Несколько комментариев на мой пост по Витязевой натолкнули меня вот на какую мысль. Мы говорим словосочетание «информационная война», но здесь дело вообще не в информации. Здесь дело в интуитивном понимании механики производства «настроения», эмоциональных состояний, причём в масштабах целого общества, то, о чём любит говорить Семён Уралов — «колесо генотьбы», зрада-перемога. Гипотеза о том, что в публичной сфере возможны «взрослые» обсуждения между людьми, которые способны целенаправленно и ответственно управлять своими эмоциональными состояниями, не поддаваясь на внешние манипуляции — мягко говоря, оптимистическая. И по всему выходит, что известная доля правды в тезисе о том, что реальные проблемы должны обсуждаться строго в непубличной плоскости, таки есть.
Но, уж поверьте, я очень много участвую и в непубличных обсуждениях самого разного уровня. Самое сильное впечатление на меня производят высокие руководители, которые в свободное от основных занятий время втихую волонтёрят, искренне считая, что они так больше помогут фронту, чем на своём основном рабочем месте. Иногда довольно масштабно волонтёрят — разумеется, никак не светясь. Это само по себе многое говорит о «штатных» механизмах системы, в том числе о механизмах обратной связи.
Однако если говорить о кабинетных обсуждениях, в них есть ещё одна черта. Это деградация экспертизы в замкнутых сообществах. Люди, которые варятся в собственном соку, рано или поздно, что называется, «отстают от жизни», какими бы глубокими экспертами в своей теме они ни были. А потом старшие умирают, а экспертиза передаётся, что называется, c потерями — и мы получаем в следующем поколении «тайных спецов», которые, мало того что тайные, не знают толком вообще ничего. Но при этом общество продолжает быть в уверенности, что где-то есть секретная дверь, за которой сидят люди с квадратными головами и всё знают, в отличие от профанов с улицы.
Одно из самых удивительных открытий в 22-м для меня было, что наша любительская команда больше понимает про боевое применение тактических беспилотников, чем штатные ответственные за вопрос структуры в МО. И это не наша самооценка — это, наоборот, их запрос на подготовку спецов и учебных курсов. Сейчас я этому уже куда меньше удивляюсь — они в основном следили за основным «потенциальным противником» и его военным строительством (с упором на большое-сложное-дорогое), а ключевой прогресс в этой сфере происходил совсем в других точках планеты.
Это позволило мне выдвинуть на одном из таких совещаний радикальный тезис, что одна из главных организационных проблем — это не изменившаяся со времён Холодной войны политика секретности. Скорость и темп изменений важнее скрытности — если они «у себя» устаревают раньше, чем противник успевает их повторить или найти противоядие, ты в выигрыше, а вот если из-за ограничений ты не успеваешь вовремя масштабировать успешные практики, и они остаются точечными «аналоговнетами» — тогда нет у тебя никакого превосходства.
Какой из этого вывод должен последовать — пока рано говорить. Но одно понимаю — чисто внутриполитическая задача «эмоционального контроля» общества и «накачки позитивом» точно не самая важная, если мы действительно хотим победить. А вот ускоренное взросление активной части общества — в самых разных смыслах этого слова — пожалуй, важнее. Но это очень неприятный для многих ход мысли. Причём вне зависимости от взглядов.
Несколько комментариев на мой пост по Витязевой натолкнули меня вот на какую мысль. Мы говорим словосочетание «информационная война», но здесь дело вообще не в информации. Здесь дело в интуитивном понимании механики производства «настроения», эмоциональных состояний, причём в масштабах целого общества, то, о чём любит говорить Семён Уралов — «колесо генотьбы», зрада-перемога. Гипотеза о том, что в публичной сфере возможны «взрослые» обсуждения между людьми, которые способны целенаправленно и ответственно управлять своими эмоциональными состояниями, не поддаваясь на внешние манипуляции — мягко говоря, оптимистическая. И по всему выходит, что известная доля правды в тезисе о том, что реальные проблемы должны обсуждаться строго в непубличной плоскости, таки есть.
Но, уж поверьте, я очень много участвую и в непубличных обсуждениях самого разного уровня. Самое сильное впечатление на меня производят высокие руководители, которые в свободное от основных занятий время втихую волонтёрят, искренне считая, что они так больше помогут фронту, чем на своём основном рабочем месте. Иногда довольно масштабно волонтёрят — разумеется, никак не светясь. Это само по себе многое говорит о «штатных» механизмах системы, в том числе о механизмах обратной связи.
Однако если говорить о кабинетных обсуждениях, в них есть ещё одна черта. Это деградация экспертизы в замкнутых сообществах. Люди, которые варятся в собственном соку, рано или поздно, что называется, «отстают от жизни», какими бы глубокими экспертами в своей теме они ни были. А потом старшие умирают, а экспертиза передаётся, что называется, c потерями — и мы получаем в следующем поколении «тайных спецов», которые, мало того что тайные, не знают толком вообще ничего. Но при этом общество продолжает быть в уверенности, что где-то есть секретная дверь, за которой сидят люди с квадратными головами и всё знают, в отличие от профанов с улицы.
Одно из самых удивительных открытий в 22-м для меня было, что наша любительская команда больше понимает про боевое применение тактических беспилотников, чем штатные ответственные за вопрос структуры в МО. И это не наша самооценка — это, наоборот, их запрос на подготовку спецов и учебных курсов. Сейчас я этому уже куда меньше удивляюсь — они в основном следили за основным «потенциальным противником» и его военным строительством (с упором на большое-сложное-дорогое), а ключевой прогресс в этой сфере происходил совсем в других точках планеты.
Это позволило мне выдвинуть на одном из таких совещаний радикальный тезис, что одна из главных организационных проблем — это не изменившаяся со времён Холодной войны политика секретности. Скорость и темп изменений важнее скрытности — если они «у себя» устаревают раньше, чем противник успевает их повторить или найти противоядие, ты в выигрыше, а вот если из-за ограничений ты не успеваешь вовремя масштабировать успешные практики, и они остаются точечными «аналоговнетами» — тогда нет у тебя никакого превосходства.
Какой из этого вывод должен последовать — пока рано говорить. Но одно понимаю — чисто внутриполитическая задача «эмоционального контроля» общества и «накачки позитивом» точно не самая важная, если мы действительно хотим победить. А вот ускоренное взросление активной части общества — в самых разных смыслах этого слова — пожалуй, важнее. Но это очень неприятный для многих ход мысли. Причём вне зависимости от взглядов.
BY ПриZрак Новороссии
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Such instructions could actually endanger people — citizens receive air strike warnings via smartphone alerts. WhatsApp, a rival messaging platform, introduced some measures to counter disinformation when Covid-19 was first sweeping the world. In the past, it was noticed that through bulk SMSes, investors were induced to invest in or purchase the stocks of certain listed companies. Telegram was founded in 2013 by two Russian brothers, Nikolai and Pavel Durov. Since its launch in 2013, Telegram has grown from a simple messaging app to a broadcast network. Its user base isn’t as vast as WhatsApp’s, and its broadcast platform is a fraction the size of Twitter, but it’s nonetheless showing its use. While Telegram has been embroiled in controversy for much of its life, it has become a vital source of communication during the invasion of Ukraine. But, if all of this is new to you, let us explain, dear friends, what on Earth a Telegram is meant to be, and why you should, or should not, need to care.
from us
