый поклон всему вагону, прощаясь - это контролёр.

Домики их кажутся соломенными, но никакие волки их не съедят. А если съедят, то японцы их встретят с каменным выражением лица. Главное, не потерять лицо.

Не потеряют. Ожидаемая продолжительность жизни 84+. Блестящая победа после поражения.

Нам бы так победить. Самих себя

"Любимое произведение. Рекомендую всем". Это отзыв о моей новой книге "Потрясенные общества." (18 июня)
Читательский рейтинг - высший, 5.
Цена - 581 руб. Ее сегодня увеличили на 150 руб.
Озон https://www.ozon.ru/product/potryasennye-obshchestva-pravila-zhizni-v-epohu-peremen-mirkin-yakov-moiseevich-1855684877/

Мы не знаем, когда будет наш поворотный день, день, когда у нас обозначится совершенно другая судьба, когда мы должны были бы думать о роке, о силах, тяготеющих над нами, но этот день или даже дни есть. Мы можем лишь ощущать, что нас куда-то несет, что нас захватило потоком, и только потом, когда-нибудь мы скажем себе – вот этот день был первым, был поворотным.
Но есть день – особенный, почти 30 тысяч других дней прошли после него, 80 лет, скоро почти век. День, когда те, кто были внутри него, должны были знать, скорее, холодной кожей, сердцем, дрожью ощущать – в их жизни поворот, и никто не знает, что будет именно с ними? Что? Только мы это знаем, потому что у нас в руках – их дневники, их письма, их речь.
Чудовищно и странно, что именно в этот день, утром 22 июня 1941 г. «Правда» в статье «Свобода и необходимость» критически писала: «Метафизическое понимание обусловленности воли людей неизбежно приводит к фатализму… к взгляду, что человек лишь игрушка в руках таинственной судьбы, рока, необходимости». В этот день все было именно так. 195 млн человек отправились, каждый – к своей судьбе.

22 июня, воскресенье. Радио, «11.30 – 12.15, доклад академика Келлера «Дарвинизм в советской науке», 12.15 – Цыганские песни и танцы». Именно в 12.15 Молотов скажет: «Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну».

22 июня в Большом театре – премьера «Ромео и Джульетты» Гуно. Она состоялась. Утром во МХАТе – «Синяя птица», погоня за счастьем, вечером – «Анна Каренина» (ее покажут больше 1000 раз). В Москве в этот вечер идут «Двенадцатая ночь», «Виндзорские проказницы», «Шут Балакирев» Мариенгофа, в театре «Эрмитаж» - джаз-оркестр Утесова, в «Метрополе» кино – «Песнь о любви», в цирке – шапито – человекообразная обезьяна Чарли, и билеты стоят 1 руб. 50 коп. Таким обещала этот день «Правда», когда вышла утром 22 июня 1941 г.

14 июня 1941 г. Георгий Эфрон, 16 лет, Марина Цветаева – мать. «Я человек действия... Поэтому я и мечтаю о будущем. Больше всего я надеюсь на свою будущую профессию, которая позволит мне действовать, используя все свои силы «до конца», одним прыжком пересиливая трудности, громя препятствия... Может быть, этого и не будет?!».

Этого не будет. Через три года он погибнет на фронте. 23 июня 1941 г. «В день объявления войны я виделся с Валей. Мы шлялись, говорили обо всем этом... Мы продолжаем наш флирт. Мы ходили смотреть «Путевку в жизнь», старый фильм, который я видел, когда мне было шесть лет. Хороший фильм, но довольно жалкий, мы с ней много хохотали... Она очень милая... Она очень остроумна. Она мне нравится».

«Путевка в жизнь» шла в этот день в кинотеатре «Арктика». Последние кадры «Путевки» – погибшего юнца, ему как раз 15 – 16 лет, торжественно везут на паровозе. Кинотеатр был на Хитровке, в старой лютеранской кирхе. Георгий и Валя. Она – его первая привязанность. Они потом еще виделись в дни московского отчаяния, в 20-х числах октября 1941 г.

«Она… не знает, о чем думать, кому верить, и очень боится немцев, хочет бежать пешком или отравиться морфием, если они войдут в Москву». Они снова ходили в кино. Она принесла ему белого хлеба. В ноябре 1943 г. выслала ему деньги. И всё. Весь смех, вся история, все встречи, всё, что не сложилось, исчезло – в гибели одного и в том, что другая растворилась в истории, тоже исчезла, не оставив следов на поверхности.

