Один из советов Нэнси Мак-Вильямс начинающим терапевтам звучит так:
• Не поддерживайте расщепление, старайтесь в своих откликах поддерживать амбивалентность: «Ох, это ужасная ошибка, которую совершила ваша мать. Может быть, она ошибочно думала, что вам так будет лучше? Что вы знаете о её личной истории, что могло бы объяснить это ужасное поведение?»
Достаточно ужасная интервенция. Я была в такой ситуации – многие были – и меня спасла непосредственная невербальная реакция терапевта, которая намного красноречивее вопроса о личной истории говорила: НЕ ДОЛЖНО ТАКОГО БЫТЬ.
При этом все, кто помогал людям выйти из абьюзивных отношений, видели, как вредит то, что пострадавший человек старается понять абьюзера – и как мешает привычная диссоциация своих чувств в пользу понимания мотивов другого.
Диссоциация «позволяла совмещать противоречивые чувства по отношению к человеку, который жестоко с ним обращался, однако после слияния (преодоления диссоциации) это вырастает для него в проблему, которая требует решения», пишет Фрэнк Патнем. И продолжает: «моя работа, касающаяся отношений пациента с родительской семьей, в основном состояла в оказании помощи пациенту в сепарации и защите от насилия или последующего вмешательства в его жизнь».
Те, кто работает с пострадавшими от насилия, солидарны с Патнемом. Они говорят, что в первую очередь нужно помочь человеку выйти из ситуации насилия, а на предложение клиенту составить более когнитивно сложную картину очень ругаются как на крайне непрофессиональное.
Именно позиция терапевта помогает человеку отделить себя от травмы – когда терапевт словами, лицом или телом заявляет о ненормальности ситуации.
Именно на преодоление слияния человека с травматической ситуацией работает не-нейтральность терапевта по отношению к нанесенному ущербу.
Терапевты часто обнаруживают в себе эту не-нейтральность интуитивно – и некоторые авторы предписывают ее явно:
«…Терапевту необходимо быть неравнодушным, не занимать нейтральную позицию по отношению к политическому или социальному контексту, которому принадлежит травматическое переживание», пишут Йорг Цобели и Урсула Виртц.
Зло должно быть названо злом – чтобы отделить человека от того, что с ним произошло.
Идея не поддерживать расщепление - очень из благополучия. Психоаналитик обычно работает с теми, кто может платить за свой анализ - и это не те, кого нашли на помойке, не те, кто родился с весом полтора килограмма в жизнеугрожающем состоянии потому, что матери не сдалось наблюдать беременность, не те, кого в раннем детстве намеренно обварили кипятком, и не те ... наверное, достаточно.
Психотерапевт работает за деньги, а американский психотерапевт работает за большие деньги - и поэтому он работает в пузыре. И когда он слышит, что все плохо - он думает про расщепление, и не думает о том, что всё и правда плохо. Просто потому, что в его опыте такого не было. И он пытается помочь человеку увидеть мир более сложным, прокачивая ментализацию – понимание причин чужого поведения.
Но бывают однозначно плохие ситуации. Более того, всё может быть намного хуже, чем то, о чем люди могут рассказать - диссоциация стерла из памяти самое ужасное.
Именно по этой причине существует скрытое противостояние приемных родителей и тематических психологов. Психологи, имея подготовку по работе с обычными семьями, продвигают понимание кровных родителей – даже если они творили жуткие вещи. Приемные родители отказываются понимать мотивацию людей, чьи действия их личным детям стоили здоровья и могли стоить жизни. Некоторые вещи просто невозможно интегрировать - и не нужно. На черта эта ментализация, когда единственная работающая рекомендация – держаться подальше?
С другой стороны, поддержка обвиняюще-страдающей позиции действительно может не работать. Бывает, что обвинение, свидетельство потерпевшего и приговор обвиняемым прозвучали уже по сто раз примерно, но ничего из этого не помогло. И давно надоело рассказывать о тяжелом детстве, просто это все, что я пока знаю о себе – что со мной это было и что я против этого.
Один из советов Нэнси Мак-Вильямс начинающим терапевтам звучит так:
• Не поддерживайте расщепление, старайтесь в своих откликах поддерживать амбивалентность: «Ох, это ужасная ошибка, которую совершила ваша мать. Может быть, она ошибочно думала, что вам так будет лучше? Что вы знаете о её личной истории, что могло бы объяснить это ужасное поведение?»
Достаточно ужасная интервенция. Я была в такой ситуации – многие были – и меня спасла непосредственная невербальная реакция терапевта, которая намного красноречивее вопроса о личной истории говорила: НЕ ДОЛЖНО ТАКОГО БЫТЬ.
