group-telegram.com/ShapkaSchpree/771
Last Update:
(3/4)
В антиколониальных войнах XX века конфликт касался прежде всего колонистов и коренного населения захваченных территорий, но метрополия оставалась в относительной безопасности: колонисты обычно были добровольцами или профессиональными войсками, призыв редко затрагивал широкие массы. Аналогично и при ирредентистских движениях (например, в Курдистане или на Балканах) — боевые действия носили локальный характер, а масштабная мобилизация населения была скорее исключением из правил. Да, даже в той же Рожаве или в Пешмерге многие оставались наемниками, либо представителями местных племен и национальностей. Таким образом та же Югославия не превращалась в сплошные фронты, как сегодня, а носила характер многочисленных войн герильи и формирований на местах.
В России же сегодняшняя война практически не касается большинства: мобилизуют контрактников, ветеранов и «уровень призыва» остаётся низким. 300 тысяч на фоне почти 145 млн. человек — мизер. ДНР и ЛНР в данной ситуации не в счет. Для обычного гражданина конфликт — это прежде всего телеэкран и новостная лента, но не угроза собственной жизни и карьеры.
Деиндустриализация и экономическая нестабильность сделали контрактную службу одним из немногих способов стабильного заработка и социальной гарантии. Сотни тысяч молодых людей идут в армию не из патриотизма, а из нужды: зарплата, жильё, пенсия. Антивоенный протест, который на Западе базировался на угрозе призыва и убеждении «я не хочу отдавать жизнь за чужие интересы», здесь теряет силу: контрактник знает, что он делает выбор ради своего благополучия, и массово отказываться от «взятки судьбы» практически некому.
Современное антивоенное движение в демократических странах часто апеллирует к «верховенству права» — Уставу ООН, Женевским конвенциям, международным судам. В условиях постсоветского пространства это вызывает когнитивный диссонанс: во‑первых, сама легитимность этих норм у многих дискредитируется (варианты «западного навязывания»); во‑вторых, отстаивать их в условиях жесткой внутренней цензуры означает автоматически становиться «агентом влияния». В итоге любой выход за рамки государственных нарративов воспринимается не как гражданская позиция, а как «предательство национальных интересов».
На это накладывается и психология всего постсоветского пространства.
После распада СССР многие испытали чувство «брошенности» и «разрыва» с прошлым. Традиционная история здесь работает как кокон, попытка сохранить хотя бы остатки связи с тем временем величия и могущества страны. Желание защитить вновь обретённую или утерянную целостность родины сильнее абстрактных гуманистических идей. Такая же история не только в РФ, но и других странах, претендующих на главенствующую роль если не в рамках всего СНГ, как это было у Украины и РФ, но хотя бы регионально как у Азербайджана, Грузии, Узбекистана и других.
Ожидание «сильного лидера, знающего, что делать», подкреплённое советским опытом «поставить всё под контроль сверху», нивелирует веру в саморганизацию и уличные акции. Да, к сожалению, советский опыт здесь играет большую роль, пускай и искаженную пропагандой, националистическими движениями и мощным давлением ТНК извне.
Однако, психология ограничивается не только этим.
#Антивоенное_движение