Пока же утром, 22 июня 1941 г., нет никаких поворотных дней, нет судеб или рока, жизнь идет своим летним чередом. Николай Бернгардт, Ленинград: «Мы в ресторане. Огромный выбор всевозможных вин, холодных и горячих закусок. Сегодня воскресенье, можно разрешить себе выпить. Раздается звон хрусталя, в красивых бокалах не буржуазный напиток, а предмет широкого массового потребления – русская московская водочка… «Ну, еще по одной, уж больно жизнь хороша»… И вдруг отчетливый ясный голос диктора…».

Бернгардт, 4 сентября 1941 г.: «Прошел деревню. Она совершенно пуста… двери настежь. Где же наша армия, не заблудился ли я.

На грядке нашел морковку, она не красная, а черная, огурец дряблый. Соли нет, хлеба нет». В 1942 году – Бернгардта уже нет. Или он есть, но о нем ничего неизвестно. Но пока за окном - 22 июня, и как хороша жизнь!

Что будут думать, когда будут читать наши дневники, наши письма? Через десять лет? Позже? Ведь мы сейчас еще не знаем, что с нами произойдет. Когда ты смотришь на мир глазами другого человека, когда переносишься на много десятков лет тому назад и попадаешь в его дом, в его походку, в его мысли, в его круг, в его книги, ты начинаешь говорить и думать его языком, и ты знаешь, что с ним случится дальше – это нелегко, особенно когда ты сам сто раз проходил по Москве Покровским бульваром или - через Фонтанку - двигал к Неве. Можно закрыть глаза, и вот приходит день 22-й, июнь, год 1941-й от Рождества Христова, ровно 80 лет тому назад, день поворотный – но для кого и как?

Владимир Стеженский, 19 лет, 22 июня 1941 г. «Сижу дома, готовлюсь к экзамену… Тишина и покой. И вдруг по радио… Сволочи, наглые звери… Мы пошли… на Арбат делать необходимые покупки. Купили соли, спичек, сахара. Везде длиннющие очереди, на улицах полно людей. Что-то будет… На улицах погасили фонари. Затемнение. Это новое слово, придется к нему привыкать».

Что-то будет. Но что будет, что? 10 сентября 1941 г. «…Болезненно хочу света… Хотя бы немножко света, хотя бы крошечных фонариков, узкой светлой полосой уходящих в даль Садовых».

Что впереди – ему неизвестно. И болезненно хочется света. Ровно через год, 13 октября 1942 г., уже в армии, он обращается к самому себе - будущему, как будто бы он уже выжил, как будто уже все прошло, хотя все только начиналось, и все еще было впереди.

«Вспомни, как… на Волге в ноябре месяце ты валялся на сыром и грязном полу в конторе «Лесхоза», где сквозь дырявую крышу виднелись звезды на морозном небе; вспомни, как скитался ты по вокзалам и вагонам, как бродил от хаты к хате в происках ночлега; вспомни, как лежал в сыпняке на краю от смерти и впервые услышал, как свистят пули и воют мины; вспомни страшные дни Ростова, пожары, взрывы, кровь; вспомни, как лежал ты в канаве в Красной Слободке, над головой свистели пули, в метрах в семидесяти шли немецкие автоматчики; вспомни, как рвались мины в станице Пшехской и как ты драпал оттуда на продырявленной в решето автомашине, держа на весу свою повязанную тряпкой окровавленную руку; вспомни, как рвались рядом бомбы, и ты, лежа в крохотной канавке возле станции Пшиши или у разъезда Гойтх мысленно отсчитывал свои последние секунды; вспомни, как лежал в дырявом шалаше, абсолютно мокрый и продрогший, лязгая от холода зубами; как сутками голодал, рылся в опавших листьях и ветках, ища упавшие груши, яблоки или каштаны…

Вспомни, содрогнись и задумайся над тем, кто и что ты сейчас есть, так ли ты устроил свою жизнь, за которую сам столько перенес и за которую погибли твои друзья. Ты должен быть счастлив, черт, побери! Иначе не стоит сейчас и жить. Смерть ведь так близко, стоит только во время бомбежки вылезти из щели».

Он не знал, что выживет, и пройдет всю войну, и будет существовать в долгой и, надеемся, счастливой жизни. Рок пощадил его. Но пока за окном - 22 июня 1941 г., 12 часов 15 минут, вдруг загрохотало радио и стало ясно, что началась война, и нужно идти на Арбат за сахаром, солью и спичками.

