Очередная инициатива российских законодателей в борьбе с экстремизмом примечательна не столько своим содержанием, сколько тем, как обнажает саму природу отечественного этатизма, мотивы этого нескончаемого бюрократического креатива, его внутреннюю логику.
В чём смысл этой перманентной запретительной активности? Складывается устойчивое впечатление: дело вовсе не в результате, а исключительно в процессе. Президент в таких случаях любит ссылаться на фразу Бернштейна (правда упорно приписывая её Троцкому — видимо, из-за созвучия с фамилией при рождении), что «цель — ничто, движение — всё». В логике государственной бюрократии самоценностью становится не запрет как таковой, а регулярное к нему обращение. Оно превращается в ритуал задающий ритмику административных процессов.
Одним из самых недооценённых факторов современной административной машины остаётся инерция. Она проявляется не в идеологических заявлениях, а в том самом ритме рутинных практик: например, в еженедельных списках иноагентов. Эти списки обновляются не потому, что растёт число опасных деяетелей (в них всё реже встречаются хоть сколько-нибудь влиятельные фигуры), а потому, что у административной машины не бывает холостого хода — любое бездействие выглядит как саботаж. Пятничный список есть — неделя состоялась, полёт нормальный.
Новые запреты возникают по тому же принципу: в административном календаре есть дни, и эти дни нельзя оставить без нормативного наполнения. В этой парадоксальной логике именно наличие возможности и условий придаёт действию смысл, а не наоборот. Каждый новый запрет рождает отчёты, премии, обоснование расширения штата и самого существования аппарата. Так формируется административная метафизика: ритуал производства нормы важнее самой нормы.
Запретили сегодня искать «экстремистские материалы» — завтра начнут расширять список, каждую среду пополняя его свежими объектами запрета. Следом появится реестр кандидатов в запрещённые материалы, потом — контроль за контролем над этим реестром. Это всё ещё реакция на экстремистскую угрозу? Кто всерьёз верит, что запрет на поиск снижает интерес, а не усиливает его? Особенно когда речь идёт о «боевых листках» зарубежной оппозиции — текстах сомнительной литературной, не говоря уже о политической, ценности. Запреты в таком случае работают как бесплатный пиар, придающий товару дефицитную значимость, которой он сам по себе не обладает.
Порой кажется, что государственные запретители и «борцы за всё хорошее» попросту нуждаются друг в друге. Один запрещает, другой получает грант; один репрессирует, другой набирает подписчиков. Подобно дню и ночи, они существуют в диалектическом единстве, где исчезновение одного уничтожило бы и другого. Запрет становится не мерой воздействия, а источником легитимности — и для власти, и для её антагонистов.
Но что есть главный KPI запретительной активности? Реализация старого номенклатурного принципа: главное, чтобы был доволен начальник. Большинство инициатив оказывается ориентировано не на достижение заявленных целей, а на удовлетворение ожидания. Но именно в этой бюрократической логике, где содержание подменяется формой, а цель — отчётностью, скрыт и источник некоторого оптимизма.
Отсутствие подлинной идеологической индоктринации, замещение убеждённости привычкой, а смысла — ритуалом создаёт возможность корректировки курса при смене обстоятельств. Для гражданина такая система всё же оставляет люфты: в ней по-прежнему можно маневрировать. Государственная логика «как бы чего не вышло» и культ отчётности не даруют свободу, но сохраняют «комсомольскую активность» на бланках, а не в судьбах. А умение жить между строк и вне граф уже не раз спасало граждан.
Если бы всё это делалось всерьёз, конечно, мало бы не показалось никому. Последовательность, доведённая до логического предела, опасна даже для её инициаторов. Хотя, с другой стороны, именно искренность и прозрачность могли бы рассчитывать на подлинную общественную поддержку в деле отпора настоящему экстремизму. При одном, но решающем, условии: если бы это происходило не ради отчётов, а во имя чего-то более близкого людям.
Очередная инициатива российских законодателей в борьбе с экстремизмом примечательна не столько своим содержанием, сколько тем, как обнажает саму природу отечественного этатизма, мотивы этого нескончаемого бюрократического креатива, его внутреннюю логику.
В чём смысл этой перманентной запретительной активности? Складывается устойчивое впечатление: дело вовсе не в результате, а исключительно в процессе. Президент в таких случаях любит ссылаться на фразу Бернштейна (правда упорно приписывая её Троцкому — видимо, из-за созвучия с фамилией при рождении), что «цель — ничто, движение — всё». В логике государственной бюрократии самоценностью становится не запрет как таковой, а регулярное к нему обращение. Оно превращается в ритуал задающий ритмику административных процессов.