При этом все, кто помогал людям выйти из абьюзивных отношений, видели, как вредит то, что пострадавший человек старается понять абьюзера – и как мешает привычная диссоциация своих чувств в пользу понимания мотивов другого.
Диссоциация «позволяла совмещать противоречивые чувства по отношению к человеку, который жестоко с ним обращался, однако после слияния (преодоления диссоциации) это вырастает для него в проблему, которая требует решения», пишет Фрэнк Патнем. И продолжает: «моя работа, касающаяся отношений пациента с родительской семьей, в основном состояла в оказании помощи пациенту в сепарации и защите от насилия или последующего вмешательства в его жизнь».
Те, кто работает с пострадавшими от насилия, солидарны с Патнемом. Они говорят, что в первую очередь нужно помочь человеку выйти из ситуации насилия, а на предложение клиенту составить более когнитивно сложную картину очень ругаются как на крайне непрофессиональное.
Именно позиция терапевта помогает человеку отделить себя от травмы – когда терапевт словами, лицом или телом заявляет о ненормальности ситуации.
Именно на преодоление слияния человека с травматической ситуацией работает не-нейтральность терапевта по отношению к нанесенному ущербу.
Терапевты часто обнаруживают в себе эту не-нейтральность интуитивно – и некоторые авторы предписывают ее явно:
«…Терапевту необходимо быть неравнодушным, не занимать нейтральную позицию по отношению к политическому или социальному контексту, которому принадлежит травматическое переживание», пишут Йорг Цобели и Урсула Виртц.
Зло должно быть названо злом – чтобы отделить человека от того, что с ним произошло.
Идея не поддерживать расщепление - очень из благополучия. Психоаналитик обычно работает с теми, кто может платить за свой анализ - и это не те, кого нашли на помойке, не те, кто родился с весом полтора килограмма в жизнеугрожающем состоянии потому, что матери не сдалось наблюдать беременность, не те, кого в раннем детстве намеренно обварили кипятком, и не те ... наверное, достаточно.
Психотерапевт работает за деньги, а американский психотерапевт работает за большие деньги - и поэтому он работает в пузыре. И когда он слышит, что все плохо - он думает про расщепление, и не думает о том, что всё и правда плохо. Просто потому, что в его опыте такого не было. И он пытается помочь человеку увидеть мир более сложным, прокачивая ментализацию – понимание причин чужого поведения.
Но бывают однозначно плохие ситуации. Более того, всё может быть намного хуже, чем то, о чем люди могут рассказать - диссоциация стерла из памяти самое ужасное.
Именно по этой причине существует скрытое противостояние приемных родителей и тематических психологов. Психологи, имея подготовку по работе с обычными семьями, продвигают понимание кровных родителей – даже если они творили жуткие вещи. Приемные родители отказываются понимать мотивацию людей, чьи действия их личным детям стоили здоровья и могли стоить жизни. Некоторые вещи просто невозможно интегрировать - и не нужно. На черта эта ментализация, когда единственная работающая рекомендация – держаться подальше?
С другой стороны, поддержка обвиняюще-страдающей позиции действительно может не работать. Бывает, что обвинение, свидетельство потерпевшего и приговор обвиняемым прозвучали уже по сто раз примерно, но ничего из этого не помогло. И давно надоело рассказывать о тяжелом детстве, просто это все, что я пока знаю о себе – что со мной это было и что я против этого.
BY кПТСР: чемодан с текстами
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
DFR Lab sent the image through Microsoft Azure's Face Verification program and found that it was "highly unlikely" that the person in the second photo was the same as the first woman. The fact-checker Logically AI also found the claim to be false. The woman, Olena Kurilo, was also captured in a video after the airstrike and shown to have the injuries. Telegram has gained a reputation as the “secure” communications app in the post-Soviet states, but whenever you make choices about your digital security, it’s important to start by asking yourself, “What exactly am I securing? And who am I securing it from?” These questions should inform your decisions about whether you are using the right tool or platform for your digital security needs. Telegram is certainly not the most secure messaging app on the market right now. Its security model requires users to place a great deal of trust in Telegram’s ability to protect user data. For some users, this may be good enough for now. For others, it may be wiser to move to a different platform for certain kinds of high-risk communications. Sebi said data, emails and other documents are being retrieved from the seized devices and detailed investigation is in progress. In December 2021, Sebi officials had conducted a search and seizure operation at the premises of certain persons carrying out similar manipulative activities through Telegram channels. "Your messages about the movement of the enemy through the official chatbot … bring new trophies every day," the government agency tweeted.
from hk