«Вместе с цветными погремушками я вынесла Лену в сад. Солнце хозяйничало уже вовсю. Плач, звуки разбитой посуды… Война! Мне тридцать четыре года. Это четвертая война в моей жизни». Ее звали Елена Кочина. 2 июля 1941 г. «Эвакуируют детей! Испуганными зверюшками они заполнили все улицы… Маленьких везли на грузовиках. Из кузовов слоями опенок торчали их головки. Обезумевшие родители бежали за машинами».

13 сентября. «Немцы бомбят Ленинград каждую ночь. Бомбовозы идут волнами». 19 сентября. «Сегодня шесть раз была воздушная тревога. Горят больницы — Куйбышевская и Александровская. Истошный вой сирен, паровозных гудков и заводских труб сливался в один отчаянный вопль».

15 ноября.

«Мы научились делать пышки из горчицы, суп из дрожжей, котлеты из хрена, кисель из столярного клея. Многие приносят землю с Бадаевских складов, содержащую обугленный сахар, кипятят, фильтруют, варят кофе». 20 ноября. «Снизили норму на хлеб. На рабочую карточку выдают 250 гр., на служебную, иждивенческую и детскую — по 125 гр. Это совсем маленький кусочек: тяжелый, липкий, сырой. Хлеб содержит всякую дрянь и лишь немного муки». 17 декабря. «Будем есть мышей!... Я думаю, что мыши не хуже кошек». 21 декабря. «Они бредут, как слепые, ощупывая дорогу палками, равнодушные ко всему, кроме хлеба».

27 декабря 1941 г. «Единственный транспорт теперь – детские санки. Бесконечной вереницей двигаются они по дорогам. Везут доски, мужчин, трупы. Трупов много… Умирают легко, просто, без слез. Мертвых заворачивают в простыни, перевязывают веревкой и отвозят на кладбище, где складывают в штабеля. Там их хоронят в общих ямах».

29 декабря. «Встав в четыре часа ночи, я отправилась в магазин. Термометр показывал 33°С ниже нуля. Луна, как большой фонарь, висела на небе. Мне казалось невероятным простоять хотя бы час на таком морозе. Но прошел час, два и три... А я все стояла и стояла, непрерывно твердя про себя, как заклинание: ’’всему бывает конец”, ’’всему бывает конец”, ’’всему бывает конец”».

10 января 1942 г. «Я поцеловала ее глазки голодного волчонка. Глядя на ее личико, покрытое копотью, мне самой хотелось выть, как издыхающей волчице. Кроме поцелуев, я ничем не могла облегчить ее страдания».

12 января. «Не оставляйте ребенка без присмотра, — шепнула, подходя ко мне, няня. — У нас бывают случаи похищения детей». Каждый понимает, зачем? 13 января. «Он жевал мой хлеб. Я прыгнула на него, схватив за горло. Он рухнул на пол. Я упала вместе с ним. Лежа на спине, он старался запихнуть сразу весь кусок хлеба в рот. Одной рукой я схватила его за нос, свернув на сторону, другой пыталась вырвать хлеб из его рта. Мужчина слабо сопротивлялся. Наконец мне удалось отнять у него все, что он не успел проглотить».

19 января. «Сегодня мне повстречался бак с соевым молоком… Из бака бежала тоненькая струйка молока. Люди лежали на мостовой и сосали грязный снег, смоченный молоком. Другие, обезумев, бежали по лежащим, стараясь словить струйку широко раскрытыми ртами. Лица их были страшны».

28 января 1942 г. «Героизм, самопожертвование, подвиг — может совершить только тот, кто сыт или голодал недолго. Мы же узнали голод, который унизил, раздавил нас, превратил в животных. Те, кто придет после нас и, может быть, прочтет эти строки, — будьте к нам снисходительны!».

Снисходительны? Мы должны плакать, мы должны сходить с ума от горечи, мы должны говорить себе – никогда больше, ни за что! Никто и никогда не должен произнести слово: война! – с холодностью, безлично, с отстраненностью, как будто это ни о чем, как будто это – где-то и не с ним. Как будто это картины – из полностью другого мира. Это было с нами, и может быть с нами. Может быть! Этот дневник нужно бы раздать каждому.
Пока же день все тот же, 22 июня 1941 г., день солнечный, и Кочина, Елена, учительница, еще не знающая своей судьбы, но сильная и молодая, ей только 34 года, выводит в дневнике: «… Война! Мне тридцать четыре года. Это четвертая война в моей жизни».