Одним из самых недооценённых факторов современной административной машины остаётся инерция. Она проявляется не в идеологических заявлениях, а в том самом ритме рутинных практик: например, в еженедельных списках иноагентов. Эти списки обновляются не потому, что растёт число опасных деяетелей (в них всё реже встречаются хоть сколько-нибудь влиятельные фигуры), а потому, что у административной машины не бывает холостого хода — любое бездействие выглядит как саботаж. Пятничный список есть — неделя состоялась, полёт нормальный.
Новые запреты возникают по тому же принципу: в административном календаре есть дни, и эти дни нельзя оставить без нормативного наполнения. В этой парадоксальной логике именно наличие возможности и условий придаёт действию смысл, а не наоборот. Каждый новый запрет рождает отчёты, премии, обоснование расширения штата и самого существования аппарата. Так формируется административная метафизика: ритуал производства нормы важнее самой нормы.
Запретили сегодня искать «экстремистские материалы» — завтра начнут расширять список, каждую среду пополняя его свежими объектами запрета. Следом появится реестр кандидатов в запрещённые материалы, потом — контроль за контролем над этим реестром. Это всё ещё реакция на экстремистскую угрозу? Кто всерьёз верит, что запрет на поиск снижает интерес, а не усиливает его? Особенно когда речь идёт о «боевых листках» зарубежной оппозиции — текстах сомнительной литературной, не говоря уже о политической, ценности. Запреты в таком случае работают как бесплатный пиар, придающий товару дефицитную значимость, которой он сам по себе не обладает.
Порой кажется, что государственные запретители и «борцы за всё хорошее» попросту нуждаются друг в друге. Один запрещает, другой получает грант; один репрессирует, другой набирает подписчиков. Подобно дню и ночи, они существуют в диалектическом единстве, где исчезновение одного уничтожило бы и другого. Запрет становится не мерой воздействия, а источником легитимности — и для власти, и для её антагонистов.
Но что есть главный KPI запретительной активности? Реализация старого номенклатурного принципа: главное, чтобы был доволен начальник. Большинство инициатив оказывается ориентировано не на достижение заявленных целей, а на удовлетворение ожидания. Но именно в этой бюрократической логике, где содержание подменяется формой, а цель — отчётностью, скрыт и источник некоторого оптимизма.
Отсутствие подлинной идеологической индоктринации, замещение убеждённости привычкой, а смысла — ритуалом создаёт возможность корректировки курса при смене обстоятельств. Для гражданина такая система всё же оставляет люфты: в ней по-прежнему можно маневрировать. Государственная логика «как бы чего не вышло» и культ отчётности не даруют свободу, но сохраняют «комсомольскую активность» на бланках, а не в судьбах. А умение жить между строк и вне граф уже не раз спасало граждан.
Если бы всё это делалось всерьёз, конечно, мало бы не показалось никому. Последовательность, доведённая до логического предела, опасна даже для её инициаторов. Хотя, с другой стороны, именно искренность и прозрачность могли бы рассчитывать на подлинную общественную поддержку в деле отпора настоящему экстремизму. При одном, но решающем, условии: если бы это происходило не ради отчётов, а во имя чего-то более близкого людям.
BY Сон Сципиона | ЦРИ
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The War on Fakes channel has repeatedly attempted to push conspiracies that footage from Ukraine is somehow being falsified. One post on the channel from February 24 claimed without evidence that a widely viewed photo of a Ukrainian woman injured in an airstrike in the city of Chuhuiv was doctored and that the woman was seen in a different photo days later without injuries. The post, which has over 600,000 views, also baselessly claimed that the woman's blood was actually makeup or grape juice. In this regard, Sebi collaborated with the Telecom Regulatory Authority of India (TRAI) to reduce the vulnerability of the securities market to manipulation through misuse of mass communication medium like bulk SMS. Either way, Durov says that he withdrew his resignation but that he was ousted from his company anyway. Subsequently, control of the company was reportedly handed to oligarchs Alisher Usmanov and Igor Sechin, both allegedly close associates of Russian leader Vladimir Putin. On Telegram’s website, it says that Pavel Durov “supports Telegram financially and ideologically while Nikolai (Duvov)’s input is technological.” Currently, the Telegram team is based in Dubai, having moved around from Berlin, London and Singapore after departing Russia. Meanwhile, the company which owns Telegram is registered in the British Virgin Islands. "The inflation fire was already hot and now with war-driven inflation added to the mix, it will grow even hotter, setting off a scramble by the world’s central banks to pull back their stimulus earlier than expected," Chris Rupkey, chief economist at FWDBONDS, wrote in an email. "A spike in inflation rates has preceded economic recessions historically and this time prices have soared to levels that once again pose a threat to growth."
from fr