Она спасется, и спасет своего ребенка, и муж ее спасется. Но с ним она, наверное, расстанется. Мы этого не знаем, и не узнаем никогда, и даже хорошо, что не узнаем, но он в 1941-м отнимал у них еду. « Не смей есть! — заорала я, не помня себя. «Замолчи. Я ничего не могу с собой сделать». Его глаза с отчаянием смотрели на меня».

Но всё-таки он длится, 22 июня, день поворотный, всеми проклятый день. Жизнь - уже другая. Приказы о мобилизации, о переходе на военное положение, о военных трибуналах. Власть – военная. Призыв - от 23 до 36 лет. Хотя жизнь еще похожа на ту, что прежде. Павел Лукницкий, 40 лет. «По серебрящейся в лучах солнца Неве бегут пароходики… На стадионе играют в футбол и теннис. Устье Невы бороздят белопарусные яхты. Кино и театры работают как всегда».
Нет, уже другая. Бессмертный Юрий, 17 лет, Москва.

Воистину бессмертный – прошел войну. Но он об этом еще не знает. «Передают приказ о маскировке. Иду маскировать окно… Едем. На улицах очереди в булочные, сберкассы, нефтелавки. Бесимся. Злимся… Едем по Ленинградскому шоссе – навстречу грузовики, зенитки, военные… Отправляюсь в райком. Секретарь… составляет бригады, посылает расклеивать речь Молотова… Мои девочки из типографии ведут разговор, кто кого как обхаживает. Этих… ничего не берет. Их пробьет только бомба. Начинаем расклеивать. 11 часов вечера… Люди останавливаются около нас. Разбирают речь… Все вымазались в клею… Домой иду по темным молчаливым улицам военной Москвы. На улицах много народа. Люди ходят как-то сосредоточенно и серьезно... У нас в комнате все в каком-то настороженном положении. Все сидят, как какие-то временно здесь расположенные люди. Уже 1 час ночи. Кончился 1-й день войны».

Они и были «временно расположенными здесь людьми». Что с ними дальше стало? И как многим снились странные сны на 22-е июня! Жена Пришвина - «в ночь накануне войны Ляля видела сон… Видела она на небе бриллиантовый крест и Пресвятую Богородицу, и все в том значении, что наступил конец чему-то и открывается завеса в другой мир. Я вспомнил, что у Лескова его «Очарованный странник» кончает пророчеством войны, что человек, живущий сердцем, непременно должен стать пророком. И так я увидел в Ляле своей очарованного странника».

Пусть никогда больше не возникнет очарованный странник. Пусть никто не будет больше «временно расположенными людьми». Пусть никакой ребенок больше не закричит и не напишет в 15 лет, Пескова Ирина: «1 ч. Дня. Все кончено!!! Опять война!... Теперь каждый день нужно ждать смерти… Господи, господи!... Не могу писать. Ну почему я раньше не умерла? Я не хочу видеть этот ужас современной войны… Ведь я еще слишком мала для этого. Ой, Боже».

Нам нельзя говорить о войне как о возможной. Нам нельзя сто тысяч раз вслух произносить – война. Нам нельзя кликать ее – никто никогда ни на одно даже мгновение не должен допускать, не говоря уже о том, чтобы ждать или желать, что на российскую землю, на эту кровоточащую землю может прийти война. 22 июня 1941 года, день проклятый – никогда больше.

Мой очерк в журнале "Родина", июнь 2021 года

Есть люди, которые должны жить вечно. Родился до Крымской войны, в 1853 г., пробежал с Российской империей весь короткий век исканий свободы, модернизации, революций, воевал с властями, стал учителем для всех, кто думает – и ушел в разгар беды, в 1921 г. Владимир Короленко, властитель дум. Его первый, родной язык – польский, отец – из старого казацкого, полковничьего рода, российский чиновник, честный судья. Мать из щляхтичей. Короленко думал, безукоризненно писал и говорил на трех языках сразу – на русском, украинском и польском. Универсальный человек трех культур, а, точнее, всемирной, потому что не раз писал о соединении человечества, а не о том, как оно будет разобщено. Патриотизм – как «живая ветвь на живом стволе общечеловеческой солидарности».

Кто он еще? Человек с врожденным инстинктом защиты невинного – любой крови, языка и веры. По всей стране. «Мне случалось защищать мужиков-вотяков в Вятской губернии, русских мужиков в Саратовской, сорочинских украинцев в Полтавской... Вотяк, черемис, еврей, великоросс, украинец - для меня были одинаково притесняемыми людьми».

Русские. В 1918 г. в Полтаве, под гетманом, при немцах, Короленко публично осудил истязания невинных – русских и евреев. «Граждане офицеры и солдаты украинской армии! Лестно ли для вас такое прославление украинства…? Я уверен, что… краска негодования и стыда покрывает при этом и ваши лица." В ответ «письменные угрозы расправы» и «смертные приговоры».

Хлеба и надежды! В голодную весну 1892 г. Короленко кружил по Поволжью, доказывая, что помощи «сверху» крайне недостаточно. «Как жалки показались мне… наши благодеяния, случайные, разрозненные, между тем, как огромная мужицкая Русь требует постоянной… дружной и напряженной работы вверху и внизу».

Украинцы. Короленко лично расследовал трагедию в Сорочинцах - карательную экспедицию 1905 г. против крестьян. Нашел виновных, опозорил на всю Россию. Именно он публично защитил украинский язык в истории 1903 г. об открытии в Полтаве памятника поэту Котляревскому, когда запретили зачитывать поздравительные адреса на украинском языке. «Русский язык, наша богатая и прекрасная литература, - неужели они требуют подавления… родственного языка?!"

Удмурты (вотяки). Короленко спас целый народ! Знаменитое «Мултанское жертвоприношение». В 1895 – 1896 гг. он доказал фальсификацию дела, добился полного оправдания после двух уже вынесенных обвинительных приговоров. Ибо иное значило, что «в европейской России, среди чисто земледельческого вотского населения, живущего бок о бок с русскими одною и тою же жизнью … исповедующего ту же христианскую религию, существует… культ каннибальских жертвоприношений».

Евреи. Короленко, приехав в Кишинев сразу после погрома 1903 г., собрал свидетельства и дал почти будничное описание механизма погрома - действий толпы и властей. От его очерка хочется плакать и кричать («Дом №13»). Человек за человеком, семья за семьей, этаж за этажом – он рассказал, что именно происходило: кто, кого и как убивал и мучил, час за часом, чеканным русским языком писателя – реалиста.

Короленко публично месяцами разбирал дело Бейлиса (1911 – 1913) как фальсификацию. «Русские и евреи сливаются в общей радости» - так он написал в момент оправдательного приговора.

Слиться в общей радости, в чести, справедливости. Быть вместе. Праведник мира. Человек, любивший людей, кем бы они ни были. Именно он открыл кампанию против смертной казни в 1900-х, успев спасти нескольких невинных. В самых простых словах, с реализмом, от которого умирает сердце, он рассказал публично, как приговаривают ни за что, как постыдно и буднично проходит казнь, и как много гибнет невинных. «Бытовое явление» - многостраничная, неслыханная по воздействию статья Короленко 1910 г. о смертной казни.

В 1918 – 1921 гг. в Полтаве именно Короленко, пользуясь всеобщим уважением и любовью, стал заступником, последней надеждой перед расстрелами, пытками и погромами при любой власти. Кто бы ни пришел в Полтаву – немцы и гайдамаки (1918), петлюровцы (1918), красные (1919), деникинцы (1919), снова красные (1920) – он занимался одним и тем же: шел к ним, шел туда, где бессудно пытали и расстреливали, шел в контрразведку, ЧК, шел в отели, ставшие пыточными камерами, и взывал к милосердию. Спасал тех, кого еще можно было спасти.

Три «национализма» заявляли "право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать». Вместо этого – триединство. Русский, поляк, украинец. Три культуры, три родственности, три одновременных бытия.

Как бы он мог ненавидеть! Родился в Житомире, рос в Ровно, из студентов (Москва и Петербург) был выслан в Кронштадт (1876), затем в Вятскую губернию (1879). Дальше – пересыльные тюрьмы в Вышнем Волочке и Томске (1880). «Диктатура сердца» Лорис-Меликова вернула его в европейскую Россию, Пермь (1880 – 1881). Отказ от личной присяги Александру III – снова тюрьма в Томске и ссылка в Якутию (1881 - 1885). Зимой до минус 50 - 60.

Всё это без суда, в административном порядке. Без суда! Как раз, чтобы сгинуть где-нибудь бесследно в тысячемильном пространстве.

Но вместо ненависти доброта и наблюдательность. Сапожник, чертежник, землепашец, табельщик, письмоводитель, учитель. Очень любил ходить по людям, по семьям. Записать их речь, дать их портреты. 10 лет блужданий по Поволжью (1885 – 1895), 5 лет редакторства в Петербурге и 20 лет – в своем гнезде, в Полтаве, чтобы думать и писать.

Из этого родилась великая проза. Тысячи людей живут в ней. Чистейший русский язык, приправленный местными наречиями. Бытописание, но внутри – яркость, жизнь. Земля - мистическая, огромная. Величайший «Парадокс», написанный за день. «Сон Макара», «Без языка», «Братья Мандель», «Слепой музыкант», «Марусина заимка», «В дурном обществе», «За иконой», десятки очерков. И еще - История моего современника», от нее нельзя оторваться.

Еще раз вспомним: первым, родным был польский язык. Был украинский. Были татарский, якутский, десятки местных говоров. Были гимназические языки. И русский как язык особый, «теплой и сильной волны». «Меня вдруг охватило… особое ощущение, теплой и сильной волной прилившее к сердцу, ощущение глубокой нежности и любви… ко всем этим людям, ко всей деревне с растрепанными под снегом крышами, ко всей этой северной бедной природе, с ее белыми полями и темными лесами, с сумрачным холодом зимы… с затаенной думой ее необъятных просторов».

Его очень любили. Его семью в голодные годы подкармливал весь город. Он был неустрашим. Даже под присланными «смертными приговорами» ходил невооруженным. Когда умирал в Полтаве в 1921 г., к нему шел поток подношений – кто чем мог, кто хлеб, кто ампулу камфары, а на пакетах – «Нашему защитнику», «Другу несчастных», «Только поправляйтесь».
«Он – за нас».

Он и был за всех, за нас любых кровей, любых культур, любых слогов, но за нас живущих вместе, не разобщенных. Полтава прощалась с ним три дня. «Никто не направлял движения непрерывного людского потока. Но тишина и порядок не нарушались».

Не нарушим и мы тишины. Будем за нас, за тех, кто соединен человечностью. За тех, кто столетиями жил вместе, рядом на огромном пространстве. За тех, у кого общий язык – рациональность, гуманизм, честность. И когда у Короленко искривленный, искореженный человек говорит: «Человек создан для счастья, как птица для полета» («Парадокс»), это о нас с вами. Да, искорежены, да, разделены, да, измучены – но созданы для счастья, общего для всех. Для тишины, для нормальности, для спокойной жизни наших семей на пространстве, которое соединено дорогами, а не стенами.

«Специальная военная операция застала меня в горах в Мексике. Через минуту после заявления о ее начале я бросился к банкомату. Ночью с субботы на воскресенье, рискуя, снимал мексиканские песо с карточки Сбербанка, опустошил все запасы наличности местного банка. За три дня стал "песовым" миллионером.
На том моя специальная финансовая операция не закончилась. С мешком песо (снял не менее 50 000 долларов в песо) поехал на автобусе в столицу Мексики. На самолете с такими суммами не стоит летать — наркоконтроль. Счет туристам в банке не откроют, деньги не вывезти (снял еще 1 млн песо в столице).
Снял ячейку — мексиканцы хранят ценности в сейфах-ячейках. Часть обменял на доллары США. Вернувшись домой, обратился в мексиканское консульство, получил визу (постоянное место жительства), поехал снова в Мексику, открыл банковский счет и положил на него наличные. С удивлением увидел, что песо укрепился к доллару США на 20%».

Это - запись читателя.

Впереди – годы новых финансовых сражений. Личных, внезапных. Есть масса тех, кто готов забрать, ограничить, заморозить, изъять, контролировать так, чтобы на зубах скрипело, и всегда это объяснить - ради общего блага или в борьбе с врагом, внешним или внутренним.

Будьте готовы!

Всегда готовы?

Из моей новой книги "Потрясенные общества. Правила жизни в эпоху перемен"
Читательский рейтинг - высший, 5.
Озон https://www.ozon.ru/product/potryasennye-obshchestva-pravila-zhizni-v-epohu-peremen-mirkin-yakov-moiseevich-1855684877/